Михаил Гребень, артист Челябинского драматического театра: «Уж лучше дворником пойду – двор мести и стихи читать»

Сегодня артиста челябинской драмы Михаила Гребня можно увидеть и в детской музыкальной сказке, и в комедийных спектаклях, и в фундаментальной русской классике. Во всех ролях он разный, но одинаково яркий. 20 лет назад Наум Орлов встретил молодого актера из Заполярья словами: «Посмотреть посмотрю, но актеры нашему театру не нужны». А закончилось все приглашением в челябинскую драму. Но с Михаилом Гребнем хотелось поговорить не только о жизни на сцене, но и о том, как он на нее поднялся. Дело в том, что родился Михаил Гребень в актерской семье. Его отца – народного артиста России Юрия Гребня – публика буквально боготворила. А мама – актриса Светлана Романова – по сей день служит в Омском театре «Галерка».

– Михаил, вашего отца называли актером милостию божьей. Наверняка, он был требовательным не только к себе, но и к другим. Юрий Григорьевич не был против, что вы хотите стать актером?

– В классе седьмом я сказал, что хочу поступать в театральное училище, и услышал такой протест отца, что перестал об этом говорить до самого окончания школы.

– А когда ее окончили?

– Родители спросили: «Куда?» И я ответил: «Никуда». Тогда папа сдался: «Иди попробуй». И я поступил.

– Когда вы уже служили в театре, дома говорили только о работе или эта тема была под запретом?

– К сожалению или к счастью, разговоры в нашей семье были только о театре. Я относился к этому как к привычному фону. Наш дом в Омске был близко от аэродрома, и мы не замечали самолетов. Привыкли. Так и я привык к разговорам о театре. Иногда даже не слушал.

– А когда из Челябинска приезжали в гости к родителям, они спрашивали о ваших театральных успехах?

– Когда я приезжал, то делал так: чок, чок, чок, зубки на крючок. Две-три недели слушал только папу, его нескончаемый монолог. У него даже времени не было спросить, он рассказывал. Помните, как Хармс писал о Льве Толстом? Лев Толстой очень любил детей. Поймает ребенка, посадит на колени и гладит его, гладит, пока обедать не позовут. Вот и я слушал, пока обедать не позовут. (Смеется.) Я исполнял сыновний долг – папа должен был излить все, что накопилось в его душе за год, пока мы не виделись.

– Это были театральные уроки?

– Я у него всегда учился. Глыба, «и гений, парадоксов друг»... Если он не находил парадоксальных вещей в роли, в пьесе, он просто заболевал. Когда папа получал роль, у него температура поднималась. И лучше было его не беспокоить. Бывает и так. А кому-то ничего этого не надо.

– Ваша семья была хорошо известна в Омске, Норильске. Вы причисляли себя к золотой молодежи?

– Театральный актер далек от светской тусовки. Когда мой папа шел по улице, никто и никогда не смог бы угадать в нем артиста – самый обыкновенный человек. Драматический артист – не шоумен. Как считал отец, артист театра должен беречь себя от лишнего, от глупостей, иначе его не хватит. Беречь себя в жизни, чтобы тратить без остатка на сцене. Поэтому я даже не знаю, что такое причислять себя к золотой молодежи.

– Родители вас воспитывали в строгости?

– Родители были заняты театром. Папа был слишком погружен в свою работу, а мама всегда занималась папой. Она посвятила себя отцу, хотя сама замечательная актриса. Меня бабушка воспитывала. И была она доброй и строгой одновременно: пока грядку не вскопаешь – гулять не пойдешь. Всегда были обязанности, которые ты должен выполнить. Она мужа рано потеряла, одна вырастила двоих детей и всегда была главой, фундаментом нашего дома. И до последнего часа такой оставалась. При своей небольшой учительской зарплате умудрилась скопить деньги на кооперативную квартиру.

– Кормились огородом?

– А цветы даже продавали, чтобы хлеба купить, молока. Это не было бизнесом, это было подмогой. А для меня это было еще некой игрой, я любил ходить с бабушкой на базар.

– Ваша семья много лет прожила в Заполярье, в Норильске, там вы начали работать в театре, расскажите, что для вас этот город?

– Заполярье – это вообще другой стиль жизни. Оно меняет человека. Люди становятся внимательнее, отзывчивее, иначе нельзя. Спешат, только когда холодно. В остальном спокойны, зря сил не тратят. Но в морозы приходилось побегать, передвигались перебежками – от подъезда к подъезду. Забежал, погрелся и дальше. Если увидел пьяного на улице, на снегу, мимо не проходишь, а тащишь его опять же в ближайший подъезд, чтобы не замерз. И со спокойной душой бежишь дальше. Такое братство сохранялось и на «большой земле» – норильчанин всегда поможет норильчанину, даже денег займет. Вернешься в Норильск – отдашь.

– Что такое полярная ночь и полярный день?

– Когда солнца нет круглые сутки – это еще ерунда, а вот когда оно сутками не заходит за горизонт, начинаешь с ума сходить. (Смеется.) Никакие шторы не помогают. Просыпаешься, выглядываешь в окно и не понимаешь – день на дворе или ночь, потому что светло и люди гуляют. Надо мной однажды пошутили коллеги. Я проснулся от телефонного звонка, слышу в трубку: «Ты же на репетицию опоздал, уже без пятнадцати одиннадцать!» Прибежал в театр, все закрыто, стучу в двери... (Смеется.) А было 11 часов вечера.

– А зимой северное сияние – красота, наверное?

– Если глаза поднимешь к небу, то в ясную погоду при минус 30–35 увидишь обязательно. Но горожане всюду горожане, они редко смотрят в небо. Спросите у жителя Челябинска: когда он в последний раз любовался звездами? (Смеется.)

– Уехать в Норильск – чья была идея?

– Родителей пригласили в Норильский театр. Они тогда работали в омском ТЮЗе. Звание заслуженного артиста папа получил рано – в 28 лет. Мальчишкой по театральным меркам. И его много куда приглашали. Но они поехали в Норильск – другие деньги, другой стаж. Пару раз возвращались на «большую землю» – работали в Красноярске, в Омской драме – и снова возвращались в Заполярье. Потому что были 90-е, театры на «большой земле» буквально выживали, зарплату актерам не платили.

С мамой, актрисой Светланой Романовой

– Как вы оказались в Челябинске?

– Мои маленькие «эскимосы» – я до сих пор так называю своих детей, потому что они родились в Норильске – начали болеть, доктора советовали уезжать. И мы приехали в Челябинск, потому что моя жена здесь родилась, она ученица Наума Юрьевича Орлова. Я тоже приехал показаться Науму Юрьевичу. «Посмотреть посмотрю, – сказал он. – Но предупреждаю: артисты нам не нужны». (Смеется.) В то время в этот театр действительно сложно было попасть. Но когда он меня посмотрел, то переменил решение: «Через полгода приезжай». И я поехал собирать контейнер. Улетал я из Норильска 13 января 1995 года, у меня с собой было пять чемоданов, собака и телевизор. А на «большой земле» меня ждали двое детей и жена.

– И в феврале 1995 года вы уже вышли на челябинскую сцену?

– Сначала был небольшой эпизод в спектакле Аркадия Каца «На всякого мудреца довольно простоты», а потом я играл во всех его спектаклях, которые он ставил на нашей сцене. Мы нашли общий язык. Может быть, потому что я учился у Леонида Савельевича Белявского, а они с Аркадием Фридриховичем когда-то работали вместе в Риге, в русской драме.

– Вы учились у Белявского в Новосибирске?

– Нет, в Красноярске. В Новосибирске я окончил театральное училище. Но начинал учиться в Питере, продолжил в Красноярске...

– Искали своего учителя?

– Был страшный разгильдяй. (Смеется.) Наверное, я был избалован тем, что рос в театре, видел его изнутри, и мне все время казалось,что в училище дают то, что к профессии никакого отношения не имеет вообще! Человеку с улицы было гораздо проще это принять и понять, чем мне. И педагогов своих я не любил. Уверенно могу сказать, что за все годы учебы я не взял столько, сколько взял здесь у Игоря Перепелкина, хотя работал с ним всего лишь месяц! Это из той же оперы: достаточно одной секунды, чтобы влюбиться. С Перепелкиным я сыграл нимного нимало Хлестакова.

– У вас тоже поднимается температура, когда получаете роль?

– Раньше поднималась, сейчас... опускается. (Смеется.) Только что начали работать над премьерой со Львом Стукаловым, захватывающе интересно. С большим удовольствием работал с Сергеем Стеблюком над «Варварами» Горького. Первая моя работа с ним – спектакль «Яблочный вор». Это так важно, когда режиссер доверяет актеру, не мешает. Но при этом актер всегда уверен, что в нужный момент режиссер ему поможет. С такими режиссерами всегда возникает единение. В такие моменты работает главное правило врача – не навреди. Ведь актеру можно помочь, а можно и навредить. Ситуация здесь именно такая: я – больной, а Сергей Юрьевич Стеблюк – хороший врач.

– Сложно работать без своего главного режиссера в театре? Режиссеры приезжают, ставят спектакли и уезжают. А форму нужно держать.

– В принципе практики такой не было, чтобы Наум Юрьевич вмешивался в чужой спектакль, он был интеллигентным и мудрым человеком. Как можно вмешаться в спектакль Каца, например? Актер и должен это делать – держать дом, построенный режиссером. Иначе актера нельзя считать профессионалом, детским садом попахивает.

– И ощущения сиротства в отсутствии главного режиссера не возникает?

– Таких театров, как челябинский, в России мало. И ситуация была уникальная – Наум Юрьевич руководил театром 30 лет. Такого нигде не было в региональных театрах. И казалось бы, когда ушел Орлов, театр должен был рухнуть: не стало отца родного, и дети растерялись, не готовы быть одни. Ведь развалилась же сборная по хоккею, когда не стало СССР. Но театр держится! И сколько лет еще продержится, не знаю. А почему режиссеры не задерживаются долго в театре? Да потому что время другое, нет сейчас таких режиссеров, как Наум Орлов. В провинции нет. Хорошо это или плохо? Да просто так есть.

– К слову о хоккее, вы заядлый болельщик?

– Не только, в Норильске сам играл в хоккей с пяти лет, занимался в спортивном клубе. Меня приглашали ехать в Москву, в школу ЦСКА. Но мне было 10 лет, надо было жить в интернате, родители запротестовали. И слава богу. А теперь смотрю только чемпионаты мира по хоккею и футболу.

– Не секрет, что актерам театра часто приходится подрабатывать. Как к этому относитесь?

– Только не на корпоративах, никогда не любил кабаки. Одно дело – в кино сниматься, отрываясь от театра, то есть заниматься прямым своим делом. И совсем другое – шоу-бизнес. Это меняет актерскую природу. Я уж лучше дворником пойду – двор мести и стихи читать. Мне даже дедморозить не нравится, 20–30 елок отыграешь, а потом и деньги не нужны, не хочу. Отец в последнее время говорил: «Я бы что-то стоящее и бесплатно играл, а порой и за деньги не хочется». Наверное, в этом отношении я в него. Он только в зрелом возрасте понял, что быть заслуженным, народным не так уж плохо. А в молодости от звания народного несколько раз убегал – только подадут на звание в театре, он в другой уедет. Но звание народного его все-таки догнало, когда в «Галерке» уже работал.

– Но вы-то не будете отказывать от звания?

– Нет, потому что у меня есть пример, я артист во втором поколении. А у него примеров не было, он был первопроходцем.