Евгений Ткаченко, собкор ИТАР-ТАСС по Челябинской области: «Журналистика моей молодости была, на мой взгляд, на порядок полезнее»

Известному челябинскому фотографу, собкору ИТАР-ТАСС Евгению Ткаченко в мае исполнилось 75 лет. По случаю юбилея в краеведческом музее состоялась выставка фотографий членов Челябинского фотоклуба, создателем и первым президентом которого был Евгений Ткаченко. Символично ее название: «Когда мы вместе». Станет ли эта выставка началом новейшей истории знаменитого в ХХ веке не только в СССР, но и в мире фотоклуба? Кто диктует темы собкору ИТАР-ТАСС? Как завоевать доверие ядерщиков и почему маленький Женя Ткаченко сразу «забыл» имя Игоря Курчатова? Нужна ли южноуральцам атомная станция? И можно ли за полдня поймать в уральском озере 24 щуки? Об этом и многом другом мы говорили с гостем нашей редакции Евгением Ткаченко.

«Когда мы вместе»

– Евгений Иванович, почему ваша юбилейная фотовыставка не стала авторской, как это обычно бывает?

– На подступах к этой дате, которая, честно признаюсь, особого восторга не вызывает, я задумался, что на этом пути было для меня особенно ценным, и понял: самое главное – удалось создать Челябинский фотоклуб. Удалось собрать неравнодушных людей, талантливых, одержимых даже, страстно влюбленных в ту же даму – фотографию, которая изменила всю мою жизнь. Поэтому путем математических вычислений я пришел к решению сделать выставку фотографов, стоявших у истоков Челябинского фотоклуба. По пять работ каждого из пятнадцати авторов в сумме составили число моих лет. Так родилась выставка «Когда мы вместе». Несмотря на то, что в жизни каждого из нас много случайностей, эта выставка не случайна, потому что вслед за ней в залах краеведческого музея открылись выставки III международного фестиваля «Фотофест-2012». Таким образом, фотографы, сделавшие некогда славу Челябинску, стали прологом этого фестиваля. Символична эта выставка была еще и потому, что именно Челябинский фотоклуб несколько десятилетий назад провел первые в стране всесоюзные фотофестивали. Никто не повторил нашего опыта в СССР.

– Это был «золотой век» челябинской фотографии?

– Почему был? Он продолжается, судя по тому, что теперь в нашем городе проводится международный фотофестиваль.

– Вы долгое время были президентом Челябинского фотоклуба, почему его деятельность, его громкие выставки постепенно сошли на нет? Или тот Челябинский фотоклуб, директором которого сегодня является Павел Большаков, – продолжение славной истории?

– Я так не считаю. И меня возмущает, что очень свободно обращаются и с историей создания Челябинского фотоклуба, и с использованием его имен. В конце ХХ века обстоятельства сложились не в пользу Челябинского фотоклуба. Он постоянно пополнялся новыми людьми, по настоящему увлеченными фотографией. Но в 90-е годы фотография для большинства стала дорогостоящим удовольствием. И на этот же период пришлись очень тяжелые для фотоклуба потери: не стало Юрия Теуша, который был его мотором, сердцем; не стало и художественного руководителя Владимира Белковского, который был мозгом фотоклуба.

– Владимир Богдановский, который создал другое объединение фотографов – «Каменный пояс», – тоже начинал в Челябинском фотоклубе.

– Володя уловил разницу эпох и сумел привлечь и увлечь фотографией новые поколения. Благодаря ему фотографическая жизнь в Челябинске продолжалась все эти годы и продолжается сегодня. Доказательство тому – Третий международный фотофестиваль.

– Нет сегодня желания у старейшин Челябинского фотоклуба объединить усилия с «Каменным поясом» и возродить традиции воспитания мощных фоторепортеров, которые получали призы на World Press Photo?

– Есть, мы говорили об этом с Владимиром Богдановским. Еще и поэтому в канун своего юбилея я сделал не авторскую выставку, а собрал фотографии самых известных челябинских фоторепортеров времен расцвета Челябинского фотоклуба и назвал ее «Когда мы вместе». Когда мы вместе – мы фотографическая сила, и нам надо эту силу вновь собрать воедино и работать с молодыми талантливыми репортерами.

– Не каждому дано стать фоторепортером?

– Не каждому. И насильно из фотохудожника репортера сделать не получится. Фоторепортера в себе нужно почувствовать, а для этого важно сделать один, да другой, да третий кадры, которые вызвали бы восхищение окружающих. Для меня таким кадром стала фотография «Первая плавка». Этот снимок сделал мою любовь к фотографии нерушимой. Я понял, что такие снимки будут вызывать у людей интерес и завтра, и послезавтра, и в новом веке. И никто не скажет, что я зря отвлекаю их внимание от чего-то более интересного. Репортажный снимок – это образ времени. На собраниях Челябинского фотоклуба мы не ставили задачи оценить техническую сторону фотографии, речь шла о кадре – хорош он или плох? Потому что техника – это ремесло, которому можно научить в кружке, мы же учили видеть тему. На собрания члены фотоклуба приносили свежие работы, и мы раскладывали их на две кучи: маленькую и большую. Маленькая, как правило, – то, что заслуживает внимание, а большая – то, чем не стоит занимать время. Основные дебаты велись по поводу маленькой кучи. Это самый лучший способ совершенствоваться в фотографии.

И сегодня задача мастеров – увести молодых талантливых людей в мир познания фотографии, чтобы они научились делать то, что они хотят, а не довольствоваться тем, что сделала за них техника. Это становится настоящей проблемой. Слышал, что сегодня даже есть объединения молодых фотографов, которым интересна только техническая сторона дела, и они уходят все дальше и дальше от настоящей фотографии.

– В свое время были очень популярны выставки Челябинского фотоклуба, которые проходили в лучших залах Челябинска. Выставка World Press Photo, которая сегодня открыта у нас, в Москве была показана в залах аэропорта Шереметьево. Почему бы и здесь не проводить выставки наших фотографов в аэропорту, здании железнодорожного вокзала – это работало бы на имидж города?

– Совершенно верно, почему бы и нет, ведь Челябинск по сей день считается городом фотографическим. Из Москвы выставка World Press Photo приехала в наш город, потому что самое большое число участников конкурса (не считая Москвы) было из Челябинска, шесть фотографов стали призерами этого самого престижного в мире фотографии конкурса, а Сергей Васильев – единственный в России – стал обладателем четырех первых премий «Золотой глаз». Сегодня в коллективе Владимира Богдановского есть фотохудожники, которые по уровню не уступают прежним челябинским мастерам фотографии. Но, подчеркиваю, в Челябинском фотоклубе в основном были фоторепортеры. И фотоклуб был лучшей школой, которая позволяла фоторепортеру расти. Можно возродить ее сегодня и вновь использовать проверенную схему «большой и малой кучи». Только обид не должно быть, если тебя в творческом плане раздолбали в пух и прах. Прежде всего сделай выводы для себя и работай. Другого пути нет.

С любимой дамой пришлось расстаться

– Как возник в вашей жизни Челябинский фотоклуб?

– В журналистику я вообще пришел благодаря фотографии. Начал заниматься ею в институте и чуть не бросил ЧПИ из-за этого, но меня все-таки убедили закончить вуз. Моей первой публикацией в «Челябинском рабочем» был фоторепортаж «Цветут сады на Урале». Это было весной, ровно 55 лет назад. Большую роль в том, что я увлекся фотографией, сыграл спорт, который я любил и занимался им всегда. Я познакомился с Юрой Теушем, и мы с ним начали снимать спорт.

– Вы активно сотрудничали с «Комсомольской правдой», и Василий Песков даже предлагал вам работать в КП?

– Было такое. Причем сотрудничал не только по линии фотографии, но еще и писал на спортивную тематику. В отделе спорта «Комсомолки» тогда работала мощная команда: Николай Киселев, который потом стал редактором газеты «Советский спорт»; Павел Михалев – сейчас он заместитель генерального директора ИТАР-ТАСС; Всеволод Кукушкин, который стал лучшим хоккейным обозревателем. И я работал с ними на Второй спартакиаде народов СССР в Москве, за эту работу Киселев нас очень хвалил. И какое счастье, что я попал в руки Василия Пескова, он научил меня анализировать: это интересно мне, но будет ли интересно многим? Когда дело хорошо пошло и по съемкам, и по спорту, меня стали звать работать в «Комсомолку». Но я не хотел жить в Москве.

– Почему?

– Наверное, это от отца пришло. Помню, хотя и был слишком юн, что папа не любил Москву и старался работать подальше от столицы. После войны ему предлагали работу в аппарате Михаила Суслова, но он выбрал Урал. Так мы оказались в Озерске. Думаю, отец попросился сюда еще и потому, что любил природу, лес, охоту.

– Чем он занимался на химкомбинате «Маяк»?

– Курировал безопасность Игоря Васильевича Курчатова и по линии совмина, и по линии КГБ.

– Вы видели Курчатова?

– Игорь Васильевич бывал у нас дома. Правда, до того, как он впервые появился в нашем доме, отец провел воспитательную беседу: «Ни одного имени тех людей, которые бывают у нас, ты не должен называть никому, советую их сразу забыть!»

– Имя отца способствовало вашей карьере?

– Не помогало и не мешало, потому что его имя в то время тоже не было публичным, напротив. Правда, после окончания ЧПИ мне предлагали работать в органах, где отца знали. Но я отказался, не хотел менять уже выбранный путь.

– Но в ТАСС в те времена кого попало не брали, человек должен был внушать доверие.

– Когда я пробовался в ТАСС, отделом пропаганды ЦК заведовал Евгений Михайлович Тяжельников, с которым, когда он был на Урале, мы были в очень хороших отношениях, дружили. В какой-то мере мне повезло, но это не было решающим аргументом, потому что ТАСС еще до встречи с Тяжельниковым выдало в ленту ряд моих материалов, и один из них – «Бегство из рая» – был напечатан в ряде центральных газет.

– Что за материал?

– О женщине, которая уехала в Германию из Копейска и захотела вернуться назад, но ей ставили всякие препоны, сын был против, чтобы она возвращалась в Россию. А она все-таки сделала это. Хорошая такая бабуля, добрая – Хильда Емельяновна ее звали.

– Но в ТАСС пришлось расстаться с фотографией?

– Увы. Сначала я наивно полагал, что смогу и писать, и снимать. Но вскоре понял, что времени для фотографии не будет. Все, что удавалось снять, так и оставалось в пленке.

– То есть от собкора ТАСС не требовалось одновременно писать и снимать?

– Как раз наоборот: все мои попытки разместить в ленте еще и фото тормозились фотохроникой ТАСС. Соединить свой снимок с материалом было практически невозможно, фотохроника была отдельным государством. Помню, у меня был материал о гитарном мастере из Магнитогорска, который сделал гитару для Жанны Бичевской. «Советская Россия» напечатала его на первой полосе, но мой портрет этого мастера из фотохроники так и не передали в газету.

– Сегодня темы собкорам ИТАР-ТАСС диктует Москва или вы предлагаете?

– Заказы бывают очень редко, 99,9% – это моя работа. С самого начала работы в агентстве я понял, что журналист должен уметь определять круг тем и постоянно что-то предлагать.

Секреты «Маяка»

– В журналистике вы более 50 лет, насколько она изменилась в худшую или лучшую сторону?

– Журналистика моей молодости была, на мой взгляд, на порядок полезнее, потому что люди знали: если они прочитали это в газете или увидели по ТВ, услышал по радио, то так и было на самом деле. Сегодня, когда журналист за деньги выполняет тот или иной заказ, он убивает веру читателя, слушателя и зрителя. Это наносит колоссальный вред журналистике.

– Разве вам никогда не приходилось делать коммерческие, а во времена СССР и некоммерческие материалы, где нужно слегка приукрасить действительность?

– Нет, и ни разу не участвовал как журналист ни в одной выборной кампании. Иногда, кстати, предпочитаю совсем не давать информацию, если вижу, что она необъективна и пойдет во вред делу региона, предприятия и так далее. Даже если все агентства эту информацию дали, я ее не даю.

– Например?

– Особенно много таких вещей было связано с химкомбинатом «Маяк». То, что творилось вокруг «Маяка» благодаря различным общественным организациям, мало похоже на правду.

– Но объективной, честной информации о том, что происходит на «Маяке», вообще немного.

– Считаю, что и это в какой-то степени вина журналистов. После публикации материалов о «Маяке», где три четверти было вымыслом или ложью, руководители и специалисты химкомбината перестали давать информацию и какие-либо комментарии.

– Вас это тоже коснулось?

– Не забывайте, что я вырос в этом городе, и лично мне было понятно, о чем и как можно было писать, не разглашая самых важных тайн. Меня приглашали на «Маяк», и я делал репортажи с закрытия ядерных реакторов, писал и о последствиях технологических и экологических аварий. Но всегда знал, что нельзя перегибать палку, нельзя говорить только об ошибках, нельзя искажать факты, нельзя по поводу всех проблем пенять на аварию. Некоторые журналисты этого понять не хотят, что и порождает недоверие и закрытость.

– Сегодня стало известно, что самое сильное загрязнение произошло как раз не после аварии 1957 года, а в 1949-1950 годах, когда отходы просто сбрасывались в реку Теча. Получается, что и теперь мы не владеем всей информацией?

– Это, безусловно, проблема. И то, что люди многие годы не знали, каковы последствия таких действий и чем это грозит, нанесло большой вред. Не зная истинного положения вещей, они продолжали пользоваться водой, землей, продуктами, как обычными. Но надо понимать, что мы жили в обстановке холодной войны, и это порождало строжайшую секретность. Да и ученые – российские, американские – шли неизведанными тропами, облучались, погибали. Участковым терапевтом в Озерске у нас была молодая врач Ангелина Константиновна. И только через много лет я узнал, что кроме основной своей работы она все эти годы собирала данные о влиянии уровня радиации на здоровье людей и продолжительность жизни. В конечном итоге она стала членом-корреспондентом Академии наук и руководила реабилитацией людей, пострадавших при аварии на Чернобыльской станции. Мы довольно часто встречаемся с ней и говорим о моем отце. Его не стало в 45 лет, потому что он был одним из организаторов первых испытаний атомного и водородного оружия. Облучился, заболел, его лечили в Москве у самого Бурназяна, но безрезультатно. Когда мы встретились с Ангелиной Константиновной в Озерске, где открыли новое подразделение для реабилитации тех, кто работает на химкомбинате, она мне сказала, что сейчас отца можно было бы вылечить и он остался бы жить. А в ту пору это было смертельно. Что делать? Самые большие потери человечество несет от незнания или неверного толкования тех или иных процессов, явлений.

– И от недостатка информации.

– Но нельзя подавать информацию однобоко, нужна объективность. Я не раз говорил нашим правозащитникам, что ситуация ранней гибели отца должна была бы меня привести в их стан, но меня с детства приучили не пороть горячки, во всем разбираться досконально и не делать скоропалительных выводов. Поэтому я не сторонник информации, которая может навредить социально-экономической обстановке в регионе и психологическому состоянию людей. Я не люблю сенсаций и разоблачений, под которыми нет весомых оснований. Это моя убежденность, и я ее не нарушу, если даже это будет грозить мне увольнением из агентства.

– При выборе вы опираетесь только на свое собственное чутье?

– Я опираюсь либо на собственные знания, либо на знания людей, которые глубоко в теме. Среди специалистов и ответственных работников химкомбината «Маяк», среди российских ученых Федерального ядерного центра, с которыми я встречался неоднократно, есть такие люди, которые готовы и объяснить, и прокомментировать. Журналист сначала должен сам понять ситуацию, а уже потом помочь разобраться в ней читателям. У меня есть консультант по каждой теме. Это очень важно для журналиста – иметь людей, которым доверяешь, и они доверяют тебе.

– Как вы относитесь к инициативе открыть ЗАТО?

– Отрицательно. Знаю, что даже аэрокосмическая разведка обнаружила Снежинск спустя много лет после того, как он был построен, значит, все было сделано с умом. Система этих городов особенная, и не стоит пускать туда кого попало. Холодная война в прошлом, а порядок – нет. И кто даст гарантию, что после открытия ЗАТО не будет покушения на стратегические объекты?

– Тема, которая давно стала общим местом: строить – не строить Южноуральскую АЭС?

– Ее давно строят.

– Но власти продолжают говорить о том, что проект в планах. Вопрос в другом: население больше не верит атомщикам. Раньше ученые-атомщики у нас были героями, потом пошла встречная волна: они все загрязнили, ничего народу не говорят... Сейчас третья волна: не так все плохо и страшно, как вам кажется.

– Поэтому я и призываю журналистов быть внимательнее и осторожнее, чтобы не навредить. Отсутствие информации сегодня – это и серьезная недоработка информационной службы Росатома, и огромное недоверие к журналистам. Комментарии сегодня действительно получить сложно, и специалистов можно понять, ведь и журналисты в том числе заложили ложные сомнения в людях, от которых непросто избавиться.

В одном пуле

– Вы окончили ЧПИ, но инженером не стали.

– Считаю, что журналист в такой области, как наша, должен иметь техническое образование, это позволяет работать продуктивнее, потому что большинство значимых для нашего региона событий происходит на промышленной почве. Сегодня многое делается для усиления в области других видов человеческой деятельности, что хорошо, но в прошлом столетии на 90% все зависело от событий в промышленном секторе. Зная, что произошло, я без посторонних разъяснений понимал, почему это произошло и что будет в итоге. Той базы, которую я получил в ЧПИ, было достаточно, чтобы оценить обстановку, выбрать как можно точнее объект, о котором предстоит рассказать, понять, кто даст самый точный комментарий, и так далее.

– Вам не скучно 30 лет работать в ИТАР-ТАСС?

– Да что вы? В ТАССе скучно не бывает.

– О каких тассовских традициях, которые сегодня утрачены, жалеете?

– В ТАСС, когда я туда пришел, была очень интересная форма оценки материалов. В том числе существовала категория ВК (высшее качество), как у коньяка. (Смеется.) И был случай, когда я получил эту оценку за информацию из Магнитки в четыре строки. Ну и соответствующую оплату. Теперь этого нет.

Но дело касается не только денег. В ту пору, если сотрудник центрального аппарата собирался ехать по стране, то предупреждал об этом собкоров на местах за несколько дней и предлагал: подумай, может быть, вместе что-то сделаем. Та же ситуация была и с подачей официальных материалов. Если высокопоставленное лицо приезжало в регион, то в работу вовлекался и журналист, аккредитованный в этом регионе. Более того, нас приглашали освещать важные массовые мероприятия, которые проходили в Москве, например съезды КПСС. И мы работали со столичными коллегами в одном пуле. Сейчас этого тоже нет.

– То есть Владимир Путин приезжает со своим пулом, и вы ни при чем?

– С Владимиром Путиным было легче, я знал его пресс-службу и подключался к работе. А с Дмитрием Медведевым – нет, и близко не подходил к месту событий.

– Что из новых веяний в журналистике оцениваете со знаком плюс?

– Прежде всего – техническое оснащение журналиста. В прошлое ушел телетайп, отнимавший много времени. Порой срочную информацию проще было по телефону передать. Сейчас Интернет и сотовые телефоны – все быстро и удобно.

Блесна для генералов

– В свое время вы фотографировали Ирину Роднину, Аллу Пугачеву, известных спортсменов, с кем-то сложились долгие дружеские связи?

– Реакция Аллы Пугачевой на фотографию, которую я ей подарил, была потрясающей. Она была в таком восторге: «Я маме ее подарю, ей понравится!» Но на этом наше знакомство и закончилось. А с Ириной Родниной до сих пор тепло друг к другу относимся. Если встречаемся, то это радостные дружеские встречи. Да, фотография хороша еще и тем, что дает возможность встречи с уникальными людьми. В свое время я очень любил ездить на съемки в Магнитку. В ту пору был там сталеваром на 32-й печи Володя Лысенко – симпатичный, круглолицый парень. Потом он работал в Индии по контракту, потом сделал карьеру по профсоюзной линии... Мы всегда встречаемся с ним как друзья. А с Колей Макаровым по сей день как двоюродные братья. Когда он еще играл в хоккей, я всегда дарил ему наиболее удачные фотографии, а он мне в ответ – рыбачий арсенал. Никогда не возвращался без подарка из заграничных поездок: либо леску везет, либо удилище. (Смеется.) Мы с сыном ловили рыбу, я ее вялил, и мы кормили братьев Макаровых.

– Любовь к рыбалке, наверное, еще с Озерска?

– Конечно! Мы жили на берегу озера, лодка была. Я вставал рано утром, брал «дорожку» (это блесна с леской), и папе к завтраку уже была горячая рыбка. Раков ловили. Азарт был такой! Папа рыбачить не любил, а вот генералы, которые работали с ним, в очередь ко мне стояли за блесной. Я придумал блесну, при помощи которой очень ловко ловил окуней из-подо льда. У нее была особая форма, которая окуням казалась мелкой рыбешкой, и они хватали мой крючок только так. На веранде нашего дома зимой всегда стояли огромные тазы с окунями. Поэтому и возникла очередь за блесной. Генералы доставали мне латунь, и я из нее делал блесну.

– Сейчас на рыбалку выбираетесь?

– Сейчас спина болит. (Смеется.) Но и здесь рыбачил много: на Касаргах сига ловил, сын мой Андрей здорово карпа ловит. На Увильдах мы с ним рыбачили. Однажды отец чемпионки по прыжкам в высоту Таисии Ченчик, которую я неоднократно снимал, пригласил меня рыбачить на Южноуральском водохранилище. С каким удовольствием я там ловил крупных лещей!

– Обычно рыбаки хвастают своими рекордами.

– Могу рассказать про рекорд – однажды на озере Кызылташ (сейчас оно заражено радиацией, а тогда было чистым, потому что еще не запустили реакторы) мы с другом с лодки поймали двадцать четыре щуки и четыре больших окуня.

– Как тут не воскликнуть: какие озера на Урале погубила атомная промышленность!

– Да, это озеро было богато рыбой, там даже стояла рыбацкая промысловая бригада. Я хорошо помню бригадира этих рыбаков – дядя Вася его звали, хотя был он из башкир. Однажды он привез нам полщуки, это был такой огромный кусок, что, когда бабушка положила его в кадушку, то он высовывался оттуда на добрые полметра. Знатоки не советовали нам есть эту щуку, говорили, что такая огромная не может быть вкусной. Но бабушка нарезала ломти и поджарила. До сих пор помню, какая это была вкусная рыба!

– А потом рыбалку на этом озере запретили?

– Конечно. Но местные умельцы, которые хорошо разбираются в атомных делах, ловят рыбу, кости удаляют, а мясо готовят и едят. Говорят, что все отложения скапливаются в костях рыбы. Я не пробовал есть такую рыбу, но разговоры такие слышал. Так что мы и теперь многого не знаем.

– Сегодня нигде не бываете с фотоаппаратом, но вы же не перестали замечать удачные кадры? Жалеете, что нет под рукой камеры?

– (Вздыхает.) Эти кадры остаются в моей голове. Однажды Василий Песков мне сказал: «Настоящий репортер должен снимать постоянно, даже если в его руках нет фотоаппарата. Снимайте памятью! Увидите, этот кадр вам когда-нибудь пригодится». В последнее время я все чаще снимаю именно так, без фотоаппарата.