Дмитрий Бозин, актер: «Я ищу формулу любви для таких же, как я, женщин и мужчин»

Ведущий актер театра Романа Виктюка, заслуженный артист РФ, Дмитрий Бозин не гонится за дешевой славой, будь то сериальная роль или театральная работа, он выбирает тщательно и создает яркие образы. Для него нет запредельных амплуа – он играет на сцене и женщин, и мужчин, поет, танцует, читает стихи и создает свой моноспектакль. Он умеет гениально перевоплощаться. Его нещадно критикуют. Однако зрительницы в большинстве своем уходят с его спектаклей довольные и понятые – Дмитрий преклоняется перед ними и играет именно для них.

С ним можно бесконечно говорить о любви и страсти – в свои 35 он, кажется, испил сполна чашу любви. Об этом говорят неистовость и, местами, чересчур натуралистичные, животные, порой на грани фола, откровенность и эмоциональность на сцене.

Когда начинается полет дикой боли…

– Вы гастролируете по стране с моноспектаклем «Черепаха». О чем он?

– Этот спектакль больше о чувственности, чем о любви. Лишь в финале мы говорим о том, что после всего происшедшего с человеком к любви можно только придти. Если ты не нырнешь в эту чувственность, то к любви не придешь. С моей точки зрения любовь – это огромное состояние вокруг, когда музыка вокруг звучит, и это не от тебя зависит. Считается, что любовь – это чувство. Нет, любовь – это состояние природы, а чувства – это желание, ревность, страсть, боязнь, какие-то страхи.

Во второй части моего спектакля можно наблюдать последовательное движение от юношеского ощущения чувства свободы к любви.

– Как происходит это последовательное движение?

– Сначала девушки и юноши ощущают природу. Затем понимают, что природа состоит из мужчин и женщин. Потом они понимают, что хотят тепла друг от друга. Затем это тепло становится горячим, и тогда это состояние развивает гамму чувств.

Постепенно человек заигрывается, и тогда наступает момент наркотического опьянения. Потом – ломка, ты становишься зависимым. В этот момент кажется, что это катастрофа и трагедия, это больно. Это происходит в тот полумиг, когда ваши тела разомкнулись. И начинается полет дикой боли… Когда ты уже готов умереть, ты становишься по-настоящему счастливым человеком.

– Тогда почему спектакль называется «Черепаха»?

– Я «двинут» на мифологии. Черепаха – это мифологическое существо из земли и воды. Тяжесть ее знания становится основополагающей. Она – как и мы. Если нет атмосферы любви, мы идем посуху, нам тяжело, но если нам дают эту любовь, мы погружаемся с головой. У нас появляются крылья!

Формула любви от Мюнхгаузена

– Вообще любовь бывает разная, – продолжает Дмитрий. – В Москве ты можешь увидеть понравившегося человека всего раз в жизни. В маленьком городе ситуация иная. Там можно попросить своих знакомых представить тебя понравившейся девушке. Чем компактнее пространство, тем больше людей знакомы между собой. А это неизбежно влечет сплетни, нужно следить за своей репутацией.

– В чем заключается человеческое предназначение?– Когда человек рождается, если он красив изначально, значит, его предназначение – любить и быть влюбленным.

– Чувствуется, что у вас за плечами колоссальный опыт в отношениях и любви…

– Мне в этом плане повезло. Все становится человеческим опытом. Мне действительно повезло и в физическом, и в духовном опыте. У меня были хорошие учителя. Я был внимателен к рассказам женщин и мужчин о любви. Я так или иначе искал формулу любви.

– Вы нашли ее?

– Она немножко иная, чем принято. Если говорить про верность, для меня в этом плане показательна сцена в фильме «Тот самый Мюнхгаузен». Когда герой прощается с Мартой, он говорит: «Скажи мне!» и слышит в ответ: «Я люблю тебя!» «Нет, не то», – говорит он. «Я буду верна тебе», – говорит Марта и слышит в ответ: «Не надо!» И, наконец, она произносит: «Они положили тебе сырой порох!»

Пусть такой любви завидуют. Одна она поняла, что сырой порох повлечет позор для любимого, хотя якобы призван сберечь его. Но для чего? Что за жизнь, когда сырой порох? И разве есть у кого-то еще такая женщина, которая понимает, что есть твоя цель, и не предает тебя относительно всех других!?

– Русскому человеку не очень близки такие «итальянские страсти»…

– Неправда. Чувственность – вопреки расхожим убеждениям – истинно славянская традиция. Есть такая сказочка «Марья Маревна». Она безумно точная в этом плане. Когда Марью увозит Кащей, и за ней приходит Иван, она спрашивает его: «Что ж ты, Ванечка, он же тебя убьет?!» А Иван-царевич отвечает: «Ну и пусть, я хоть полчаса с тобой, да побуду». Ужели это не чувственность и не неистовость в любви?! Это во всем мире так, такая неистовая любовь – вообще традиция языческая.

«Я выманиваю из женщины животное»

– Вы стремитесь к идеалу в любви?

– Да. Это так. Самое чудесное на свете в любви – это секс с любимым человеком.

– А можете сказать, что понимаете женщин?

– Я никогда не понимал женскую натуру, для меня это «тайна за семью печатями». Если сравнивать женщин и мужчин, женщина – это сама природа, а мужчина – наблюдатель, который хочет постичь ее. (Смеется.) Поверьте, я не знаю, чего хочет женщина. Но она однозначно гармоничнее и мощнее мужчины в своей гармонии. Женщина просто выбирает, чем заняться, а мужчина ищет это.

– Любимый женский образ из театрального репертуара?– В «Сердце ангела» есть колдунья Епифания. У нее сумасшедшие глаза, взгляд, тишина… Этому волшебству я поклоняюсь. Когда я на сцене, я пытаюсь вытащить из зрительниц ту пантеру, которую они прячут.

Ведь в каждом человеке живет животное, просто оно либо уходит вглубь, либо живет снаружи. В спектакле «Саломея» я выманиваю из женщин животное, я хочу, чтобы это принадлежало мужчинам. Не берегите свое животное, делитесь им. Сходите с ума от любви, а не рассуждайте: «А тому ли я дала?»

В «Саломее» я, играя женщину, создаю коридор между собой и залом. Призму, через которую можно посмотреть на мир и себя.

Все неврозы – от разделения

– Ваше творчество соединяет много различных мотивов…

– Я сочетаю и блюз, и фолк-музыку, и стихи классиков. Это разные традиции: ирландские мотивы, еврейские мотивы и так далее. С моей точки зрения, язычество всего мира сливается в единой гармонии. Я считаю, что язычество – мать, а религия – сын или дочь. Нельзя отмыкать одно от другого, нельзя отрывать физическое от духовного. Все неврозы возникают из-за неправильного разделения. Скажем, нет секса как примитива, это – высшая математика, из этого складывается музыка.

А говорят, что это не только примитив, но и вовсе тяжелый рок. Но ведь рокеры сейчас на первом фланге, именно они берут симфоническую гармонию и выносят ее к толпе.

– Говорят, вы не прислушиваетесь к мнению зрителей?

– Мне было это необходимо на каком-то этапе. Поверьте, я искренне хочу слышать своих зрителей и внимательно слушаю, несмотря на то, что отказался от этого как от ведущего мнения. Дело не в том, что я предпочитаю свое «эго», мне просто необходима свобода.

Взрослый человек отличается от маленького тем, что понимает: тот, кто ему возражает, не всегда прав. В данном случае надо ответить им: «Господа, я понимаю, что у вас есть свое мнение, но я не знаю, откуда оно взялось».

Эпатаж – это болезнь

– А маститых критиков слушаете?– Серьезные люди в центре Москвы говорят мне: «Вы очень хорошо читаете Цветаеву, но поймите, это же старославянское, Байрон тоже никому не нужен сейчас». Поверьте, это люди образованнейшие, глубокие, имеющие дело со зрителями, они вынуждены сказать мне это. Это же страшные слова. Якобы это продиктовано мнением зрителей. Как я могу ему доверять?

Мне 35, а не 85, поэтому я буду продолжать читать Байрона, и он будет проступать во всем, даже если я буду читать Зощенко.

– Близкие поддерживают в вас это убеждение?

– Мама моя так и говорит: «Сынок, ну сколько можно! Лапочка моя, они же все тебя боятся!» Ей хочется, чтобы меня любили зрители, она же мама. Я отвечаю ей, что ничего не могу с этим сделать. Они не правы, и я не могу им потакать.

– Вы сознательно эпатируете публику?

– (Морщится.) Я не хочу слышать этого слова, я не понимаю его. Все, что есть эпатаж, – это бред сивой кобылы, я делаю то, что будет понятно зрителю. А эпатаж – это выставлять себя и делать вид, что я особенный. Ничего подобного! Я говорю прямым текстом: «Мы однокожие». Мы существа из природы, плоти и крови. Эпатаж – это болезнь, те, кто эпатируют публику, сами не верят в свои слова и больны. Эпатажник боится себя и людей. Я же говорю о гармонии и любви, поэтому всегда открещивался от понятия «эпатажный театр Романа Виктюка».