Антон Павлов. «Хрустальные туфельки»

Я знаю, что цель нашей жизни – реализовать таланты, заложенные в нас Богом. И ещё я уверен в том, что во внешнем мире и внутри нас самих есть жуткие силы, противостоящие этой цели.

Нам нужно бороться с ними и побеждать! Только так мы будем добиваться своих целей.

С раннего детства я влюбился в литературу. Передо мной никогда не стоял вопрос: «Кем быть?» Мне кажется, Господь шлёпнул мне на лоб печать «писатель», когда я ещё кувыркался в мамкином животе в уютных околоплодных водах.

Впрочем, когда пришло время выбирать факультеты в университете, я выбрал исторический, а не филфак. И рад этому несказанно! Сухой академизм придал бы моему творчеству формальность и скучный интеллектуальный пафос.

После университета я пытался найти своё место в социуме. Я сменил энное количество работ. Я искал чего-то, но оно было недосягаемо, как локоть для зубов.

Жизнь запутывала меня, залепляла бытовой шелухой. Мне пришлось работать над собой, чтобы искоренить приобретённые черты того, кем я не являлся. Я бросил курить, хоть курил десять лет. Я без сожаления завязал со спиртным, хоть любил попить пивка с друзьями. Я ушёл с «обыкновенной» работы, хотя о таком заработке, как у меня в то время, многие и сейчас мечтают.

Я делал всё это не просто так. Не из-за какой-то там заботы о здоровье! Курево, спиртное, работа не по призванию – всё это мешало мне писать. Понимаете?

К началу 2010 года у меня был готов роман «Координатор». Я разослал его по издательствам и стал ждать, как рыбак, поставивший сети.

Улов в мутных водах отечественного книгоиздания не вдохновил меня. Условия стандартных издательских договоров столичных издательств показались мне если не смешными, то уж точно далёкими от «американской мечты», которую я, признаюсь, лелеял.

Если гора не идёт к Магомету…

Я нашёл спонсоров и самостоятельно издал «Координатора». Не сильно преувеличу, если скажу, что моя книга стала одним из самых успешных «самиздат проектов» за последнее время в Челябинске.

В мае этого же года я организовал первые в Челябинске коммерческие курсы писателей под названием «Гуманитарный клуб». Мне удалось даже получить под этот бизнес – проект финансовую поддержку государства.

Были, конечно, сомнения, а будут ли востребованы курсы писателей в индустриальном Челябинске? Но город на «отлично» оценил мои писательские методики. В Гуманитарном Клубе не прекращаются занятия. Контингент на курсах абсолютно разный: от главных редакторов до студентов и предпринимателей.

…Я мучительно долго (почти десять лет) создавал универсальную литературную форму, что удовлетворит мои писательские амбиции. Когда я создал её и вылил в неё расплавленный металл воображения, то получил рассказ, который представляю Вашему вниманию.

Этот рассказ называется «Хрустальные туфельки». С него я начал отсчёт своей новой свободной жизни.

О чём этот рассказ? Наверное, об ангелах. О наших с вами детях. Вот только всегда ли мы понимаем, что они Ангелы Света? Мы – взрослые, ослепшие от амбиций и отупевшие от круговерти бытовухи?

…Я помню тот день, когда после рабочей смены дописал рассказ и завёз рукопись жене на работу. «Почитай вот это. Мне нужно твоё мнение» – сказал я ей, и поехал домой спать.

Жена разбудила меня телефонным звонком. «Я плакала, когда читала, – сказала она. – Люди заходят, а у меня слёзы на глазах. Это очень хороший рассказ, Антон. Ты просто обязан быть писателем».

Любой литератор мечтает услышать от своей второй половины такие слова. Не все слышат, к сожалению, но я счастливчик!

В этом году «Хрустальные туфельки» номинировались на премию общественно-педагогического признания «Добрая лира». В ближайшем будущем я издам свои рассказы отдельной книжкой и «Хрустальные туфельки» по праву займут там первое место!

Приятного вам чтения, друзья.

С уважением, Антон Павлов

А в то время ученики приступили к Иисусу и сказали:
кто больше в Царстве Небесном?
Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал:
истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети,
не войдёте в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя,
тот и больше в Царстве Небесном; и кто примет одно такое дитя во имя Мое,
тот Меня принимает; а кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня,
тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею
и потопили его во глубине морской…
Евангелие от Матфея, глава 18 (стих 1-7)

Это было три года назад. И как иной раз мне приходится убеждать себя, это действительно было. За окном резвилось лето, жара стояла в самый раз, и от этого становилось так тошно, что хоть волком вой. Я тогда как раз купил новенькую «Газель» и на вопросы газеллистов из автопарка «Грузоперевозки», ездил ли я на нынешние выходные куда-нибудь на вылазку, отмалчивался. Непонятно почему я чувствовал себя виноватым.а

Прошлая наша с Жанной поездка чуть не закончилась тем, что в криминальных сводках называют «бытовой драмой». Муж, находясь в состоянии алкогольного опьянения, избил жену.

Я немного сгущаю краски, не без этого. Я не настолько пьян был, чтобы бить Жанну до полусмерти. Так поллитра под шашлычок. Ну и конечно, я не собирался убивать её. Схватил нож и даже не замахивался. Потому что самому стало плохо от осознания – неужели это я? Неужели это мы?

И вот мы с Жанной решили ограничить наше совместное пребывание, свести еаго к минимуму. Ведь если мы с ней находились в закрытом помещении больше часа, в наших организмах начинали вырабатываться какие-то странные гормоны ненависти друг к другу. Стоило нам открыть рот, даже, к примеру, сказав «будь здоров», как мы завязывали разговор, вспоминали какой-нибудь случай из жизни.

К примеру, я заводил разговор о том, какая стерва госпожа N или Жанна говорила, как хорошо, что её сестра тоже купила новую машину. Через десять минут таких безобидных реплик мы с Жанной сцеплялись похлеще цепных собак.

На совместной постели мы давно поставили жирный крест и в буквальном смысле пользовались друг другом, когда обходиться без этого становилось опасно для здоровья. Делали это быстро, стыдливо и никогда при свете. Отворачивались и лежали притихшие, утихомиривая дыхание.

И не дай Бог, если мы, возомнив себя хоть чуть-чуть счастливыми, поворачивались и начинали какой-нибудь безобидный разговор. Ну, вы знаете, что это такое? Он и она обнажённые. Она положила голову на его плечо. Ветерок с приоткрытого балкона колышет занавески и холодит вспотевшую кожу.

Хорошее начало, не правда ли?

У кого-то да, но только не у нас с Жанной. Наши минутная нежность и открытость друг к другу оборачивались волной таких жарких споров на самые дурацкие темы и столько ненависти мы выливали друг на друга, что иной раз я подумывал о том, уж не израильтянка ли она, а я – не араб ли?

И вот я, понимая, что в грузовике навоза семейных проблем ровно половина дерьма моего, решил сделать что-нибудь хорошее. Я сидел на больничном тогда, и никуда не вылезал, кроме как в магазин за пивом и продуктами.

Я решил наклеить на кухне обои.

Кстати забыл совсем. У нас с Жанной растёт дочь. Ей пять лет, её зовут Диана. Она такая же светленькая как принцесса леди Ди. Наша девочка не по годам умная и тихая. Ещё бы, когда папа с мамой так орут каждый день лучше быть тихой.

Мы с Дианкой съездили на строительный рынок, купили обои, клей, нож для бумаги и большие ножницы, восхитившие Дианку. Дочке вообще понравилось наше путешествие и перспектива ремонта на кухне. Она всю дорогу спрашивала, откуда мы начнём делать ремонт, и дам ли я ей наклеить хоть одну её обоину. Я что-то отвечал на её лепет, крутил баранку «Газели», курил и сплёвывал в окно. Я чувствовал себя хорошим отцом и мужем.

Как будто это не я неделю назад гонялся за женой с ножом.

Мы приехали домой и о чудо, за какие-то четыре часа оклеили обоями половину кухни. Дианка, как маленькая хозяюшка стояла посреди кухни, сжимая в одной руке валик, в другой – большие ножницы. «Класс» – шептали её губы, а прелестное личико светилось счастьем от сотворённого своими руками. Я с не менее счастливой физиономией потрепал дочурку по голове. Дианка засмеялась и принялась елозить валиком по высыхающим обоям на стене. Я ушёл покурить на балкон.

Там я присел на кучу хлама, поставил между ног пепельницу, только закурил и услышал, как хлопнула входная дверь. Жанна пришла с работы.

Ухмылка сползла с моего лица. Я мысленно увидел, как Жанна, не снимая обуви, идёт в кухню. Дианка выбегает ей навстречу. Жена идёт, сутулясь. Ведь когда я говорю ей, чтобы она выпрямила спину, она воспринимает это за личное оскорбление.

Вот она входит на кухню, фантазировал я, дымя сигаретой. Дианка говорит, взмахивая театрально руками: Ну, мама, посмотри, какую мы красоту с папой сделали!

И тут на лице жены отразились бы две её ипостаси: одна, понимающая, что действительно это всё прекрасно и вторая, та что вечно придирается к окружающим.

Стоп. Я не совсем кретин и параноик, чтобы заводиться на ровном месте. Ведь я даже не посмотрел на её реакцию.

Я затушил сигарету, вышел с балкона и зашаркал в сторону кухни, внутри уже решив для себя: если Жанна скажет мне сейчас какую-нибудь гадость, я не стану сдерживаться. Потому что… Потому что, с меня хватит!

Через минуту я стоял на кухне. Этой минуты мне хватило, чтобы зайти в ванную, плеснуть на рожу холодной водой и прошептать отражению в зеркале: всё нормально парень, тысячи семей живут на свете хуже, чем твоя. Главное, уважай себя, и другие будут относиться к тебе также. Казалось бы, простое правило, но с моей женой оно не прокатывало. Чем больше я начинал уважать себя, тем сильнее Жанна меня ненавидела.

Жена стояла посреди кухни с недовольной миной. Почувствовав, что я сзади, она сразу сделала вид, что не заметила творения наших с дочкой рук. Жанна с видом грустной сомнамбулы прошла к холодильнику, раскрыла и стала смотреть. Что она хотела там увидеть, не знаю…

– Как тебе начало ремонта? – Спросил я, уже зная и видя «как ей». Я проговаривал внутри себя «спокойно, не заводись» и пытался по совету психологического журнала, валявшегося у нас туалете, воспроизвести в сознании её образ молодой и красивой. Той Жанны, которой я сделал предложение руки и сердца.

Не получалось! Хоть ты тресни, не получалось! Не срабатывали советы моего туалетного психолога!

– Ну, как тебе, мама? – Спросила Дианка и прижалась ко мне. Она улыбалась во весь рот, когда тянула меня за рубашку. Я наклонился и дочка прошептала. – Классный сюрприз мы маме сделали?

– Что мне, Костя? – Вдруг обернулась жена. Вопроса дочери он будто не расслышала. – Что может быть «как мне», если у нас денег в обрез, а ты ремонт затеял? И вон та полоса обоев. Ты что слепой? Она же криво наклеена и с пузырями.

Жанна показала рукой на неудачный участок.

Что есть, то есть, – пришлось признать мне. Одну полосу обоев мы с Дианкой сначала наклеили верх ногами, потом отодрали и приклеили заново. Как результат – маленькие пузыри. Жанна картинно вздохнула.

– Ну, неужели нельзя делать всё хорошо и сразу? И чтобы навсегда? Чтобы потом не переделывать, а?

И чтобы навсегда… – повторил я за женой мысленно.

– А ты всегда всё делаешь правильно? – поинтересовался я. Что я имел ввиду? Может быть, её первый неудавшийся брак. – Ты вот вся из себя такая правильная, да?

– У нас денег на ремонт нет. И вообще… – она говорила спокойно. Это меня больше всего и бесило. Если бы она сразу начинала орать, может быть, я так бы не заводился.

А чтобы пробить её толстую кожу, мне приходилось выбивать её из равновесия. Из этого гордого ненавистного мне равновесия. Как будто я один тут шизофреник, а она вся такая правильная и хладнокровная.

– И ещё, Костя, – покачала головой Жанна. – Ты, конечно же, забыл, что Диану нужно было отвести к бабушке. Скажи, забыл?

– Нет, не забыл. Просто я решил наклеить обои. – Я посмотрел на Дианку.

Глаза дочки расширились. В них не было испуга, только глубина, в которой расходились волны страха, как от камня, брошенного в воду. Я присел на корточки и сказал дочке. – Диана, иди. Можешь посмотреть мультики. Мы с твоей мамой сейчас поговорим.

– Да уж. С её мамой. – Жанна сказала эти слова с каким-то особым смыслом, который я до конца не понял, потому что в следующую секунду она сделала то, что я ненавидел больше всего в жизни.

Жанна открыла холодильник, схватила куриную ножку и принялась грызть и жевать её. Боже всемогущий, если ты слышишь меня, как я ненавижу, когда она ест курицу или мясо. Жанна пережёвывает хрящи, и её глаза в этот момент принимают отсутствующее выражение, как у наркомана, получающего дозу.

Жанна взглянула на меня с омерзением, прекрасно зная, о чём я думаю, глядя на неё. Ещё бы не знать, ведь я не раз ей говорил об этом: меня бесит, как ты ешь! На что она невозмутимо отвечала: а тебя во мне всё бесит. Как ты вообще со мной живёшь?

А я откуда знаю, как я с ней живу? Я что Бог? Тот, который соединяет людей невидимыми нитями взаимных обязательств и претензий, а потом заставляет плестись по безрадостной семейной жизни?

Нет, я не Бог, и слава Богу, что не Бог!

– Не оскорбляй меня в присутствии моего ребёнка. – Сказала Жанна, выбрасывая обглоданную кость в мешок с мусором.

– А я ещё не оскорблял тебя, – я выдохнул через нос. Получился долгий и протяжный звук.

Я мысленно призывал себя к спокойствию. Я говорил себе так, как говорит друг подвыпившего уличного драчуна, усмиряя его: «Она ничего такого не сказала. Она просто постояла возле холодильника и сжевала курицу. Обычное дело, все жёны, приходя с работы, кушают. Она немного устала…»

Чёрта с два она устала! – взрывались внутри меня злобные мысли. – Весь день на работе раскладывала пасьянс или сидела с подружками в «чате». А дома строит из себя чернорабочего после суточной смены в урановом забое.

Я заводил себя. Я понимал это и постарался припомнить, что там говорит по этому поводу наш туалетный журнал по психологии. Во время ссоры, примите на себя часть вины. Что-то в этом роде.

Что ж попробуем. Я прокашлялся, собираясь с мыслями.

– Жанна, я понимаю, что ремонт я затеял не вовремя. У нас сейчас мало денег. Ведь мы купили «Газель» в кредит.

Блин, я так и думал! Я дал ей палец, она мигом его заглотнула, и сейчас будет пожирать всю руку.

– Ты купил, Костя, – Жанна близко приблизилась ко мне. Её голос, её дыхание были так заряжены ненавистью, что мне показалось, будто в лицо мне дуют горячим феном. – Потому что работа на заводе тебе надоела. Потому, что ты решил стать птицей вольной. Ты говорил, что будешь получать в два раза больше, чем на трубном заводе. И что? Где они эти деньги? Зачем мы вообще купили эту «Газель»? У тебя два высших образования! Почему ты не можешь использовать их?

– Ты не понимаешь, – когда я слышал упрёки в адрес своей работоспособности, я тушевался. Я действительно работник никудышный. Но, чёрт возьми, не всем же миллионы зашибать! Я начал оправдываться.– Это не так сразу, Жанна. Нельзя сменить работу и тут же начать зарабатывать миллионы.

Я сглотнул комок слюны и ощутил невыразимое желание выпить. Я подумал, что ещё не поздно и пара литров холодного крепкого пива сможет вернуть мне потерянное настроение.

Быть может, я даже закончу наш с Дианкой маленький ремонт на кухне.

– Папа, я не хочу смотреть мультики! – долетел из комнаты крик Дианки.

– А я тебе говорю, посмотри, – крикнул в ответ я. Я подумал, что самое главное не вмешивать ребёнка. Ведь он здесь не при чём. Мысль была хоть и добрая, но капельку лицемерная. Впрочем туалетный психолог похвалил бы меня за такие мысли.

– Хорошо, Костя, – кажется ,в тоне Жанны что-то изменилось в лучшую сторону.– Но ты знаешь, сколько раз я это слышала? Каждый раз, когда ты приходишь на новую работу, ты говоришь одни и те же вещи: я не могу сразу начать нормально зарабатывать. Единственное место, где ты более или менее получал зарплату, это трубный завод. И вообще, я думаю, что это не для тебя.

– Что не для меня? – Мои губы стали холодными, как пиво, о котором я неотвязно мечтал сейчас.

– Такая работа, где нужно думать о деньгах своей головой. Тебе нужен завод, где каждый месяц выдают зарплату. Что плохого в стабильности? – Жанна пожала плечами и посмотрела на меня так, словно и не было в её словах двойного смысла: с одной стороны разумные слова о стабильности, с другой – обвинение: ты неудачник!

Я облизывал холодные губы горячим языком и взглядом изучал пол. Там виднелся след от обоев, которые мы с Дианкой мазали клеем. Как хорошо было без Жанки. Как свободно дышалось в квартире.

Эй, так нельзя думать, – погрозил пальцем туалетный психолог, – Нужно начинать со своих собственных недостатков. Я послал психолога куда подальше.

– Слушай, Жанн. – Я примирительно развёл руками. – Ты же понимаешь, что на заводе работать вредно. Или тебе этого не понять? Ты ведь никогда и близко к заводам не подходила? Ведь те трубы для тебя?. – Я показал в окно, где горизонт нашего индустриального пейзажа был утыкан окурками разнокалиберных труб заводов. – Давай, Жанна, мы тебя устроим на завод? Шихтовщицей? А? А потом я тебе буду полоскать мозги насчёт стабильности? Давай!

– Я не мужик, – отрезала Жанна, и ушла с кухни, обернувшись на пороге. – А вот ты вроде бы как мужик…

Я ходил по кухне, как раненный зверь по клетке. Я смотрел на новые обои на стенах. Действительно пузыри и криво наклеены!

Я стал ненавидеть эти обои!

Как быстро в скандалах пролетает время. На улице уже стемнело. Жанна прошла мимо меня с каменным, то бишь своим любимым выражением лица в ванную. Я пришёл в комнату дочки и сел на стульчик возле её кроватки. Я рассказал Дианке сказку. Из её любимой серии про Буратино: как он пошёл погулять, познакомился с говорящей собакой. Потом собаку у него стащили, и тут такая канитель понеслась.

В конце сказки я пожелал Дианке спокойной ночи и добавил

– Мне понравилось, как мы с тобой клеили обои.

– Правда? А маме? – Спросила Дианка, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Я держал её ручку в своей ладони.

– Маме понравилось, но… – Я запнулся, не зная как описать чувства жены.

Туалетный психолог, к счастью, пришёл мне на помощь: «Не пытайся объяснить ей то, чего она понять не в состоянии». Я послушался и сказал дочке, целуя её в щёку

– Маме понравилось. Маме очень понравилось…

Какое-то время я сидел в темноте детской, слушая дыхание Дианки. Взгляд упал на кружку с водой под сервантом. Дианка поймала мой взгляд и прошептала

– Не говори маме пока про мой эксперимент, ладно?

– Ладно, – усмехнулся я и спросил дочку, – И что? Вода исчезает из кружки?

– Ага, – прошептала Дианка, вздохнула и повернулась к стенке, провела по ней ладошкой. – Это так здорово. Но я никак не могу уловить, когда же она исчезает.

– Да это невозможно, Диан, – сказал я, но Дианка уже не слышала.

Дочка засыпала всегда быстро. Только что она говорила с тобой, и раз, уже посапывает, видя тёплые сны.

Мне вдруг захотелось разбудить дочку. Оправдаться перед ней хотелось, да. За этот светлый день, который я хотел положить на алтарь нашей необъявленной с Жанной войны.

– Не пытаться объяснить то, чего ребёнок не может понять, – прошептал я себе под нос и вышел из детской.

В ванной я взял шпатель и прыскалку, которой Жанна поливала цветы.

Из комнаты доносилась телевизионная реклама. Жанна как обычно смотрела всё подряд: рекламу, фильмы, сериалы. Ну и грызла семечки, понятное дело. Так она ежедневно восстанавливалась после работы.

Я, размышляя о том, что именно нравится Жанне в семечках, их противный хруст или вкус, поливал творенье наших с Дианкой рук из прыскалки.

Полил обои. Они потемнели, края их загибались, запахло мокрой бумагой и клеем. Я стал соскабливать их, испытывая мрачное наслажденье Герострата.

Вот и всё.

Всё можно вернуть на круги своя, с нервным смешком подумал я и оглядел облупленную кухонную стену.

Я сгрёб в охапку влажные обои, распрямился и в этот миг столкнулся с изумлённым взглядом Дианкиных глаз. Босая она стояла в коридоре. Сонно моргала. Непонимающе шевелила губами, шепча что-то, словно пытаясь понять...

Вдруг губы её затряслись. Из горла вырвался душераздирающий крик. Я бросился к дочери, запнулся, растянулся на полу, наделав грохоту.

Из комнаты появилась она – моя бывшая любовь и нынешнее проклятие – Жанна. На губе прилипла кожурка от семечки. Взгляд твёрдый и немигающий. И где таких хладнокровных делают? – подумал я, поднимаясь с пола и подбегая к ревущей на всю квартиру Дианке.

Я схватил дочку за плечи. Главное остановить истерику, – думал я, встряхивая её.

– Ты почему не спишь? – я старался сделать голос нейтральным строгим взрослым. – А ну тихо! И марш в кровать!

– Папа! Папочка! Ну почему? Почему? – Плакала дочка. Её лицо покрылось красными пятнами. Ручками она тянула себя за волосы в бессильной муке. – Почему, папочка?

Я стоял перед Дианкой на коленях, и Жанна возвышалась над нами, мрачная и серьёзная как смерть.

– Как это мерзко, – наконец произнесла она, эффектно развернулась задом и проплыла к комнате.

Дианка вырвалась из моих рук и убежала в детскую.

Я вздохнул, сгрёб обои в охапку и засунул их в мусорный мешок.

Около двенадцати ночи я услышал, как Жанна разобрала диван. Телевизор перестал бубнеть. На квартиру навалилась тишина. Я лежал на полу кухни и пытался заснуть. Мечтал ли я о том, чтобы жена пришла ко мне, и мы объяснились?

Раньше, когда я во время ссор уходил на кухню, я даже думал в таком вот ключе: Жанна приходит, мы немного ругаемся, объясняемся, а потом бурная нежность и сон в обнимку. Один раз так и произошло.

Я вспомнил тот «один раз». Мы лежали на полу кухни. Всё было максимально хорошо, но вдруг она что-то пропищала. Ах, вы ещё не знаете, но Жанна спец по ломанию голоса, особенно в самые неподходящие для того моменты. Меня это бесит. Не так сильно, как поедание ею хрящиков, но достаточно, чтобы устроить скандал.

Я не мог заснуть. Ворочался на своей подстилке из старого одеяла и мои рёбра становились рёбрами жёсткости.

Я поднялся с пола кухни и ушёл в ванную. Закурил и задумался. Опомнился только когда выкурил штук семь подряд. Уже подташнивало. Когда я нервничаю, то курю одну за другой, одну за другой…

Я смотрел в зеркало и ненавидел себя. Зеркало недавно треснуло посредине и моё лицо будто состояло из двух.

Почему, ну почему каждый раз, когда я пытаюсь что-то доказать Жанне, я делаю больно Дианке? В прошлый раз на базе отдыха, я замахнулся на Жанну, а под руку попала Дианка. Я случайно двинул её по голове кулаком. Дианка упала как подкошенная.

Как же я себя ненавидел в тот раз. И в этот раз. И в следующие разы тоже буду ненавидеть! Как можно жить с этой ненавистью к себе?

Но ведь я только хотел показать этой толстокожей бабе, что нельзя вот так сходу похеривать благие начинания! Даже если они куплены на последние в доме деньги. Обои, чёрт бы их подрал!

В половину третьего ночи я снова как собака улёгся на полу кухни и теперь даже не пытался заснуть. Завтра нужно попросить у Дианки прощения, – думал я. – За все разы, за каждый скандал, за каждую её слезинку.

Да, я зайду утром в детскую и с порога попрошу прощения. Плевать, что Дианка может быть и не поймёт, что именно папа хочет сказать.

Я закрыл глаза. Совесть держала перед экраном моего мозга яркий снимок памяти: Дианка стоит в коридоре, смотрит бездонными глазами, в которых боли столько, что хватит всей Вселенной мучиться в агонии.

И крик: папа, папочка, ну, почему?!

Я почувствовал, что плачу, вдавил голову в подушку, чтобы было не слышно моих сухих всхлипов. Нет, это не жизнь. Нельзя ненавидеть человека и жить рядом с ним. Нужно разводиться.

Развод. Простое слово со множеством сложных действий.

Так будет лучше для ребёнка. Слушать это, видеть это… Зачем ломать ребёнку психику?

А Жанна? Что Жанна? Нормальная баба, в принципе. Холодная, конечно, не без этого. Но ведь не всегда же она была такой? Когда-то горела огнём, ждала чего-то, каких-то событий в нашей жизни.

Я вспомнил, как мечтали мы о том, что будет у нас много – много денег и о детях тоже мечтали. О счастье. Ну да, нам сейчас за тридцать, а материальным благополучием даже не пахнет. Концы с концами еле сводим.

А я что один такой? – пришла в голову спасительная мысль. Нет. Я вспомнил длинную очередь возле турникета проходной трубного завода.

А если нас таких много, то почему я один должен за всех отдуваться? Я ничего не должен Жанне. Я не волшебник, и не я выдумал этот грёбанный мир.

*****

Утром я проснулся от боли в рёбрах. Спать на голом полу – неудачная затея. Я кашлянул, горло опухло, гланды вздулись, как два счастливых пельменя. Можно будет смело идти в поликлинику, и продлевать больничный.

Я пришёл в детскую и ахнул: на полу было расставлено штук десять чашечек и стаканчиков. Во всех них сверкала вода. Я нахмурился. Раньше всё ограничивалось одной кружкой.

– Ты когда это успела, Диана?

– Папа. – Расплылась в сонной улыбке Дианка и протянула ко мне ручки. Я обнял её и чмокнул в тёплую щёку. – Ты не будешь ругаться? Я уже просыпалась рано утром и налила водичку.

– Нет, я не буду ругаться, – Вздохнул я, думая только о том, что Дианка, кажется, забыла вчерашнюю свою обиду на меня и истерику. – Но зачем тебе столько чашек с водой?

– Я ловлю момент, когда вода исчезает. – Сказала Дианка и указала на чашки. – Смотри, воды в них уже стало чуточку меньше.

– Ну да, она испаряется. – Я пожал плечами. – В школе тебе об этом расскажут на уроках физики. Агрегатные состояния воды. А теперь давай собирать чашки.

– Я знаю. Но это так чудесно. И если бы у меня только получилось уловить этот момент, я бы тогда… – Дианка зевнула, не договорив.

– Что? Чтобы ты тогда? – спросил я.

– Сама не знаю. Мне кажется это очень важно, – задумчиво произнесла дочка.

*****

Потом я пошёл к жене, разбудил её и сказал, что всё: амба – разводимся. Жанна не возражала. Ещё бы, вчерашний эпизод уж точно поставил все точки над её «И». Поэтому увидев мою воспалённую не выспавшуюся физиономию в комнате, она явно не ждала от меня чашечки бодрящего кофе в постель.

– Развод насовсем, – сказал я ей, когда будто она протестовала.

– Неужели? – прошептала Жанна. – Выйди из комнаты я переоденусь.

– Но ведь мы ещё не в разводе?

– Выйди из комнаты! – закричала Жанна. Слёзы в её глазах смутили меня. Не такой уж она и бесчувственный чурбан, как вы думали всё это время, – прошептал мне на ухо туалетный психолог.

Часов в одиннадцать утра мы подъехали к дверям районного Загса. Дождь как осатанелый барабанил в лобовое стекло, и стоило мне выключить дворники, как ничего не стало видно, кроме потоков воды.

Жанна сидела справа от меня. Даже теперь, когда мы ненавидели друг друга, она садилась только спереди. Дианка молчала сзади. Я был благодарен ей за это молчание. Потому что когда едешь подавать на развод, нет ничего хуже, если плачет пятилетний ребёнок. Я обернулся и подмигнул дочери.

Дианка прилипла к окошку, дула на стекло и в получившемся мутном кружке рисовала человечков.

Я вздохнул. Вот и приехали. Я подаю на развод. Я даже представил, как выйдя с больничного, говорю приятелям – газеллистам с «Автоперевозок»: «Представляете, мужики, шесть лет душа в душу жили, а вот на седьмой год, сам не знаю что произошло. Приятели кивнут серьёзно и скажут, что читали в «Комсомолке», что седьмой год совместной жизни самый сложный. А потом дома за вечерним борщом будут рассказывать жёнам и матерям про этот седьмой год, приплетая меня и Жанну, как пример.

– Посиди пока в машине, – сказал я Дианке.

– Да, Диана, посиди, – повторила вслед за мной Жанна. – Мы скоро.

Мы, молча, не глядя друг на друга, вылезли из «Газели» и вошли в здание Загса. Там мы протопали по гулкому коридору, где расхаживал охранник, играясь с рацией. Слева и справа чернели двери кабинетов. Только в один стояла очередь – человек десять, сплошь молодёжь, никого старше тридцати.

Мы подошли ближе и встали возле столика, под стеклом которого лежали образцы самых разных заявлений. Я отыскал глазами то, в котором речь шла о разводе. Из картонной коробочки я выудил желтоватый бланк и сел заполнять его.

Жанна стояла рядом с отрешённой физиономией. Говорить с ней мне не хотелось, потому что я боялся разораться на неё прямо здесь. В моей груди плескались обжигающие волны раздражения.

По пути к Загсу, на каждом перекрёстке я прикидывал нашу ситуацию и так и эдак, рассматривал со всех сторон и о чудо туалетной психологии понял, что во всём виновата моя милая несравненная Жанна.

Я заполнил бланк от своего и Жанниного имени.

Прошло минут десять. Очередь двигалась довольно быстро. Кандидаты на мужей и жён выходили счастливые и спешили в сберкассу платить какой-то взнос. Жанна уставилась в мобильник, играла в любимый тетрис.

Я вдруг вспомнил, что забыл документы в машине и всплеснул руками.

Жанна неодобрительно взглянула на меня. Такая эмоциональность с моей стороны, да ещё и в присутствии других людей была ей не по душе. Она оторвала взгляд от мобильного: Боже, ну, конечно же, ты забыл. Ты просто ничего не можешь нормально сделать. Нормально и с первого раза. Ни обои наклеить, ни развестись, – говорил её взгляд.

Я выскочил из Загса, добежал до машины. Дождь вроде утихомирился. Я стал шарить в бардачке, вываливая его содержимое на пол. Плевать, что потом буду всё это собирать по салону. Это будет потом. Потом, когда я освобожусь от наручников по имени Жанна.

Вот они, на самом дне бардачка – наши документы в пластиковом конверте.

– Папа?

Я вздрогнул. Ну, конечно же, Дианка сидит сзади, где мы её и оставили.

Да, нам потом ещё предстоит решить, с кем будет жить дочка, – озадачился я, пряча документы в нагрудный карман. Честно говоря, мне было всё равно. Свои плюсы были при любом раскладе. Если ребёнок оставался со мной, то я приобретал ореол свято мученического отца, если с Жанной, то я становился свободным, как вольный ветер. Что тоже не могло не радовать.

– Да, котёнок? – Обернулся я к дочери и улыбнулся. – Если ты замёрзла в машине, то пошли в помещение. Или ты ещё не все стёкла изрисовала?

– Чему ты радуешься, папа? – голос Дианки пробил мою улыбчивую броню и вонзился в сердце. – Вы там с мамой делаете что-то смешное?

– Я? Радуюсь? – Я взглянул в зеркало заднего вида и увидел свою взбудораженную и действительно счастливую физиономию.

«Чувство вины будет преследовать вас так долго, как вы сами этого захотите» – произнёс мне в ухо туалетный психолог. А я вообще ни секунды не хотел ощущать себя виноватым, поэтому отчётливо в тишине салона «Газели» произнёс

– Мы с твоей мамой расстаёмся.

– Навсегда? – Дианкин палец на стекле замер, не дорисовав контур сердечка.

– Ну, мы ещё какое-то время поживём вместе…

Я вдруг почуял небывалое воодушевление. Я всё делал правильно. Вот так и надо решать семейные проблемы – без эмоций, психов, драк с жёнушкой, в которых страдает невинный ребёнок.

Какой же я молодец, похвалил я себя.

Да, чёрт возьми, себя нужно хвалить! Потому что в нашем мире, если сам себя не похвалишь, жена этого точно не сделает. Я почувствовал, как грудь заполняется довольным и полным чувством грядущего обновления. Я посмотрел в зеркало заднего вида и под ребро мне словно спицу всадили. Благостное ощущение выскочило из груди, как воздух из лопнувшего шарика.

– Эй, ты чего, Диан? Хорош плакать. Мы же будем видеться. Ты что думаешь, это так быстро происходит?

– Нет. Нет. Нет! Папочка, нет. Нет. Нет. – И так до бесконечности.

Уши мои мигом опухли от её криков. Прохожие оборачивались. Мне стало очень, очень плохо и туалетный психолог заткнулся и не приходил мне на помощь.

– Прекрати истерику! – Заорал я, схватил документы и выскочил из машины.

«Надо бы успокоить ребёнка, – очнулся от забытья туалетный психолог, мотивируя это тем, что после развода жена и без этого начнёт настраивать дочку против отца.

Я отмахнулся от занудств умника, который, когда нужен, всегда молчит. Я так сильно хлопнул дверью «Газели», что Дианкин крик оборвался и смолк. Дочка вытаращила глаза и смотрела на меня через стекло. Я избегал встречаться с её взглядом. Я боялся её глаз.

Я побежал в Загс, мечтая только об одном – поскорее закончить это. Разжевать разводный анальгин, чтобы перестал болеть зуб под названием «мой первый неудачный брак».

Часы на стене Загса, обрамлённые сердечками и амурами, показывали пятнадцать минут первого. Жанна уже не играла в тетрис на телефоне. Она смотрела на меня волком.

– Наша очередь подошла. Что нельзя было быстрее? Вот всегда ты так.

– Засохни, гнида. – Сказал я, понимая, что терять мне уже нечего. Всё, что было хорошего между нами, мы уничтожили по дороге от свадьбы до развода.

*****

Мы вошли в кабинет, в который проникало тусклое свечение дождливого дня из огромных окон. Служительница Загса сидела за столом размером с бильярдный. На голове у служительницы седые волосы были уложены в огромную причёску, похожую на корабль цвета металлик.

Мы сели на мягкие стулья возле стены. Служительница выдержала паузу, изучая нас, и сказала, что зовут её Елизавета Львовна, и мы можем ни капельки не стесняться и не бояться её. Голос её был такой проникновенный, будто она объявляла нас мужем и женой.

– Я знаю, молодые люди, зачем вы пришли. Это очень серьёзный шаг. – При этих её словах я дёрнулся, чтобы сказать, что мы вовсе не подавать заявление, а наоборот – как бы забрать то, которое мы дали семь лет назад. Но Елизавета Львовна остановила меня жестом исполненного внутренней силы и достоинства. – Я знаю. Сама знаю, зачем вы сюда пожаловали. Поверьте мне, за тридцать лет работы в Загсе, я научилась определять тех, кто пришёл сюда с заявлением на брак, а кто явился с разводным листом. Что же у вас случилось, милые мои?

– Мы не подходим друг другу. – Сказала Жанна и быстро взглянула на меня. – Так считает Костя.

– А ты так не считаешь? – спросил я. – Ты думаешь, что у нас нормальная жизнь?

За окном громыхнуло, и с неба полилась очередная порция жидкости. Я подумал, что эту болтовню надо прекращать побыстрее, потому что Дианка в машине замёрзнет.

А потом мне пришла в голову другая, почти забавная мысль: если на свадьбу идёт дождь, размышлял я, считается, что семья будет богатой. А когда разводишься, если дождь льёт как из ведра, то что?

– Да. – Жанна иногда на людях умела продемонстрировать эмоции. Дома она никогда бы не снизошла до такого надлома в голосе. – Мы с Костей последний год живём как в аду.

Я молчал. Мне было нечего добавить к словам Жанны. Действительно последний год мы, словно сговорившись, превращали в ад. Туалетный психолог уютно примостился на моём плече и вещал, что и эту ситуацию можно рассматривать с двух полюсов. Я в принципе был согласен с ним.

Но что мне было до этого? Ведь я находился только на одном полюсе?

Я согнал психолога с насиженного на места и от нечего делать стал смотреть в огромное окно. Жанна рассказывала Елизавете Львовне трагическим голосом, что последнее время она перестала интересовать меня как женщина.

Ещё бы, я и за женщину-то её последние пару лет не считаю. Мужик в юбке, одно слово.

И тут за окном я увидел маленькую девочку в опасной близости к дороге. Прохожий с чёрным зонтом в руках взял девочку за плечо, погрозил ей пальцем и показал в сторону пешеходного перехода. Хороший дядя, всё правильно, – думал я, – там и только там можно переходить дорогу. Девочка кивнула, а когда мужчина ушёл, вновь подошла к краю проезжей части и словно бы задумалась: идти вперёд или нет.

Истеричный автомобильный гудок ударил меня как подзатыльник.

Это же Дианка!

Когда я вскочил, Елизавета Львовна нахмурилась, а когда рванулся к окну, прокричала, что не позволит в своём кабинете таких выходок!

– Диана! – заорал я через стекло.

Дочка обернулась. Она находилась метрах в пятнадцати от окна Загса, но мне казалось, что я смотрю ей глаза в глаза. Остальной мир перестал существовать для нас. Только сейчас я оценил глубину той боли, что всегда плескалась в глазах дочери. Сейчас помимо боли на её лице было написано ещё и детское упрямство: Я сделаю это и даже папа с мамой не помешают мне

Дианка задумала что-то плохое. Я ощутил возле виска бомбу с часовым механизмом: тик – так, тик – так, сейчас произойдёт что-то ужасное, тик – так, тик – так…

– Жанна, иди на улицу. Диана возле дороги стоит. Она что-то задумала. Отвлеки её как-нибудь.

Жанна выбежала из кабинета. Елизавета Львовна продолжала сидеть за столом. Я дёрнул шпингалеты, раскрыл хрустнувшее как свёрнутая шея окно. Пальцы мои коснулись мокрого металлического козырька.

Так говорят все, побывавшие в смертельной трагедии: всё произошло слишком быстро. В этих словах нет невольного оправдания. Мол, мы там были и могли бы повлиять на ситуацию, но всё случилось так быстро.

Нет, чёрт возьми! То, что произошло с Дианкой, случилось слишком, слишком быстро! Мы не успели ничего сделать!

Я стал вылезать в окно. Огромную его створку что-то застопорило. Я буквально вырвался из её плена. Нога поскользнулась, и я полетел вниз головой, ударился.

С улицы слышался вопль Жанны

– Диана, сюда!! Немедленно!!

Наша дочка рванулась на дорогу. Визг тормозов, шипение резины. «Волга» – чёрная и блестящая как акула словно бы хотела зарыться в асфальт, только бы избежать столкновения. Всё замерло и мы тоже. А потом медленно, толчками, как гвоздь в крышку гроба, в нас вошёл визг тормозов и ещё один звук, хуже первого в миллион раз.

Как удар по баскетбольному мячу в пустом спортзале.

БУК!

И чёрная махина поглотила мою дочь.

Я поднял глаза от земли и только успел увидеть, что кепка Дианки с изображением дурацкого, обожаемого ей мультяшного Гуфи, как в замедленной съёмке спланировала на чёрный асфальт.

Я лежал на мокрой траве, рядом с собачьим дерьмом. Я мечтал, я молил, чтобы Бог послал мне немедленную смерть. Я уже понял, что произошло. Я слышал крик Жанны. Рёв жены не затихал ни на минуту.

Ещё я слышал с дороги возню, крики. Больше всех кричал, наверное, водитель «Волги», сбившей Дианку.

– Вы все будете свидетелями! – пытался он перекричать вой моей жены. – Девочка выскочила прямо под колёса. Это ребёнок, а здесь рядом даже школы нет! Я не ожидал, Христом Богом клянусь! Господи, граждане, вы видите, я же сам плачу! Не виноват я!

Час спустя я ответил на последний вопрос милиции. Я сидел на ступеньках милицейского «Уазика», курил одну за другой сигареты и поглядывал на огороженное оранжевыми конусами место трагедии. Там посредине чернело несколько овальных пятен крови, и лежала Дианкина кепка с Гуфи.

Я ни черта не чувствовал. Пустота космоса вселилась в меня, и только в груди словно бы сумасшедший житель севера наяривал на домбре.

Раньше я мечтал о славе. Порой я даже представлял, как у меня берут интервью. Подсовывают микрофон, задают вопросы. Да, не ожидал я, что всё произойдёт вот таким образом.

Как только милиционер отошёл от меня, ко мне со всех ног бросился журналист с микрофоном. За ним, как собака за хозяином, тащился оператор с огромной камерой на плече.

– Вы выбежали, а водитель уже совершил наезд? – Спросил меня журналист, подставляя для ответа микрофон.

– Ну-да, – кивнул я. У меня в глазах задвоилось. Я пошатнулся и показал на Загс, – Я выпал. Из того окна.

– А где мама девочки?

– Она уехала с Дианкой в «скорой помощи»

– А почему вы не поехали с ними? – журналист ткнул меня микрофоном в подбородок.

– Я не знаю.

– А вы хорошо себя чувствуете? – Журналист заглянул мне в глаза.

– Отвалите от меня, пожалуйста, – прошептал я.

– Выключите микрофон… Что ж вы так, батенька, грубо? Мы ж для вас стараемся. Привлекаем внимание общественности. Вдруг вам потом деньги на операцию ребёнку понадобятся или ещё чего? А мы ведь можем всё под другим соусом подать?

– Под каким ещё? – удивился я. – Под каким ещё соусом?

– Халатность родителей. – Сказал журналист. – Так почему вы не поехали с матерью девочки, с вашей женой? Включаю микрофон, товарищ оператор внимание..?

– Я ненавижу её. – Сказал я, и пошёл в сторону своей «Газели».

Журналист какое-то время шёл вслед, толкаясь микрофоном мне в спину, потом отстал. Я залез в машину и лёг на заднее сиденье. Минут десять я тупо смотрел на Дианкину роспись на туманных стёклах. Человечки, розочки, сердечки. Потом ещё столько же времени я теребил в руках пластиковую корову, с которой Дианка последнее время не расставалась.

Она оставила её здесь, – вертелось в моей голове, – она оставила корову здесь. Почему? Почему она это сделала? Зачем Дианка бросилась под машину? Почему она оставила корову здесь? А зачем она всё это сделала?

Я чувствовал, что схожу с ума. Я сжал голову– не помогало, и я принялся молотить по ней кулаками, пока она не превратилась в один сплошной комок боли.

Мысли чуть прояснились. Я закурил…

Дождь закончился. На улице вмиг стало душно, а в машине вообще мерзко. Я приоткрыл окно, чтобы не задохнуться от сигаретного дыма. Реальность вокруг меня сгущалась. Я знал, что меня не должно быть здесь. Я должен быть рядом с Дианкой. Рядом с Жанной.

Я вспомнил её вопли: Господи, я никогда бы не мог подумать, что моя жена может так переживать, так убиваться.

Я не мог сдвинуться с места. Не чувствовал я за собой права находиться в больнице, где Жанна и, наверное уже сейчас, наши родители.

В окно я увидел, как из дверей Загса выплыла Елизавета Львовна вместе со своей роскошной причёской в виде корабля.

Я вылез из машины ей навстречу.

– Я думала, что вы уже уехали. Это так ужасно. Я не сразу и поняла, что на улице трагедия. Думала, что вы начали буянить… Господи. – Она протянула наши с Жанной документы. – Слава Богу, что девочка ещё жива осталась.

– Врачи сказали, что всё очень серьёзно. – Я сглотнул тугой комок пропитанной никотином слюны.

– Слава Богу, девочка не погибла на месте. Хорошо, что скорая прибыла так быстро. У неё будет шанс. – Упрямо повторила служительница Загса.

Я подумал, что она права, наверное, сейчас только и остаётся, что взывать к Богу, в которого никогда не верил и надеяться на лучшее.

Я поехал в городскую больницу.

Там я ни встретил ни Жанну, ни наших родственников. Мобильный мой тоже молчал. Никому я был не нужен, и никто ни в чём не обвинял меня. Я добрался до внутреннего больничного телефона и через пять минут узнал, что Дианка находится в тяжелейшем состоянии в реанимации. Если состояние нормализуется, завтра её могут перевести из реанимации в палату интенсивной терапии, сокращённо ПИТ.

И если вы действительно её отец, – сказал безразличный голос лечащего врача, – А не дядя, к примеру, или тётя, которых пускать не положено, то вы сможете навестить её уже завтра. Только ничего, вообще ничего, нельзя покупать съестного: никаких продуктов, никаких соков…

Только прихватите с собой двадцатилитровую бутылку чистой воды, – сказал голос в трубке и даже порекомендовал фирму «Чистый родник». Воду мне следовало обменять на белый халат, а потом с паспортом подойти к охране.

*****

Я приехал домой. Жанна сидела, наклонившись вперёд, воткнувшись взглядом в телевизор. Я не сразу понял, что телевизор не включен.

– Жанна?

Она не обернулась. Я подошёл ближе. Лицо жены было в красных пятнах. Глаза заплыли от слёз.

Я кивнул неизвестно чему и ушёл в ванную.

Здесь я раскидал на холодном полу грязную одежду из корзины, опёр башку на стиральную машину и стал прокручивать в голове фильм со странным названием: «Как бы можно было сделать так, чтобы моя дочь не стала бросаться под машину?»

На следующий день в половину пятого вечера, я стоял в холле городской больницы. В руках, как маленького ребёнка, я держал двадцатилитровую бутылку воды. Я подумывал, уж не разыграл ли меня медперсонал. Нет. Ко мне, вернее к бутылке с водой подбежала старушка в застиранном синем халате. Выхватила её, сунула мне в руки белый халатик и кивнула в сторону охраны – проходи, мол, молодец, что водичку принёс.

Что я и сделал.

Показав охраннику паспорт, я прошел к лифту, и вместе с толпой себе подобных стал подниматься в огромной металлической коробке вверх. Я наблюдал за красным индикатором: 3, 4, 5, – дзинь! Двери расходились, и кто-то покидал нас.

6, 7, 8. Вот нас осталось только двое: я и тип в шляпе. Перед нужным мне девятым этажом лифт завис так, что я подумал, уж не застряли ли мы, а потом железная махина содрогнулась и замерла. Я переглянулся с субъектом в шляпе, увидев, что это старичок – бойкий и немного сумасшедший, судя потому, как он посматривал на меня, высунув кончик языка между болезненно белёсых губ.

Наконец, двери лифта раскрылись, и мы со стариком вышли на девятый этаж.

Через пять минут объяснений с медсестрой и хмурым врачом, курировавшим Диану, я оказался в палате интенсивной терапии, где на кровати – маленькой, в сравнении с грозными приборами, отслеживающими состояние, лежала Дианка.

Маленькое тельце было накрыто простынёй с засохшими каплями крови. Белая ручка Дианки бессильно свесилась с кроватки. Пластырь поддерживал жало капельницы, торчавшей в болезненно синей вене на руке. Полиэтиленовый пузырь с розовой жидкостью, как напившийся крови клещ разлёгся на подставке капельницы сверху. Лица дочки почти не было видно – сплошные витки белого бинта.

Это ад, с уверенностью подумал я. Я присел на стул, рядом с кроваткой. Ведь точно, если ад есть, так он и выглядит, так он и звучит: всё белое – белое, несколько капель крови и звук безразличных приборов.

Я прикоснулся к руке Дианки. С самого её рожденья я не переставал обожать и удивляться её милым ручкам, розовым ладошкам, пальчикам с перламутровыми кружочками ноготков.

Я чувствовал, что ещё немного и расплачусь. Я привстал и заглянул в лицо дочки, обрамлённое бинтами. Глаза Дианки были открыты, и моё сердце поначалу ёкнувшее от счастья, сжалось от страха.

Дочь смотрела мимо меня, мимо больничной палаты…

Я наклонился ближе, так что ощутил запах простыни, лекарства и клеёнки. Я чмокнул Дианку в щёку и сел обратно на стул, не зная, что делать, не зная как выразить всё то, что творилось сейчас со мной.

– Папа? – Её голос походил на шуршание осенних листьев.

Я вспомнил слова доктора, инструктировавшего меня: никаких волнений, никаких эмоций.

– Привет, доченька. – Сказал я. И всё. В голове крутилось оптимистичное «сколько ещё болеть будешь?» и более депрессивное «что ж ты заболела, а на улице такая погодка»? Я понял, что не только не умею говорить тосты, но также слова поддержки и любви. Голова была пустая и холодная, как гипс на теле дочери.

– Ты купил мне сок? – Дианка повернула голову ко мне. Я увидел краешек кожи под волосами: лиловый с кровавыми крапинками.

– Врач. – Я сглотнул комок. – Врач запретил. Мне сказали, что я могу только смачивать тебе губы водой. Ты не говори ничего, я и так пойму.

Я замолчал.

Дианка положила свою ручку на мою ладонь. Стала поглаживать. Так мы всегда с ней сидели, когда я рассказывал ей сказки на ночь. На её руке были царапины замазанные зелёнкой.

– Я тебя люблю, – сказал я.

– Я тоже тебя, пап. Я не хотела…Я думала… – её голос сбился.

– Не надо, котёнок. Я всё понимаю. Это всё не так... – Я тоже сбился с мыслей.

Я развернул пакетик, который всё время держал в руке и достал коробку.

– У меня тут подарок для тебя.

– Подарок? Мне? – будто бы ветерок чуть сильнее подул на жухлые листья.

– Да. Сказали ничего нельзя приносить. Я думал и думал. Короче, вот. – Я достал из коробочки пару хрустальных туфелек и поставил на подоконник, где они сверкнули в лучах заходящего солнца.

– Папа, я так мечтала о них! Они как у Золушки, – радовалась Дианка. – Я так хотела бы подержать их в руках!

Я взглянул на её забинтованные с иголками капельниц в венах руки.

– Да, котёнок. Потом подержишь, потом. Сейчас болей пока, – Я отвернулся, пряча слёзы, и смотрел в окно на крыши корпусов городской больницы.

Где-то здесь есть морг.

Приоткрылась дверь и медсестра окликнула меня. Я вышел, и мы отошли подальше от дверей палаты с табличкой «ПИТ»

– Я видела, вы подарили ей хрустальные туфельки? – Спросила медсестра, улыбаясь. – Это очень мило. Они, наверное, ей так понравились.

– Да. Бродил по торговому центру. Не знал, что купить.

– Девочке очень плохо. Не забывайте. У неё такие ужасные травмы. Врач уже объяснял вашей жене. Это чудо, что девочка в сознании, а не в коме.

– Да. Я знаю. – Сказал я. – Мне врач тоже объяснял это.

– Хорошо. Это я на всякий случай вам напомнила, – медсестра замолчала, а потом неожиданно спросила. – Вы с женой в разводе?

– Почти, – ответил я.

– Понятно. Я почему-то так и подумала. Ладно, идите. У вас есть ещё пять минут. Только пять минут.

Я вернулся в палату и сел на стул. Дианка повернула голову чуть набок и смотрела на хрустальные туфельки, которые я оставил на подоконнике. Я тоже смотрел на них. Иногда я наклонялся и целовал Дианкину ручку, глазами следя, как перетекает жидкость из капельницы в вену дочери.

– Пап, налей в туфельки воды, – попросила вдруг Дианка.

– Зачем? – Изумился я, но поднялся и взял с тумбочки бутылку с водой.

– Как дома эксперимент, – прошептала Дианка, словно нас могли подслушать. – Вода ведь будет исчезать? Да?

– Ну да, – я, стараясь не разлить воду на подоконник, плеснул сначала в одну туфельку, потом в другую. – Тебе вот так видно?

– Да. – Дочка улыбнулась. – Дома я наливала водичку в чашки, а на следующий день она исчезала. Я не могла уловить этот момент, понимаешь, папа? А здесь мне делать нечего и я увижу, когда вода исчезает.

Я улыбнулся и, конечно же, не стал спорить с ней. На миг мне показалось, что ничего и не было: ни развода, ни аварии и мы не в больнице сейчас, а дома…

…Вошла медсестра, прошла мимо меня и грубовато стянула простыню с Дианки. Мне из виска в висок словно бы продели шампур! Голова закружилась, и я взялся за хромированную дужку кровати, чтобы не упасть.

Я увидел металлические зажимы, фиксирующие кости на ногах дочери.

Я закусил щёку, чтобы не зареветь в голос. Я глотал солёную кровь и плакал где-то внутри себя. Наконец, я взял себя в руки, поцеловал Дианку, шепнув ей на ушко, что всё будет хорошо, и я люблю её больше всех людей на свете.

Я так хотел, чтобы она в ответ сказала мне, что тоже любит меня, но она только смотрела на хрустальные туфельки и на лице её блуждала улыбка.

– Пап, я слежу. Я потом обязательно расскажу тебе, как вода исчезает. Мне даже совсем не больно.

– Мы колем ей наркотик. – Шепнула мне на ухо медсестра. Я кивнул, как будто колоть пятилетней девочке наркотик это нормально.

******

Через час я сидел дома в ванной и хлебал водку, запивая водой с привкусом хлора из под крана. Бутылка была пуста наполовину, а я трезв. Только тошнота тянула желудок, и мысли в голове сводили с ума. Стоило мне закрыть глаза, и я видел Дианку в гипсе и бинтах с железными скобами на ногах с прорванной и зашитой кожей.

В комнате ревела и завывала Жанна. Я не мог сделать и шага к ней. Понимал, что нужно стать сейчас сильным, плюнуть на все обиды, на всё что было раньше и быть вместе. И не мог этого сделать! Ненависть, которую я испытывал к Жанне, превратилась в одно сплошное обвинение: если бы ты не была такой… То всё было бы нормально!

Жанна думает точно так же, – с пьяной невозмутимостью прошептал мне на ухо туалетный психолог.

Я вспомнил, как недавно мы клеили с Дианкой обои. Вспомнил её в домашнем платьице, руки в боки. В одной руке она держала валик, в другой большие ножницы… Я стал беззвучно рыдать, в перерывах между хватками воздуха, отхлёбывая водку.

Ночью жена постучалась в дверь ванной. Я лежал на полу в темноте, обнявшись со второй или третьей бутылкой водки.

– Мне надо умыться, – сказала Жанна. Её голос звучал совсем рядом. Нас разделяла тонкая фанера двери.

– Умоешься завтра, – ответил я.

– Какая же ты скотина, – пробормотала Жанна и ушла. На кухне зашумела вода.

Именно в этот момент я понял, что если с Дианкой что-то случится… Я избегал этого слова даже в мыслях, но оно присутствовало грозовой тучей на горизонте. Оно стояло мрачным инвалидом в яркой толпе празднующих.

Смерть.

«Волга» весит тонны полторы и ехала она с приличной скоростью. В Дианке девятнадцать килограммов и рост у неё метр пятнадцать.

Если Дианка умрёт, я не буду жить тоже, – думал я, кусая пальцы до хруста. В этих мыслях не было какого-то трагического надрыва или саможаления. Я решил это, и мне стало легче. Как если бы я сказал: моя дочка скоро может уехать, так вот, если что – я поеду вместе с ней.

Не теряйте меня.

*****

Через два дня Дианка умерла.

Невозмутимый человек из похоронного бюро предложил на выбор: хоронить девочку в закрытом гробу или, чтобы над ней поработал косметолог. Мы согласились на косметолога.

Перед похоронами пришёл водитель той злополучной «Волги». Он принёс нам какие-то деньги и плакал как ребёнок. Жанна сказала, что ненавидит его. А я отозвал его – простого мужика лет пятидесяти на лестничную клетку и сказал, что он ни в чём не виноват.

– Это мы её убили, – прошептал я ему на ухо, дыша перегаром.

Мужик побежал вниз по лестнице, схватившись за голову, часто оглядываясь и шепча проклятия.

В день похорон лил дождь. Люди на кладбище закрывались от плачущего неба зонтами. С Жанной нам приходилось постоянно быть вместе. Как на свадьбе. Маленький гробик, обитый красным, стоял на табуретках, которые мы прихватили из дома.

Я смотрел на спящее лицо Дианки. На лобике её был платочек с православным крестиком. Хоть мы её так и не крестили, родители настояли, чтобы всё было по православному обычаю. Белые ручки Дианки были покойно сложены на груди. И я смотрел и смотрел на перламутровые ноготки, восхищавшие меня с самого её рождения.

Когда гроб опустили в могилу, Жанна вдруг странно улыбнулась и села на её край, свесив ноги вниз.

«Подними её – немедленно зашептали мне в спину голоса родственников. – Помоги ей, что же ты стоишь?»

Я кивнул и сел рядом с женой, упёршись ладонями в мягкую мокрую от дождя землю. Могильщики с ненавистью смотрел на нас, сжимая лопаты.

Нас с Жанной подняли на ноги, и отправили в катафалк. Мы сидели в нём, как провинившиеся школьники, и смотрели, как дождь заливает окна. Водитель изредка поглядывал на нас и читал, хрустя страницами, «Спорт экспресс».

Я теребил между пальцев бордовую занавеску и размышлял, как лучше уйти из жизни. Если загробная жизнь существует, думал я, мне следует поторопиться, чтобы успеть найти там Дианку.

*******

На девять дней Дианки я всё ещё был жив.

Пару дней я мучительно искал способ для самоубийства. И вот когда я остановился на варианте с крышей многоэтажки, всё испортила Жанна. Я оживлённо одевался в коридоре, когда она вышла из комнаты. Быстро взглянув на меня, она словно бы всё поняла.

– Не вздумай повеситься, – предупредила она.

– Почему? – мне была приятна пусть даже такая её забота. В тоже время я как ревнивый муж жену, оберегал свою смерть, считая её только своей прерогативой.

– Потому что так надо, – буркнула Жанна и пошла в детскую.

Я снял ботинки и вошёл вслед за ней. С фотографии на стене смотрела Дианка. Дочка улыбалась, щурилась от счастья и сжимала в руках белого домашнего голубя с хохолком короной.

– Я подумала, что, может быть, ты перестанешь спать в ванной? И будешь спать здесь? – сказала Жанна. Она говорила медленно, с остановками. За дни, прошедшие со дня смерти дочери, мы словно бы разучились говорить. – А Дианки сейчас нет. Нет и… Нет и…

Жанна беспомощно посмотрела на меня.

– Я всё понял. Не продолжай, – я подошёл к ней.

Несколько мгновений мы стояли рядом. Потом Жанна достала из ящика в письменном столе хрустальные туфельки.

– Ты знаешь, что твоя дочь всё время смотрела на них?

– Да, – ответил я. – Знаю.

– Даже когда умирала, она смотрела на них. Смотрела и смотрела… Смотрела и смотрела. А тебя даже рядом не было в этот момент! Господи, да что же это такое… – произнесла Жанна и вышла из детской, опустив голову и сдавленно рыдая.

Я сел на пол и стал смотреть то на хрустальные туфельки, то на фотографию Дианки.

Значит, Жанна не знает о Дианкином эксперименте с водой?

******

Несколько дней спустя я понял, что это не так. Жанна знала об эксперименте. Больше того, она каждую ночь стала наливать воду в хрустальные туфельки. Делала это всегда незаметно.

В комнату дочки я не переселился. По-прежнему, спал на полу ванной или кухни. Меня бесила мысль, что я буду дышать перегаром в детской.

В ту ночь, когда я заметил, что Жанна подливает воду в хрустальные туфельки, я как обычно валялся пьяный в ванной. Какой-то звук пробудил меня из алкогольной дрёмы.

Я прошлёпал в детскую. Вошёл и столкнулся с взглядом Дианки с фотографии. Как же дочка радовалась, что ей дали подержать в руках живого голубя. Ещё и с короной…

Я посмотрел на хрустальные туфельки на столе. Рядом с ними лежала книжка «Весёлая азбука» и пластиковая корова. Я подошёл ближе.

В хрустальных туфельках сверкала вода.

Я улыбнулся чему-то светлому, что родилось в моей душе секунду назад. Я выключил в детской свет и закрыл дверь. Заглянул в гостиную – Жанна спала, сжавшись в комок. Во сне она вздрагивала и что-то беззвучно шептала.

Налила воду в туфельки и заснула, – подумал я с нежностью.

Теперь Жанна стала частью нашей с Дианкой тайны. И она всё это время оставалась моей женой. Я взглянул на палец, где белел след от кольца. Куда же я задевал его? В следующий час я переворошил всё в ванной, но нашёл-таки золотое кольцо. Нацепил его на палец и улёгся спать на полу кухни.

Я ворочался и проклинал себя, вмиг осознав и со всей ясностью увидев глубину собственного идиотизма и самовлюблённости. Я вспомнил, как уверенно шёл к разводу, отметая любые попытки Жанны примириться со мной.

Просто в какой-то момент, я решил, что хочу жить один и потом все жизненные обстоятельства я стал приспосабливать к этому. Друзья, работа, машина, ремонт, обои, Дианка – всё стало средством для моего прорыва к мифической свободе.

Вместе с тем я понимал, что эти мысли пьяные и утро не оставит от моей приторно сладкой жалости о загубленном браке и следа.

Но сейчас мне было плевать на всё. Я встал с холодного пола кухни, взял подушку и прошёл в комнату, где прилёг на диван.

Я обнял жену, и калачик её тела развернулся. Жанна удобно примостилась на моём плече, продолжая посапывать и беззвучно шептать что-то во сне. От её тела исходило уютное тепло, а кожа лица пахла душистым кремом.

Я закрыл глаза и мгновенно провалился в сон. Мне снились хрустальные туфельки, полные воды и Дианка. Дочка говорила мне, показывая на них

– Смотри, смотри, папа! Я вижу, как вода исчезает!

Я улыбался и говорил, что невозможно уловить тот момент, когда вода испаряется. Я говорил Дианке, что для этого нужно остановить время…

Рассвело и от балконной двери тянуло сыростью. Я уже проснулся и размышлял, опохмеляться мне или нет. Жанна открыла глаза и сонно прошептала

– Не пей больше. Ладно?

– Хорошо, – сказал я с неожиданной уверенностью.

– Купи в магазине, пожалуйста, фруктов. Я очень хочу поесть апельсинов, – попросила Жанна.

Я оделся и отправился в магазин за апельсинами. Когда я проходил мимо соседок возле подъезда, то услышал за спиной

– Дочка погибла – спивается мужик…

Я пожал плечами. Люди, у которых неделю назад не умер ребёнок, казались мне глупыми и чужими, как инопланетные говорящие огурцы.

*******

Мы продолжали жить вместе. Я видел, что Жанне так же плохо, как и мне. Время не лечит, как считают многие. Время накладывает пластырь и бинт, в редких случаях гипс. И всё. Иногда время делает перевязки, сдирая бордовые от крови бинты с подсохшей раны. Но там, под слоем бинтов и гипса всегда будет алеть рана. Она не заживёт никогда…

…Как бы то ни было, Жанна не забывала каждую ночь подливать в хрустальные туфельки воду. А я как бы ни был жалок в постоянной ломке без спиртного, каждое утро входил в детскую и замечал, что исчезнувшая вода, ночью появилась вновь.

Это наполняло моё сердце покоем и особым пониманием тайны, связывающей нас теперь с Жанной.

В какой-то момент мне захотелось полностью объясниться с женой насчёт хрустальных туфелек. Я решил не спать, а дождаться, когда она пойдёт в детскую наливать воду. Тогда я, будто бы проснусь и пойду в туалет. По пути увижу Жанну в детской, и мы поговорим по душам.

Я не спал. Лежал, не двигался и смотрел в потолок на тени от веток деревьев возле уличного фонаря. Гул машин смолк. Около двух часа ночи Жанна проснулась, тихо поднялась с дивана, нашарила тапки и неслышно ступая, вышла из комнаты.

Я услышал плеск наливаемой воды на кухне. Вот Жанна прошла мимо туалета, ванной, остановилась в раздумье перед дверью детской.

Я быстро встал и вышел в коридор.

– Господи! – испугалась Жанна, увидев меня. Она стояла возле двери комнаты Дианки. Бледная и в ночной рубашке жена походила на привидение. В руке её, как я и предполагал, дрожала чашка с водой.

– Ты наливаешь воду в хрустальные туфельки? – спросил я.

– Нет, – сказала Жанна. – Это не вода. Это «валокардин». У меня сердце заболело, я проснулась даже.

– Да? – Я принюхался. В коридоре пахло ментолом. – А ты знала про Дианкин эксперимент с водой?

– Конечно, знала, – Жанна пожала плечами. – И я знаю, что ты наливаешь воду в туфельки.

– Я?

– Ну да. Я заметила это сразу, – в паузах между словами Жанна выпила лекарство. Запах ментола в коридоре стал оглушительным.

Я смотрел на жену. Честно говоря, я не знал, что говорить в такой ситуации.

– Я поняла, что ты добрый. Что Дианка любила тебя. Может быть даже больше, чем меня. И что я… Что я тоже люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Жанна, – признался я. – Я тоже люблю тебя. Но я не нали…

Окончание слова я не произнёс. Потому что из-за закрытой двери детской комнаты раздался звук.

Мы вздрогнули с Жанной и посмотрели друг на друга. Это могло быть и открывшееся окно и свалившаяся книга. И чьи-то опустившиеся на пол ноги.

Там не должно было быть никаких звуков. Совсем никаких. В комнате Дианки больше никто не жил.

Ещё звук.

Шаги?

И ещё.

Снова.

И снова.

Жанна нашла мою руку, сжала. Я обнял жену в ответ и прижал к себе.

Так мы и стояли в обнимку, уставившись на дверь детской. Потом я показал рукой вниз, а Жанна вверх.

Дверь по периметру зажглась золотым светом. Он был такой яркий, что казалось, в коридор залетело с десяток шаровых молний, и мы сейчас ослепнем. Мы зажмурились, а потом свечение стало приглушённее.

Напротив двери, на полу появились две узкие тени, словно бы от ног по ту сторону.

Мы неотрывно следили за ними. Тени качнулись и удалились от двери. Звук долетел до нас. Смех? Да, возможно. Но не детский, ангельский смех.

А потом бульканье наливаемой воды.

Там в комнате находилась Дианка! Мы, её родители, мы, похоронившие её, мы знали это! Она стояла там и наливала сейчас воду в хрустальные туфельки.

А потом Дианка вновь подошла к двери. И она смотрела на нас через неё!

Мы с Жанной обессилили и опустились на холодный пол коридора. Две узкие тени вновь нарисовались на листе золотистого свечения из детской.

Должно быть, мы смешно выглядели, потому что хрустальный смех прозвучал ещё раз. Папа, мама, вы же сами всегда говорили, не сиди на полу, продует…

Я сильнее прижал Жанну к себе. Наши головы были рядом. Слёзы текли из наших глаз, смешиваясь, на слепленных вместе щеках друг друга.

Потом тени метнулись в сторону, свечение стало меркнуть, и через секунду исчезло совсем.

Не знаю, сколько мы так сидели на полу в коридоре. Помню только, что когда мы входили в детскую, мы поддерживали с Жанной друг друга, как старик со старухой. Мы подошли к столу и увидели в хрустальных туфельках воду.

Фотография Дианки с домашним голубем была перевёрнута. Жанна поправила её.

– Ей не понравилась фотография, – прошептала она. – Может быть из-за голубя?

– Да, возможно, – сказал я. – Лучше убери её совсем.

– Да, лучше убрать, – Жанна подошла к столу и взяла в руки хрустальную туфельку.

Я взял вторую. В туфельках переливалась прозрачная как слезы вода.

– Искорки, смотри? В воде. Как это прекрасно, – прошептала Жанна.

– Да, – прошептал я в ответ. – Это действительно чудесно.

Я стоял рядом с Жанной. Нам было очень хорошо и очень светло вместе. Я сказал ей об этом, она улыбнулась и воскликнула вдруг

– Смотри! Смотри же! Вода исчезает.

И тут я увидел, как из хрустальных туфелек исчезает вода…