Татьяна Предеина, балерина: «В этой профессии ты – вечный ученик»

У Джанни Родари есть стихотворение «Чем пахнут ремесла?». Но там ничего не сказано про балет. Наверное, потому что в представлении дилетантов это что-то совершенно невесомое. Заоблачное искусство. Помните, у Пушкина про Истомину: «Летит, летит, как пух Эола...» Но художник, артист, танцовщик прекрасно знают обратную сторону искусства. И это все то же самое ремесло. Изнурительно тяжелое, методично постоянное, рутинное. Понимаешь это, когда заходишь в балетную гримерку и ощущаешь не только аромат пудры и грима... Балет – это труд до седьмого пота. Народная артистка России Татьяна Предеина не скрывает потайной стороны своей профессии. Она вообще по характеру человек очень прямой и правдивый.

Вера и верность

– Татьяна, вы – единственная на Южном Урале – награждены медалью Святой Равноапостольной княгини Ольги. Награда необычная, если учесть, что она была забыта в советское время. Что испытали, когда получили известие об этом?

– Я бы сказала, стресс. В хорошем понимании. Известие застало меня в полете, мы отправились на гастроли в Америку. Мне позвонили во время пересадки в Париже, поздравили и сказали, что я должна прибыть в Москву, награду будет вручать президент. Кто же отпустит меня с гастролей? Медаль пришла в Челябинск, вручал мне ее губернатор.

– Есть звание народной артистки России, есть любовь зрителей. Какие еще нужны награды?

– Это государственное подтверждение, что ты делаешь нужное дело. Что силы потрачены не зря.

– Разве вы в этом когда-нибудь сомневались?

– Нет. Но это для меня было большой моральной поддержкой, хотя, конечно, добавило ответственности.

– Еще бы. Такая формулировка: «За веру и верность». Вы как это восприняли: за верность искусству, своей профессии или родному городу, где танцуете уже 15 лет?

– Все здесь соединилось.

– По каким случаям надеваете медаль?

– (Улыбается.) Ни разу пока не надевала. Некуда. Достаю иногда дома ее из коробочки и любуюсь – медаль очень красивая: большой эмалевый портрет княгини Ольги, финифть, лента... Она мне очень нравится. И втайне горжусь тем, что в искусстве я первая получила эту награду после долгого перерыва на советское время. Ею в прежние времена была награждена Вера Панаева.

– Трудно быть верной? Человек эмоционален, а потому переменчив в своих привязанностях.

– Здесь дело в честности. Если ты честен перед собой и другими, в работе, в отношениях – все встает на свои места и легче нести любую ношу. Я стараюсь быть честной.

– Что говорите себе, когда вам трудно?

– Может быть еще труднее. Терпи!

– Вы рано начали заниматься балетом, как это произошло?

– Я начала заниматься фигурным катанием во дворце спорта «Юность». Удивительно, когда поступила в аспирантуру в Москву, моим педагогом там стала моя первая тренер в «Юности» Нина Курносенко. Она была в свое время знаменитой фигуристкой, тренировала детей, потом уехала в Москву. А хореограф наш – Нина Николаевна Адамович – живет в Челябинске, мы с ней встречаемся иногда, она приходит на мои спектакли. Так вот, она все время говорила моим родителям, что девочку надо в балет, что она балеринка. И меня перевели в 10-ю школу. Так я начала заниматься балетом. Потом бывший артист театра Владимир Бейлин порекомендовал маме везти меня в училище в Пермь, сказал, что я должна заниматься профессионально. Мы долго надеялись, что в Челябинске откроется свое хореографической училище, разговоры об этом шли, но, как видите, не открылось до сих пор. Подошло время, и мы поехали в Пермь. Мне было 10 лет.

«Никто не ходит пятками вперед»

– В таком возрасте трудно расстаться с родителями, вы не сопротивлялись?

– А куда было деваться? Мне нравилось заниматься балетом и пришлось смириться.

– Что было самым трудным в интернатской жизни?

– Привыкнуть жить без мамы. Сами должны были принимать любое решение, следить за собственным поведением, выбирать друзей, всему учиться самостоятельно: причесываться, стирать... Тогда не было еще никаких волшебных стиральных машин. Руками стирали. Конечно, были воспитатели, которые нас учили всему, помогали. У нас очень хорошая была воспитательница Ольга Милановна Сивачки. Видимо, она по призванию была педагогом и очень нас любила. Обучала всему. Даже этике, культуре. Приглашала домой, накрывала стол по всем правилам: ложечки, вилочки, ножички... Учила нас готовить. Я ей очень благодарна за все. Хотя до сих пор люблю есть ложкой (Смеется.), по интернатовской привычке. Но на званом обеде не опозорюсь – все умею, все знаю.

– С первых дней занимались у знаменитой Людмилы Павловны Сахаровой?

– Нет, она малышей не брала. К ней приходили после третьего класса, и она уже выпускала из училища.

– Она была жестким педагогом или нотки материнские в ее методе преподавания тоже были?

– Педагог, думаю, должен обладать всеми качествами: и материнской добротой, и требовательностью. Иначе ничего не получится. В классе она была жесткой и требовательной, десять шкур с тебя сдерет, пока не добьется – не сегодня, так завтра. Но в то же время она была прекрасной женщиной. Очень пристально следила за нашим здоровьем: не дай бог мы побежали без полотенца и халата после занятия, на ногах всегда должны были быть валенки. Видите, как я к этому привыкла – до сих пор в валенках хожу даже при жаре. (Смеется.) А если кто-то заболеет, она могла приходить по ночам и сидеть у кровати, поить чаем с малиной, с медом. Обтирать, мерить температуру.

– Она говорила о том, что вас ждет большое будущее?

– Никогда. Но все равно чувствуешь свое место в школе. А вот приходишь после училища в театр, и все твои заслуги школьные практически ничего не значат. Знают, конечно, что ты перспективная, дадут сразу сольные репетиции. Но в Перми всегда и все проходили через кордебалет, если даже тебя в спектаклях в кордебалете не выпускали. У меня процесс «выстойки» был недолгим.

– Это что, театральная «дедовщина»?

– Да нет. (Смеется.) Считается, что эту школу необходимо пройти. Ты становишься артистом театра – и это уже совсем другая история. Так принято. Наверное, многое зависит еще и от характера балерины. Кто-то расстроится, что его в кордебалет поставили, крылья сразу сложит. А я нормально все принимала – надо так надо. Делай что должно, и будь что будет.

– Всегда подчеркивают особенную красоту линий вашего тела в танце. Вы это осознавали в юности, нос перед другими задирали?

– Какой задирала!? Носом в землю – и пашешь!

– Характер такой или в семье такое воспитание получили?

– Во мне всегда жила неудовлетворенность собой. Всегда хотелось идти к совершенству, хотя говорят, что нет ему предела. Каждый день требуешь и требуешь от себя. Исполнительский аппарат надо тренировать ежедневно, тело ведь постоянно этому сопротивляется. Балет – это же патология. Никто ведь не ходит по улице пятками вперед или вытянув шею...

– Вы, естественно, выделяетесь на улице своей осанкой – наверное, сразу все обращают внимание?

– Не знаю, стараюсь не смотреть на людей. Я стесняюсь. Только здороваюсь в ответ.

«Здесь и сейчас»

– Вы танцевали в Кремлевском балете, но так случилось, что пришлось вернуться в Челябинск. Не было обиды? Ведь этот город, возможно, вы уже считали только городом своего детства.

– Нет, это абсолютно нормально – вернуться в свой родной город. Встретили меня хорошо, я сразу вошла в «Лебединое озеро», моим репетитором тогда была Галина Михайловна Борейко.

– Всегда ладите с педагогами-репетиторами? Особенно теперь, когда вы уже мастер и лучше вас никто не знает вашего тела, его возможностей. Терпите, когда вам навязывают противоестественные для вас вещи?

– Критику воспринимаю с готовностью, но она должна быть только профессиональной. Когда это просто какие-то придирки – буду спорить, это недопустимо. Но если мне докажут, что я не права – соглашусь.

– Когда вы поняли, что челябинский зритель вас полюбил? Когда появилась та теплота из зала, которую чувствует любимый артист?

– Вот к вопросу о званиях: имя – самое важное из них. Тогда никто не спрашивает: «А этот артист – заслуженный?» Довольно скоро зрители начали спрашивать: «Предеина танцует? Когда танцует Предеина?» Без скромности, это очень приятно. С точки зрения присутствия на сцене, звания никакой роли не играют. Потому что каждый раз, выходя на сцену, ты должен доказать себе и зрителю, что ты – мастер. Чтобы любовь к тебе не погасла или возгорелась, потому что кто-то увидел тебя сегодня впервые и он не знает, что было вчера, как ты танцевала и чем покорила других. Поэтому неважно, чем тебя наградили. Артист должен действовать здесь и сейчас. Никакой истории. Сейчас странное время – можно заплатить деньги и получить награду. Но что значит такая награда для артиста? У нас все решает результат. Хоть обвещайся самыми бриллиантовыми наградами... Но если не станцуешь, тебя же засмеют. А можешь выйти без единой награды и публика примет тебя с восторгом.

– Главной причиной эмиграции известные танцовщики Барышников, Годунов, Нуреев называли невостребованность, им хотелось расширить свой репертуар. У вас никогда не было такого желания – резко изменить жизнь? Ведь репертуар губернского театра довольно скуден и сегодня.

– У меня были возможности реализовать себя не только здесь. Когда не было возможности что-то станцевать на этой сцене, я соглашалась на гастроли и танцевала те спектакли, которые в Челябинске не идут. Конечно, всегда хочется большего... Но не все зависело от меня, что с этим поделать? И потом, я еще надеюсь станцевать что-то новое, интересное.

– То есть вам дано мириться с тем, что есть в реальности?

– А если по-другому нельзя? Мне предлагали остаться и поработать в других театрах. Но у меня рос сын и я не могла его бросить, оставить на маму.

– Вы его тоже отдали в хореографическое училище. Удивительно, что, зная все тайные стороны этой профессии, многие танцовщики отдают своих детей в балет.

– Сложный вопрос. Но это был не мой выбор, ему нравится заниматься танцем. А трудности есть в любой профессии, в любой сфере – нельзя прожить без трудов. Сегодня он учится в Московском хореографическом училище. Что будет дальше – посмотрим.

– Вам чаще удается видеться, потому что вы тоже учитесь в Москве, в аспирантуре Московской государственной академии хореографии?

– Часто бываю в Москве. Там у меня много друзей, и вообще я очень люблю этот город.

Немые актеры

– Драматические актеры всегда рассказывают, как они «обживали» ту или иную роль чисто психологически. Как это происходит у балерины?

– Это прежде всего физический труд. Ты должен партию отшлифовать так, чтобы тебя не волновала техника. У драматического актера есть реплики, он может менять интонацию. А мы – немые актеры. «Кричим» и «шепчем» языком пластики тела, движением глаз. Причем глаза наши видят только зрители первых рядов партера, а с пятого яруса – нет. Значит, каждое движение должно быть настолько выверено, чтобы зрителей от первого ряда до последнего яруса пронзало то, что ты хочешь выразить. В этой профессии ты – вечный ученик, с самого первого и до последнего дня. Ты каждый день, каждый час учишься, чтобы зрителю даже в голову не могло прийти, что сделать прыжок или что-то другое тебе тяжело. Любой образ в балете можно одной техникой создать. Но если есть еще и талант, тогда ты уже не просто штатная единица...

– Действительно ли мы живем во времени, когда публика отдает предпочтение техничным балеринам, ей менее важна внутренняя работа?

– Виртуозность, конечно, принимается с восторгом. Особенно на конкурсах сейчас это модно – преобладание спортивности. Но зритель приходит на сюжетный спектакль, а это, как правило, хореодрама: «Бахчисарайский фонтан», «Ромео и Джульетта». Чем Галина Уланова покорила весь мир, когда открылся железный занавес и Большой театр выехал на гастроли? Тонкой актерской игрой наряду с танцевальной техникой. Всегда говорили, что американцы любят технику в танце. Неправда, я это знаю теперь. Не только технику, но и наш артистизм, душу, как говорят. Они очень любят русский балет именно за это.

– Недавно мы потеряли одну из таких балерин – Екатерину Максимову. Вас связывали с ней долгие годы работы, она была вашим учителем с юности. В чем особенность, тайна этого педагога?

– Многие педагоги в балете тиражируют себя. Искусство педагога-репетитора – особенное, им владеют еще реже, чем искусством просто педагога. Максимова из тех педагогов-репетиторов, которые работают не для себя. Она искала новое в других и умела вынуть твое я. При всей требовательности она никогда не навязывала свои решения, умела слышать твои желания. Это очень ценно. Екатерина Сергеевна – мой ориентир в балете, она привила мне высокую культуру исполнения и особый стиль, потому что очень внимательна была ко всему – владению стопами, например. Выработался даже термин «говорящие стопы». Ее ученицы этим отличаются. Мне сразу говорят: «Видно, что ты максимовская».

– Почему в память о Екатерине Максимовой вами был выбран спектакль «Анюта»?

– «Анюту» я получила из первых рук – готовила партию целиком и полностью с Екатериной Сергеевной. И никогда не забуду свою премьеру, когда Владимир Васильев, будучи директором Большого театра, приехал и танцевал со мной партию Отца, а солист Большого театра Александр Петухов – партию Модеста. В зале была Екатерина Сергеевна... Она очень любила этот спектакль. «Анюта» стал одним из самых мной любимых спектаклей. Это была моя первая глубоко драматическая роль, которая раз от разу меняется до сих пор. Рассказ «Анна на шее», по которому поставлен балет, – своеобразная притча о трансформации души человеческой. Но у Владимира Васильева Анюта другая, нежели у Чехова. Недаром он ввел в балет персонаж Студента, которого нет в рассказе. Его миссия важна – это совсем по-иному раскрывает характер героини, у нее была первая чистая, настоящая любовь, и эта любовь в ней жива. А жизнь? Она непредсказуема. Кто может знать, с чего она начнется и чем закончится? Меня она до сих пор пугает: в ней столько непонятного, каких только странных людей не встретишь на пути? На сцене все понятнее и спокойнее. (Смеется.)

«Наш хлеб везде труден»

– Вам ли жаловаться на страх перед жизнью? Вы ведь так рано повзрослели, уехав из дома в 10 лет.

– Я знаю только то, что пережила, и не могу знать, что меня ждет. Поэтому каждый день – открытие. Вчера вот что-то случилось со мной, что даже репетировать не могла. Готова была пуанты и за шкаф, и куда угодно выбросить... И нет этому объяснения.

– Часто бывает такое?

– Давно не случалось. Видимо, многое совпало...

– Неужели вам никогда не хотелось подражать великим балеринам?

– Это совсем другая профессия. (Смеется.) Вспомнила забавный случай. Однажды на гастролях меня почему-то поселили в гостиницу при зоопарке. До сих пор не знаю, на правах какой птицы я там жила? И моими соседями были ветеринары, какой-то слет у них проходил. Они на меня смотрели-смотрели и спрашивают: «Вы – балерина?» – «Да». – «Какое же вы отношение имеете к зоологии?» – «Самое прямое, – говорю. – Каждый день хожу в зоопарк и наблюдаю за животными». – «Это так важно для балерины?» – «Конечно»!

– Обычный человек часто не «слышит» своего тела, которое настоятельно твердит, к примеру, что завтра ты заболеешь. И потом оно мстит нам. У вас, наверное, все по-другому?

– Потому что мы к нему «прислушиваемся» перед каждой репетицией. Заболела нога – надо ее меньше грузить. Сразу вступают в бой всякие ванночки, мази – сейчас много разных премудростей...

– И постоянные разминки?

– У меня – каждый день. Я прихожу в театр даже в выходные. Пусть это будет не репетиция, но элементарная разминка. Тяжело иногда на гастролях, когда по семь-двенадцать часов в автобусе, а потом сразу на сцену, в то время как тело приняло форму автобусного кресла...

– В такие моменты, наверное, забывается, что балет – это высокое искусство?

– (Улыбается.) Забываешь. Надо сконцентрироваться и просто сделать все как надо.

– Вы общаетесь с коллегами из Большого театра, Кремлевского балета... Кому труднее достается балетный хлеб? Столичным артистам или такого театра, как челябинский?

– Наш хлеб везде труден. Другое дело, сколько за этот труд платят. Ведь артист, уважая себя, стремится к совершенству независимо от зарплаты.

– Балетные очень рано уходят на пенсию. Человеку, далекому от хореографии, это кажется диким. А ваше ощущение – вовремя или можно еще танцевать и танцевать?

– Это индивидуально: кто-то танцует очень долго... Хотя хронические заболевания у всех балерин есть – артриты, артрозы, травмы, у мужчин – проблемы с позвоночником. Некоторые вообще инвалидность зарабатывают. Наша профессия травмоопасна. Поэтому срок выхода на пенсию вполне реальный.

– Ни секундочки не пожалели, что выбрали эту профессию?

– Нет. Звезды так сошлись. Если бы вновь пришлось выбирать, думаю, снова пришла бы к танцу.

– Ваша профессия чревата многими отказами от удовольствий?

– Я не страдаю от запретов. Ем все что хочу и сколько хочу. Пока не лопну. (Смеется.) Люблю изнурять себя пищей. Но, естественно, после спектакля. Я не смогу работать сытая, поэтому не буду есть до репетиции или спектакля, потом наемся. И так мне будет хорошо...

– Но есть что-то, что пришлось принести в жертву балету?

– Досуг. Некогда особо гулять-отдыхать. Раньше, пока наш «сиреневый» сквер перед театром не вырубили, мы любили после спектакля посидеть там на скамейках, поговорить. Укромный был у нас уголок. А теперь – голое место, засохшие «элитные» елки.

– Ваша профессия, наверное, как никакая другая требует расслабления?

– Для меня огромное удовольствие – дома побыть, потому что я там редко бываю. Раньше на природу любила выехать, теперь клещей боюсь.

– Тогда – на море.

– Плавать не умею. Меня даже Людмила Павловна Сахарова не смогла научить плавать. Могу отплыть от берега на два метра, но уже не вернусь. Поэтому мне надо, чтобы было неглубоко, дно ровное, с песочком, и очень теплая вода. Я мерзну все время. Единственный раз я плавала долго и с удовольствием, когда была в Израиле. Чуть в Иорданию не уплыла. Мне казалось, что это все сказки про Мертвое море – будто там можно сидеть прямо на воде и читать газету. Оказалось, правда. Вода выталкивает тебя на поверхность, плюс ко всему она очень теплая, как раз для меня.

– Однажды я видела фотографию: вы рядом со спортивным самолетиком. Учитесь летать?

– Я?! Да вы что?! Больше всего на свете боюсь самолетов и уколов.