Андрей Смирнов, кинорежиссер, народный артист России: «Мне стыдно молчать!»

Большая часть россиян знает Андрея Смирнова, прежде всего, как режиссера фильма «Белорусский вокзал», который изменил представление советских людей о солдатах Великой Отечественной войны и стал поистине народной картиной. За недавний свой фильм «Жила-была одна баба» режиссер получил премию «Ника». Ее в большом прокате не было, зато миллионы скачиваний в Интернете. С гостем нашей редакции – известным актером и режиссером Андреем Смирновым мы говорили не только о кино.

– Андрей Сергеевич, вы пришли в кино в эпоху хрущевской оттепели. На «Мосфильме» все было так, как показано в сериале Валерия Тодоровского «Оттепель»?

– Трогательный фильм Валерия Тодоровского, прежде всего, о молодости его родителей. Ясное дело, что перед глазами режиссера – некогда молодой оператор Петр Тодоровский и его красавица жена Мира. Да, показан очень тяжелый труд кинематографистов. Трудный физически, не говоря уже обо всем остальном. Бывает, что результат вознаграждает создателей фильмов за такие труды. Не всегда, но бывает. Но для меня этот мир привычный, и в сериале «Оттепель» он довольно талантливо воспроизведен.

– Каким должен быть характер режиссера, сценариста, оператора, чтобы не сломаться, когда твой фильм кладут на полку, когда не дают работать, когда рядом гибнут твои талантливые коллеги? Как пережить все это?

– Кино само воспитывает. Сначала ты с трудом добиваешься того, чтобы картину поставить. Потом начинаются съемки, больше года ты не в состоянии адекватно разговаривать с людьми! У тебя только одно в голове – твой фильм. Режиссер же все должен контролировать! Поэтому по затратам – физическим и душевным – думаю, мало какая профессия может сравниться с профессией кинорежиссера. Есть режиссеры, которые могут после дня съемки еще и в преферанс поиграть. Но с нормальным режиссером такого не бывает – в лучшем случае, выпить и заснуть. Но зато эта профессия очень интересна, каждый новый проект требует от тебя новых знаний, приходится соприкасаться с новыми для тебя профессиями, с человеческими жизнями...

– Что важнее для воспитания – успех или неудача?

– Режиссера формируют две вещи: совершенно необходимый успех, хотя бы без одного успеха ты никогда полностью не встанешь на ноги; но и неудачи важны – это такой тяжелый урок, который надо усвоить. И вот когда режиссер и успех испытал, и получил по мозгам, он становится зрелым. Тогда становится понятно, чего он стоит. Конечно, бывают такие редкие карьеры, как у Андрея Тарковского, – сразу «Золотой лев» на Венецианском фестивале. И дальше все было не хуже. Но он тоже хлебал полной ложкой, ведь у него простои между фильмами были по пять-шесть лет.

– У вас перерыв в режиссерской работе составил более 20 лет?

– 29 лет и семь месяцев!

– С чем это связано?

– Мой последний перед перерывом фильм «Верой и правдой» был остановлен в середине съемок, меня замучила цензура: худсоветы, парткомы, комиссии... В конце концов заставили принципиально изменить эстетику картины, меня буквально брали измором. А у меня тогда уже было трое детей, их надо было кормить. И я вынужден был сдавать позиции. Картина вышла, я ее не стыжусь. Ее как-то показали в прайм-тайм по Первому каналу. Дмитрий Быков (писатель, поэт. – Прим. авт.) мне сказал, что это его любимый фильм. Там был роман и три эпохи: сталинская, хрущевская и брежневская. Хрущевская практически полностью была выведена из картины, это был невосстановимый урон... И тогда я решил, что с меня хватит. Я процитировал Маяковского: «Возьмите мое стило и пишите сами» – тогдашнему министру культуры и ушел из режиссуры.

– Куда?

– Мне было 38 лет, к тому времени я уже лет 13 работал режиссером. Но я решил переучиваться на сценариста, стал учиться писать. У меня уже был фильм «Осень» по собственному сценарию, но я поставил перед собой задачу – писать так, чтобы брали другие режиссеры.

– Получилось?

– Две картины были поставлены. Еще было несколько сценариев, которые закрыли. Сегодня они изданы. А потом я написал пьесу «Родненькие мои», которая кормила меня много лет. Она шла, в том числе, и в Челябинске, спектакль был поставлен Анатолием Морозовым в театре Наума Орлова. Потом я стал сниматься, преподавать. Занимался много чем, только не режиссурой. Правда, в театре поставил два спектакля – один в Москве, другой в Париже.

– Судьбу вашего недавнего фильма «Жила была одна баба», который снят после 20 лет «молчания», какой считаете – несчастливой для зрителей, но счастливой для вас?

– Думаю, да. Во-первых, это единственная моя работа в жизни, которой не касалась рука цензора. Все достоинства и недостатки в этой картине – полностью моя ответственность. Во-вторых, наверное, самый счастливый день в моей карьере был 26 октября 2011 года, когда в кинотеатре «Октябрь» при огромном стечении народа я представлял эту картину. Вся группа была на сцене. В зале сидела моя еще живая мама, ей было 96 лет. Она все говорила: «Я помру и не увижу». Увидела. Она умерла через два месяца после премьеры. Жена моя была одним из продюсеров этой картины, дети наши сидели в зале.

– Но шансов попасть в большой прокат или на экраны ТВ у этого фильма не было?

– Попасть на ТВ шансов не было. Все отношения с каналом «Культура» и со Вторым каналом у меня закончились в 2006 году, когда мы со студентами сделали картину к 100-летию Государственной Думы, она называлась «Свобода по-русски». Г-н Добродеев мне сказал, что ни один канал у нас не купит эту картину, потому что у нас разные понятия о прекрасном. Если бы я мог купить 200 кинотеатров на полтора месяца, мы бы не только вернули все деньги, но и заработали, потому что народ-то картину смотрел! Тут же начались скачивания фильма в Интернете, более двух миллионов просмотров в самые первые дни. Но мы не могли купить кинотеатры...

– Судьбу российского кинематографа можно назвать трагической? В советское время цензура его уничтожала, в горбачевское – не было денег, чтобы снимать фильмы…

– Да. А сегодня это полностью колонизованный кинематограф, потому что у прокатчиков на полтора года вперед расписаны голливудские премьеры. Они зарабатывают большие «бабки», и эти «бабки» ничем не помогают нашему кинематографу.

– К тому же Союз кинематографистов, возглавляемый Никитой Михалковым, вновь пытается возродить тотальную цензуру?

– Что сделаешь – холуи были и остались. Но мы создали свой КиноСоюз, нас более 200 человек. Учредителями свободного КиноСоюза стали Алексей Геман-старший и его сын, естественно. В наш союз входят Юрий Норштейн, Александр Сокуров, Эльдар Рязанов и куча молодых и талантливых – таких как Борис Хлебников, Алексей Попогребский, Алексей Федорченко... Мы категорически высказались по поводу этой холуйской затеи Союза кинематографистов, и будем категорически возражать против любой попытки регламентировать искусство.

– Насколько равны силы Союза кинематографистов и вашего КиноСоюза?

– Их – 5000, нас – 200, но они же никакой власти над нами не имеют, слава богу. Другой вопрос, что у них теперь появился союзник – новый министр культуры.

– То есть у них есть доступ к государственному финансированию?

– Но сегодня есть частные спонсоры. И есть ребята, которые снимают свое кино буквально за копейки или за деньги друзей. Жора Крыжовников, например, снял фильм «Горько!» – интереснейшая картина. Он заработал под 30 миллионов долларов, сняв замечательное кино за 15 тысяч долларов. Боря Хлебников снял в этом году практически две картины за деньги друзей. Он вообще призывает отказаться от государственных денег и снимать, пусть скромно, но не зависеть ни от кого. Нельзя знать, что будет – разве в России можно предсказать, что бы то ни было?

– Как вам удалось сохранить в себе смелость всегда говорить то, что думаете?

– У меня четверо детей: три дочери и младший сын, который сейчас заканчивает ВГИК, учится у Соловьева. И мне стыдно молчать. И чего мне бояться? Мне 70 лет, осталось достойно умереть.

– Приятно было узнать, что во время войны вы с мамой несколько лет прожили на Южном Урале, в Копейске.

– Да, мама привезла меня сюда, когда мне было шесть месяцев, а уехали мы в Москву, когда мне было около трех лет. Я, конечно, ничего не помню, знаю об этом только от мамы. Она рассказывала, например, что вынуждена была дрова воровать, чтобы мы не замерзли в Копейске.

– Неласково принимали эвакуированных?

– А кто будет радоваться, когда к вам подселяют каких-то неизвестных москвичей?! Это же все делалось силой. Мать моя в то время была молоденькая совсем, работала суфлером в Воронежском театре, представляете, какая мизерная зарплата была. Отец был на фронте, на ее руках я и старики-родители, бабке было под 70, деду за 70. Она меня кормила грудью до полутора лет, потому что врач сказал: это единственное спасение для ребенка. А у отца поворот в судьбе был крутой благодаря его приезду в Копейск...

– Он приезжал с фронта?

– Нет, попал на фронт. Дело было так: отец пошел добровольцем на фронт будучи в Москве, в то время он был студентом литинститута. Но из них сформировали так называемый «истребительный батальон» – громкое название. Они маршировали, тушили в Москве пожары... У него об этом кое-какие записки остались, я их опубликовал после его смерти. А потом власть решила, что студентам литинститута надо доучиваться, и всех отправили в Ташкент. Но отец по-прежнему мечтал попасть на фронт, хотя бы в качестве военного корреспондента. Ему кто-то помог и надо было ехать в Москву, а оттуда военкором на фронт. Путь из Ташкента лежал через Челябинск и он решил заехать в Копейск, чтобы нас повидать. Заехал, отметился в челябинском военкомате, все, как положено. А здесь был недобор! И его тут же загребли и отправили в артиллерийское училище в Уфу. Через полгода он был на северо-западном фронте младшим лейтенантом, командиром взвода зенитных пулеметов. Вот так! А мы остались в Копейске и вернулись в Москву в начале 1944 года.

– Кому вы обязаны приходом в кинематографию?

– Отцу, конечно. Я всегда хотел быть артистом, он поощрял. Еще учась в школе, я стал известным в районе «режиссером». (Смеется). Проводил всевозможные вечера. Известный ныне сценарист Александр Адабашьян – мой крестник, потому что, когда я ставил в школе вечер по новеллам О' Генри, Чехова и Мопассана, мне нужен был пацан на роль вождя краснокожих; я шел по школьному коридору и увидел, как рыжий пацаненок тщательно выписывает на морозном стекле слово из трех букв. Это решило его судьбу. (Смеется). Забавно, что когда я снимался у дочери в фильме «Отцы и дети», мы с Адабашьяном, который был соавтором сценария у Дуни и главным художником, выяснили, что исполнилось как раз 50 лет с того вечера, когда он стал вождем краснокожих. И отметили юбилей его дебюта всей съемочной группой. (Смеется.)

– Я видела фильм «Отцы и дети» Авдотьи Смирновой, мне он очень понравился. Скажите, у вас не было желания что-то дочери подсказать, помочь, вмешаться в съемочный процесс?

– Конечно, нет! Абсолютно уверен в том, что нет актеров послушнее, чем режиссеры. Потому что режиссер-актер понимает, что только один человек держит в голове картину – это режиссер. Поэтому нет уютнее актера, чем режиссер. Как у актера у меня сейчас картин 50, в том числе сериалы. И мне ни разу даже в голову не приходило – вмешиваться в процесс! Я снимался несколько раз со своей женой Еленой, когда она еще была молода, очень хороша собой, дважды играл ее обманутых мужей и один раз ее любовника. И когда она закипала – «Режиссер делает что-то не то»! – я уводил ее в сторонку и говорил: слушай, что говорят; гавкай, как велят.

– А кто стал вашим крестником в актерской профессии?

– Моя жена Лена. (Смеется.) В 1983 году она снималась у Родиона Нахапетова в картине «Идущий следом». Кто-то из актеров заболел, нужен был герой-любовник, и Елена предложила попробовать меня. Нахапетов устроил мне пробу, меня утвердили. А через полгода жена снималась в картине «Красная стрела» и вновь предложила попробовать меня, но уже в роли обманутого мужа. (Смеется.) Получилось, что моя жена запустила меня в кино в качестве актера.

– Но решающей вашей ролью стал Чернов в одноименном фильме Сергея Юрского?

– Конечно, это была первая моя главная роль. В то время я не был близко знаком с Сергеем Юрским, я хорошо знал его жену Наталью Тенякову. Знал ее еще студенткой театрального института в Питере. В двух дипломных спектаклях она играла просто потрясающе, весь Питер бегал ее смотреть. С Сергеем Юрским я познакомился как с мужем Наташи, а потом он предложил мне сниматься в «Чернове», хотя в это время я работал чиновником...

– То есть?

– Был исполняющим обязанности первого секретаря Союза кинематографистов СССР. По чиновничьей табели о рангах это уровень министра СССР. (Смеется.).

– Вам было уютно в этой «роли»?

– Я каждый день был в конторе! Это теперь, при Михалкове, ветры дуют в Доме кино. А тогда я каждый день был на службе. И так три года. Но я не был советским чиновником. Именно тогда в Доме кино мы провели единственный в СССР вечер в честь 70-летия Александра Солженицына. Он состоялся 11 декабря 1988 года.

– Солженицын все еще был под запретом?

– Конечно. Вечер мы готовили в тайне. Но за два дня до 11 декабря меня вызвали в ЦК, там узнали про вечер, потому что мы билеты напечатали, и кто-то из типографии «стукнул». В ЦК меня пытались заставить прекратить подготовку. На что я сказал: тогда пишу заявление, отказываюсь работать. В результате этот вечер состоялся. Кстати, когда идея возникла, мы даже звонили в Америку и предлагали прислать приглашение, чтобы Александр Исаевич приехал. Я разговаривал с Натальей Дмитриевной, и она сказала, что в СССР Солженицын по-прежнему остается уголовным преступником и он не поедет в Россию, пока это все не будет отменено. Мы решили проводить вечер без него.

– Много народу собралось?

– Это было что-то необыкновенное: в зале 1000 с небольшим мест, и все было занято, люди стояли в проходах до самой сцены! Кроме того, мы поставили мониторы в Белом зале и в коридорах. И был полон Белый зал, и полны все коридоры. Была на этом вечере вся иностранная пресса. Согласился вести вечер покойный Владимир Лакшин (писатель. – Прим.авт.), которого Солженицын сильно обидел в своем «Теленке» («Бодался теленок с дубом»), назвав его холуем власти. Но Лакшин вел этот вечер и говорил потрясающе о Солженицыне. Выступали Борис Можаев, Вячеслав Кондратьев, Мариэтта Чудакова, был Игорь Золотусский... Звездный состав! Говорили один лучше другого! Это было событие. Я пришел домой в час или два ночи, и еще часа полтора не мог заснуть, возбужден был до предела. И в два часа ночи раздался звонок, кто-то голосом блатного сказал: «Ну, ты ***** обнаглел! Но ты свое получишь»! Мы с женой страшно испугались! Наверное, полгода я провожал в школу старших девочек. Но обошлось.