Линас Зайкаускас, художественный руководитель Челябинского академического театра драмы имени Наума Орлова: «Мы будем работать, как на Бродвее»

Хочется верить, что безвременье в нашем театре драмы закончилось. В апреле прошлого театрального сезона его возглавил известный в России и Европе режиссер, широко образованный человек, большой оптимист Линас Мариюс Зайкаускас. Мы говорили с гостем нашего сайта о подарках судьбы, о лицах людей, о рекламе, авангардной режиссуре и многом другом.

Театральный Паневежис

– Ваше имя для Урала – экзотика. Несколько лет назад очень повезло магнитогорской драме, мы узнали талантливого режиссера Сергея Пускепалиса, но не сумели его удержать. А вы приехали сначала в Сибирь, потом на Урал из Европы...

– Но я долго жил и в России, шесть лет учился в Петербурге, ставил спектакли в различных российских театрах. Так что Россия – совсем не чужая мне страна. И жена у меня русская – театральный художник Маргарита Мисюкова. Она с языками хуже дружит, чем я, поэтому мы задумались: если хотим оба работать, то нужно выбирать Россию. До Челябинска я работал в Новосибирске, в камерном театре «Старый дом». А здесь предложили огромный театр, в таком большом я никогда не работал. Спектакли ставил, но так, чтобы руководить большим театром – никогда. Поэтому решил – почему бы нет?

– Кто сделал вам предложение?

– Мы вели переговоры с Игорем Лопаткиным, когда он был еще директором театра.

– Что порадовало, а что разочаровало на новом месте?

– Я очень хорошо знаю Россию, наверное, лучше даже, чем средний россиянин, мало передвигающийся по стране. Недавно посчитал, что объехал не менее 25 российских городов, от Питера до Владивостока, от Норильска и Якутска до Краснодара, так что удивить и разочаровать меня достаточно сложно. Россия для меня абсолютно не экзотическая страна. Когда я приезжаю в новый для меня город, то изучаю его по лицам горожан. После Новосибирска, если честно, челябинские лица не очень радуют. В Челябинске эти лица более закрытые… Почему? Пока не знаю. На днях съездил в район ЧМЗ, чтобы посмотреть католический храм, так вот в этом районе города открытых лиц оказалось еще меньше.

– Часто теперь бываете там?

– Я – католик. Хотя, честно скажу, для меня нет особенной разницы – ходить в католический храм или православный. По сути дела это две близких ветви одной религии. Когда-то Папа Римский с Патриархом Московским обсуждали возможность воссоединить эти ветви. Всегда, когда что-то не получается, ищи такие причины , как деньги и подчинение. Но сейчас уже есть разрешение родителям-католикам крестить детей в православной церкви и наоборот, если есть в этом необходимость. Поэтому я чаще бываю в православном Свято-Троицком храме, поскольку этот храм географически ближе.

– Это привычка — ходить в храм, или нечто большее?

– Я вырос в очень религиозной семье. Мама всю жизнь пела в церковном хоре, отец даже учился на ксендза, но в 1947 году его отправили в Сибирь, сразу из духовной семинарии. Не скажу, что я – пример религиозности, но понимаю, что Бог есть, и время от времени нужно сводить счеты со своей совестью.

– Вы родились и выросли в Литве?

– В небольшом рабочем городе Паневежисе, который стал известен благодаря очень интересному театру. В 1960-80-е годы это был один из самых известных театров в СССР. Была «Таганка», был Театр на Малой Бронной Анатолия Эфроса, БДТ Георгия Товстоногова в Ленинграде и театр Юозаса Мильтиниса в Паневежисе. То, что делал этот режиссер, так сильно отличалось от русской театральной школы. Потому что, когда-то он учился в Париже у Шарля Дюллена – знаменитейшего в 1920-30-е годы режиссера, и жил в одной комнате с величайшим Жан Луи Барро. И вот такое французское направление он привнес в литовский театр. К тому же ставил он интеллектуальную драматургию – Ибсена, Стриндберга, Борхерта... Эти авторы в России в те времена были в тени, а тут в маленьком пролетарском городке... Власти, видимо, просто закрывали на это глаза.

Линас Мариюс Зайкаускас окончил Ленинградскую музыкальную академию им. Н.А. Римского-Корсакова по специальности «режиссура музыкального театра». Поставил на драматических и оперных сценах около 40 спектаклей, которые неоднократно получали награды на европейских фестивалях. Его спектакли идут на сценах театров России, Польши, Литвы, Турции, Украины. Работал главным режиссером Русского драматического театра в Вильнюсе (1992–1999), генеральным директором и режиссером Театра Повшехны в Польше (1999–2001). Руководил Международным театральным фестивалем имени Гомбровича, Международным фестивалем культуры в Радоме (Польша). Преподавал актерское мастерство в Музыкальной академии Литвы, историю европейской культуры в Паневежисской консерватории, работал преподавателем рекламы в Высшей школе журналистики имени Ваньковича в Варшаве. В 2008-2010 годах работал главным режиссером Новосибирского государственного драматического театра «Старый дом». С апреля 2010 года – художественный руководитель Челябинского театра драмы имени Наума Орлова.

– Наверное, профессия режиссера была выбрана в раннем возрасте?

– Нет, не так рано. Я к этой профессии, к понятию, что именно хочу делать в жизни, пришел в 20 лет. До этого я, конечно же, любил театр и очень хотел играть на сцене. Возможно, по той причине, что в моем городе театр был единственным интересным местом для более-менее образованного молодого человека.

– Зал был всегда полон?

– Когда театр был создан, в 1940 году, если был один ряд зрителей заполнен, это было уже хорошо. Но потом, когда театр стал знаменит на весь Советский Союз и на спектакли начали приезжать экскурсии из Москвы, Ленинграда и Киева, ходить в театр стало хорошим тоном, всем хотелось почувствовать себя элитой. Из нашего театра вышло достаточно много известных режиссеров, которые сейчас работают в театре и кино, и актеров знаменитых. Донатас Банионис, к примеру. Он по сей день, кстати, живет в этом городе.

Школа авангардистов

– А вы в этом театре работали? Что делали, с чего все началось?

– Сначала просто, как и многие ребята, бегал в театр, потому что этот режиссер не брал профессиональных актеров, а сам набирал и учил людей – то есть при театре была студия, своя школа. Через эту студию прошли почти все молодые люди. Я, правда, в студию не ходил, потому что отец заставлял меня заниматься музыкой, и у меня не было времени. Но этот режиссер был хорош тем, что позволял молодым людям просто на репетиции приходить. А это же было любопытно – как репетиции проходят, что такое театр изнутри? Я ходил на репетиции и постепенно эта «зараза» театральная, этот «вирус», конечно, в меня проник. А в поневежисском театре я поставил четыре спектакля.

– На каком инструменте вы играли?

– На фортепиано.

– Почему у отца было такое пристрастие к музыке?

– Он говорил, что даже в лагере музыканты выживали, и считал, что эта профессия всегда будет кормить. А все остальные профессии – неизвестно... (Смеется.) Я ходил в музыкальную школу, потом поступил в Вильнюсскую консерваторию. Учился как дирижер, но не закончил. Потому что был молодым максималистом и хотел быть единственным, неповторимым, лучшим в своей профессии. А если нет, так вообще ею не заниматься. Дело в том, что у меня нет абсолютного слуха, а конкуренция в мире музыки очень сильная. С третьего курса я ушел.

– И тогда созрело решение совместить музыку и театр?

– Хотелось драматического искусства, но при этом жаль было тех лет, что отданы музыке, поэтому я выбрал специальность «оперная режиссура». И рад этому, работа в музыкальном театре учит чувству формы и умению оправдывать даже тяжело оправдываемые вещи – умирает, умирает герой в опере и никак умереть не может. А режиссеру нужно оправдать это.

– Кто был вашим учителем?

– Сначала знаменитый в советское время оперный режиссер Роман Тихомиров, а потом наш курс вела сестра знаменитого шахматиста – Ирина Тайманова.

– Пришлось учиться у зарубежных мастеров?

– Особый отпечаток оставила литовско-французская школа нашего театра. Будучи студентом в Вильнюсе, я ходил на спектакли становившихся знаменитыми Эймунтаса Някрошюса, Йонаса Виткуса. Рядом была Польша, и можно было смотреть польское телевидение. А там тогда, в 1970-80-е годы, театр был самым интересным в мире. Я не люблю в искусстве слово «лучший», это не спорт. Или интересный, или нет – так правильнее. В Польше тогда развивался авангардизм, целая плеяда режиссеров-авангардистов: Ежи Гротовский, Тадеуш Кантор, Юзеф Шайн, Адам Хнушкевич. И что еще интересно, до сих пор в Польше на ТВ есть модная передача «Театр телевидения». Она и теперь собирает большие рейтинги. Такого театра в мире больше нет, это чуть ли не специальное искусство, которое отличается и от театра, и от кино. В СССР просто снимали идущий на сцене спектакль, а там спектакль снимался в студийных декорациях, атмосфера совершенно иная. Таким образом рождалось другое направление. Для нас, молодых, это была своеобразная школа.

Не до чаепития

– Польский и литовский языки близки?

– Совсем нет, латышский и литовский составляют отдельную языковую группу балтов.

– То есть потом, когда работали в Польше, пришлось осваивать язык?

– Вильнюс считается городом трех языков. Там живет много русских и 17 процентов поляков, если не ошибаюсь. Так что языки все время были на слуху. В Паневежисе более 90 процентов населения были литовцы и по-русски немногие говорили, моя мама до сих пор не очень хорошо знает русский. Поэтому, когда я приехал в Вильнюс, то русским владел тоже не очень хорошо. Даже, когда в Питере начинал учиться, еще плохо говорил по-русски. К примеру, меня спрашивали, как проехать туда-то, и я отвечал: «Ехайте, ехайте прямо, будет железная дорога». Потом, понимая, что сказал не то, вносил поправку: «Дорожная железная». (Смеется.) Из опыта знаю, очень полезно для вхождения в язык смотреть телевидение.

– Любите русскую литературу?

– Люблю хорошую литературу. Для меня нет особой разницы – русская или американская, важно, чтобы она была хорошей.

– Какую книгу сейчас читаете?

– Сейчас в основном драматургию, романов не читал года два-полтора, последним был Маркес, перечитал его роман «Сто лет одиночества» и рассказы. Недавно, правда, в очередной раз прочел «Преступление и наказание», но это тоже связано уже с работой.

– Часто сегодня ставят Достоевского?

В России довольно часто, да и в мире тоже. Кто из русских авторов ставится в театрах Америки и Европы, так это Достоевский, Чехов, Гоголь. Еще они знают Толстого, немного Горького, одно произведение Булгакова – «Мастер и Маргарита» и роман Пастернака «Доктор Живаго». На этом познание русской литературы для Запада заканчивается.

– Вам приходилось ставить Достоевского?

– Достоевского не ставил, зато переставил всего Чехова – вдоль и поперек. Не только в России, но в Польше, Румынии, Литве, на Украине... Это вообще один из самых любимых мною авторов. Величайший гений.

– Говорят, Чехов непостижим?

– Каждый автор окружен традициями постановок. Лучший пример – Шекспир: острый и жесткий, очень современный во времена ренессанса, потом пришла эпоха романтизма и Шекспир стал абсолютно другим, изменила его и эпоха классицизма, сейчас Шекспир вернулся к исходному периоду. Это самое трудное – выбраться из какой-либо традиции. А традицию постановок Чехова создали Станиславский и Немирович-Данченко, хотя сам Чехов говорил, что они не понимают его, невнимательно читают. Антон Павлович писал: «У меня «Вишневый сад» – комедия, даже фарс»! У него был жесткий юмор, страшный, английский юмор отдыхает. Для него эти герои, которые продают и не могут продать сад – чуть ли не дебилы, Аркадина в «Чайке» глупа безмерно, и какими дуростями занимаются Треплев и Тригорин, как смешны их переживания. Это действительно фарс. Но если сейчас так поставить «Вишневый сад», то будешь абсолютно не понят. Не только критиками, но и нормальным простым зрителем. Он не пойдет на такую постановку, хотя так ее видел сам Чехов.

– Вы пробовали выйти за рамки этой традиции?

– Из традиционных рамок легче выходить в Европе, потому что там веками выработано уважение к твоему мнению, ты имеешь право видеть ту или иную вещь своими глазами, а не всеобщим оком. Полное право. И тебя за это не ругают, а уважают. В России с толерантностью по-прежнему тяжеловато. Я здесь пробовал ставить «Чайку» и «Вишневый сад» с шекспировскими страстями, ведь Чехов пишет, что в «Чайке» пять пудов любви. И если там действительно стреляют в человека – сначала в нервах в чайку, а потом в себя, – то это уже не просто «чай пьем, и судьбы ломаются». И если дядя Ваня стреляет в Серебрякова, не попадает, но стреляет, то как-то не до чаепития. Поэтому я ставил эти пьесы с накалом, и публика, и критика разделились на две части: одни очень хвалили и призы на фестивалях давали, а другие «били». Причем, дело доходило до самого страшного уровня: «Он русских не любит»! Как только не знаешь, где взять камень, чтобы ударить побольнее, незаменим национальный вопрос. Потому что не отмоешься. Как защищаться? Рвать на себе рубашку и кричать: «Нет, я люблю!?»

Честь дома

– То есть у нас Чехова ставить не будете?

– Не так давно здесь Чехов шел, поставленный культовым режиссером Наумом Орловым, поэтому я не хотел бы быть неправильно понятым. Увы, глупых и некрасивых людей в мире больше, чем красивых и умных. Попасть под глупую критику не хочу. Когда стану для Челябинска привычным, а не экзотическим, как вы сказали, тогда уже буду думать. Сейчас другие цели. И они просты – в настоящее время важно, чтобы в репертуаре не появилось случайных вещей. Хотя от этого невозможно убежать, потому что, особенно в кризис, нужны два-три спектакля, которые делали бы кассу и кормили театр, зарабатывали деньги для других спектаклей, составляющих честь этому дому. Будем откровенны, лучше всего покупается живопись, которая продается на улице – абсолютный китч.

– Расскажите о спектаклях чести.

– Надеюсь, я прав, что выбрал бродвейский путь: и я, и приглашенные режиссеры – хорошие режиссеры – будем ставить спектакли, которые уже опробованы на публике. Очень важно, чтобы театр закрепился на позиции хорошего художественного уровня. А потом уже можно экспериментировать, приглашать молодых режиссеров. Сейчас мы работаем над спектаклем «Кавказский меловой круг» – спектакль, который был хорошо принят и публикой, и критиками в других городах. Также репетируем спектакль «Лавина» по пьесе современного турецкого автора, он тоже имел и призы на фестивалях, и хороший отклик публики. Сознательно на это иду.

– В России подобный путь часто подвергается критике, хотя можно уверенно сказать, что в Челябинске этих спектаклей не видел никто.

– Этот путь не нов. На Бродвее никогда не поставят просто так спектакль, там никогда не будут экспериментировать. Они сначала найдут поставленный где-то спектакль – в Лас-Вегасе, в Чикаго, в Детройте, скажут: о, это хороший спектакль, давайте поставим на Бродвее.

– Успех режиссерской работы во многом зависит от актеров. Обычно за новым режиссером приезжает шлейф его актеров. Вы нарушили эту традицию?

– Нарушил по одной простой причине: кризис на дворе, у театра нет ни квартир, ни общежития – куда их привезешь?

– Вы – смелый человек. Какой нашли нашу труппу?

– Она разная, как в любом театре. Есть хорошие актеры и есть слабые. Идеально было бы сделать сборную только из хороших, но куда же деть остальных? Их охраняет закон, поэтому даже думать об этом не нужно. И я не собираюсь никаких кадровых революций устраивать.

– Не хотите пригласить столичных актеров в спектакли?

– Я пробовал это в Новосибирске, приглашал Ирину Алферову на роль Аркадиной. И провел такие переговоры, став художественным руководителем в этом театре, но хорошие актеры и режиссеры – это и хороший гонорар. Пусть пройдет кризис.

– Вы уже почувствовали недовольство актеров распределением в театре губернаторского гранта, или эти вопросы выводите за рамки своих задач в театре?

– Я в курсе. Никогда ничего невозможно сделать идеально. Идеал, как горизонт, все время отдаляется. Губернаторский грант – это очень хорошо, и считаю, что распределен он правильно. Кто в театрах и не только в театрах занимается работой Спартака? Те, кто не очень занят настоящим делом. Почему они не заняты? Или очень слабые актеры, или актеры с таким человеческим знаком минус, что с ними никто не хочет работать. И еще: актер, как спортсмен, или он сегодня бегает, или нет. Ты можешь в прошлом быть олимпийским чемпионом – уважение и хвала тебе. Но, если сегодня ты не бегаешь, этим все сказано.

– Есть в театре молодые таланты? Из тех, кто только что окончил театральный вуз?

– Вы это увидите уже в ближайшее время. В «Кавказском меловом круге» главную героиню играют две актрисы (они меняются). А роль эта, скорее всего, тяжелее, чем роли в «Гамлете». И девочки, совсем еще молодые, справляются. Это Марина Карцева и Ирина Бочкова. С Мариной мы выпускаем еще моноспектакль «Наташина мечта» по пьесе Ярославы Пулинович – ученицы Николая Коляды. И с этим спектаклем 4 октября едем на два международных фестиваля. Один состоится в Латвии, другой – в Литве. Вначале там «обстреляем» этот спектакль, а потом вынесем на суд челябинской публики. В «Лавине» будут играть Марина Поддубная и совсем свеженькая, только после школы, Лиза Суханова. И я уже понимаю, что они справятся.

Спектакли как люди

– Какой вы режиссер – жесткий, требовательный, всепонимающий?

– Требовательный, потому что вещь, которую делаю, всегда хочу сделать хорошо, как для себя. Может, родители меня так научили: если уж взялся, так, будь любезен, – сделай как следует. К тому же твой продукт – хлеб это или спектакль – будет кто-то покупать, вкладывать свои личные деньги. Поэтому стараюсь быть требовательным, чтобы не только я, но все, кто причастен к этому продукту, работали честно и хорошо. Если актеры работают хорошо, я мягок с ними. Разве нормальный человек хочет быть жестким? Мне кажется, человеку приятнее быть мягким, не перегружать себя отрицательными эмоциями, не «стрессовать».

– Вы можете простить актеру какие-то капризы или опоздания на репетицию, например?

– Прощаю, но не люблю, когда опаздывают. Я понимаю, что у актеров зарплаты небольшие, им приходится на стороне зарабатывать, и очень часто это идет во вред главной профессии.

– Есть правила, которые вы привнесли в театр, и люди с этим согласились?

– Правило одно – работать честно и желательно не опаздывать, потому что это меня раздражает страшно. (Смеется.)

– Сколько в этом сезоне будет премьер?

– На большой сцене, скорее всего, пять и две – на малой.

– Это желание по максимуму обновить афишу?

– В каком-то смысле да. Есть несколько спектаклей, с которыми давно пора прощаться. Кино можно положить на полку и посмотреть его лет через 10, картину убрать в шкаф, а потом снова повесить на стену, а спектакли как люди: рождаются, живут, стареют и умирают. Как плохие, так и хорошие. Надо все время обновлять репертуар.

Остаточный процент

– Встречи с представителями власти Челябинска и области были, с губернатором?

– С губернатором и мэром – нет, была встреча с вице-губернатором Вадимом Евдокимовым и вице-мэром Игорем Лопаткиным, с министром культуры Алексеем Бетехтиным.

– Как считаете, готовы город и область помогать театру?

– Пока не знаю. Однажды в Польше мэр города, где я работал в театре, сказал: «Если надо выбирать между шприцами для больницы и театром, я выберу шприцы». Я с ним согласен, как бы ни любил театр.

– Культура по остаточному принципу – не только российская пробема?

– Это свойственно всем. Но важно, каков этот остаточный процент: 0,2% – это не деньги, а если 4% – то это уже совсем хорошие деньги. (Смеется.) Так вот, есть страны, где отдают 4% на культуру, и есть другие, где ноль, запятая и еще сколько-то.

– Появятся ли музыкальные спектакли на нашей сцене?

– В каком-то смысле любой спектакль музыкален, так как музыкальна сама человеческая речь. Если к тому же спектакль хорошо выстроен по темпоритму, то музыка уже присутствует. В «Кавказском меловом круге» будет живой оркестр, очень люблю живую музыку на сцене. Но будут ли чистой воды музыкальные спектакли, трудно сейчас ответить. Я бы хотел, но есть две проблемы: не знаю пока музыкальных способностей актеров и нет денег. Хотя я очень хотел бы поставить мюзикл Тома Вейтса Black Rider, который в России никогда не ставился. И даже мог бы получить у Тома Вейтса разрешение на эту постановку.

– Есть ли приглашения ставить в других театрах?

– Обязательно. У нас был разговор с Игорем Владимировичем Лопаткиным, что минимум два раза в год – зимой и летом – я буду ставить где-то в других местах. Это хорошо не только для меня, но и для театра, потому что режиссера и театр должны знать не только в родном городе. Это то же самое, когда актер театра снимается в кино и становится не только он известен широкому зрителю, но и театр, в котором он работает. Когда режиссер ездит, когда он не замкнут, когда у него есть связи – это всегда хорошо. Даже для того, чтобы вывозить свой театр на фестивали, на гастроли. Надо только иметь, что показывать.

Театр для молодых

– В этом сезоне уже будет работать кто-то из приглашенных режиссеров?

– Должна на днях решиться проблема с грузинским режиссером, которая никак не решается с мая, Москва не выдает разрешение на работу. Он в Тбилиси нервничает, я – здесь, потому что с середины августа он уже должен был приступить к работе. Это Андро Енукидзе. Кстати, его дед был тем знаменитым кэгэбэшником, который работал в Прибалтике.

– Старые знакомства?

– (Смеется.) Я ему как-то говорил: твой дед моего отца отправил в Сибирь, а сейчас мы с тобой обнимаемся.

– Это нормально?

– Конечно, Андро – замечательный режиссер и он будет ставить, если получит разрешение, спектакль по рассказам Достоевского «Записки из мертвого дома». Я видел эту постановку в Румынии, называлась она «Акулькин муж». Это очень хороший спектакль. К тому же если мы его поставим, завяжется контакт с Румынией, потому что мы договаривались, что устроим обменные гастроли. На них можно отправиться без декораций и технических служб, а только в чемоданчик положить свой костюм. Это хорошо в кризисное время: гораздо дешевле. И можно будет сделать тур по Румынии и тур по Уралу. А еще поэкспериментировать – соединить румынских и российских актеров в этом спектакле. Но нужно, чтобы появился спектакль Андро Енукидзе здесь. Второй приглашенный режиссер – один из лучших театральных постановщиков Украины, руководитель Львовского театра «Воскресенье» и международного фестиваля «Золотой лев» Ярослав Федорышин. Он должен на камерной сцене поставить современную польскую пьесу для молодого зрителя.

– Это актуально.

– Да, мы очень хотим вернуть в театр молодого зрителя. Статистика говорит, что средний возраст нашего зрителя – около 50 лет. Я побеседовал со студентами, они называют наш театр не интересным для них. Поэтому камерную сцену – не революционно, но эволюционно, хочу сделать для молодых людей, чтобы появлялась современная драматургия, которая отвечала бы актуалиям молодежи, чтобы 17-летним и 20-летним это было интересно. Первый спектакль «Наташина мечта» с острым текстом станет началом этого проекта. И продолжит его в этом сезоне Ярослав Федорышин.

– Сергей Пускепалис есть в этом списке?

– Есть, только сейчас он очень занят.

– Вы работали преподавателем рекламы в высшей школе журналистики в Польше. Почему?

– Это случайность. В 1990-е годы я был руководителем театра и фестиваля в Польше, это времена оттока зрителей из театров. Поэтому приходилось придумывать разные фокусы, чтобы в театр привлекать зрителя. Вот тогда я и начал штудировать, что такое реклама, и в каком-то смысле стал специалистом. «Образ и язык в рекламе» – так назывался мой предмет в школе журналистики.

– В Челябинске не собираетесь запустить какие-нибудь рекламные акции?

–Посмотрим, дайте чуть-чуть времени, потому что сначала надо поставить пару спектаклей. К тому же здесь нет такой страшной проблемы со зрителем, какая была тогда в Польше. Там нужно было вставать на уши, что-то такое придумывать, чтобы его заманить.

– Чем будет заниматься ваша жена в Челябинске?

– Она уже работает в театре художником. Она – мой единомышленник, мы вместе поставили более 20 спектаклей. Думаю, хороший художник, так как с ней любят режиссеры работать. Недавно ее приглашал Сергей Федотов из Перми, который получил «Золотую маску». Работала она с польским режиссером Кшиштовом Занусси, с режиссером из Каира Ханаа Мэтвали и с вышеупомянутым Андро Енукидзе... Так что, и со мной работает, и к другим «бегает». (Смеется.)

– Ей наш город понравился?

– Мы как-то не говорили об этом. К тому же, все знают, красивые города в России заканчиваются «Золотым кольцом». Для того чтобы наслаждаться архитектурой, надо ехать в Петербург, в Вену, в Рим и так далее. Мы реалисты – зачем настраивать себя на то, чего здесь пока еще нет.

– Где чаще в Челябинске бываете?

– (Смеется.) В театре и дома. Даже с другими театрами еще не успел познакомиться.

– Идет ли речь о театральных фестивалях на сцене нашей драмы?

– Есть желание собрать большой фестиваль с названием Ural open. И есть для этого повод – 90-летие театра. Хотели бы провести его в апреле, пригласив российские и не только, но очень хорошие театры.