Игнат Солженицын, пианист, дирижер: «Я с легкостью перехожу границы»

Игнат Солженицын – единственный из семьи – не вернулся в Россию. Но сегодня он часто бывает на родине с гастролями как пианист и дирижер. В Челябинске был трижды: два раза с сольными фортепианными концертами и один раз в качестве дирижера. Где сегодня его настоящий дом? Говорят ли по-русски его дети? Какие письма писал ему Александр Исаевич? Почему профессию дирижера Игнат Солженицын называет непонятной? Об этом и многом другом мы говорили с гостем нашей редакции после незабываемой встречи с последними сонатами Бетховена.

Ранняя разлука

– Вам пришлось очень рано покинуть родительский дом, уехать учиться в Великобританию. Насколько сложно было мальчику в 14 лет оторваться от своей дружной семьи и начать вполне самостоятельную жизнь?

Игнат Солженицын – лауреат премии Avery Fisher, миру известе, как один из наиболее выдающихся современных музыкантов, успешно совмещающий карьеру дирижера и пианиста. Лирическими и неординарными интерпретациями снискал одобрение критиков по всему миру.
Он почетный дирижер Камерного оркестра Филадельфии, главный приглашенный дирижер Московского симфонического оркестра, профессор Кёртисовского института музыки по классу фортепиано. В качестве приглашенного дирижера он выступает с крупными оркестрами: как американскими (коллективы Балтимора, Далласа, Торонто, Индианаполиса, Сиэтла, Нью-Джерси), так и русскими (Заслуженный коллектив России симфонический оркестр Санкт-Петербургской филармонии, оркестр Мариинского театра, Московский симфонический оркестр, Академический симфонический оркестр Московской филармонии, оркестры Екатеринбурга и Нижнего Новгорода). Сотрудничал со многими выдающимися солистами, такими, как Мстислав Ростропович, Ричард Гуд, Гаррик Олссон, Сергей Лейферкус, Сильвия Макнер, Гэри Граффман, Стивен Иссерлис, Николай Петров.
В прошлых сезонах интенсивные гастроли Игната Солженицына-пианиста в США и Европе включали концерты с симфоническими оркестрами Бостона, Чикаго, Филадельфии, Сент-Луиса, Лос-Анджелеса, Балтимора, Вашингтона, Монреаля, Торонто, Лондона, Парижа, Неаполя, Израиля и Сиднея и сотрудничество с такими прославленными дирижерами, как Герберт Бломстедт, Валерий Гергиев, Шарль Дютуа, Вольфганг Заваллиш, Кшиштоф Пендерецкий, Андре Превен, Мстислав Ростропович, Юрий Темирканов. Игнат Солженицын активно выступает с сольными концертами в США, Европе, Японии, Австралии в таких мировых музыкальных центрах, как Нью-Йорк, Сан-Франциско, Лондон, Милан, Цюрих, Москва, Токио, Сидней.
Тонкий исполнитель камерной музыки, Игнат Солженицын сотрудничает с Эмерсон-квартетом, квартетом им. А.П. Бородина, Брентано-квартетом и известной пианисткой Мицуко Учида. Он выступает на международных фестивалях, в том числе в Зальцбурге, Эвиане, Людвигсбурге, Мальборо, Нижнем Новгороде, неоднократный участник московских «Декабрьских вечеров». Он частый гость теле- и радиопрограмм в США.

– Очень приятно, что задали такой вопрос. Потому что в России считают, что Запад – это нечто общее, почти одна страна. Но это совсем не так. Англия – совершенно отличающаяся от США страна. И этот мой переезд в 14 лет в Англию был, надо сказать, нелегким. Особенно если учесть, что эти годы для любого подростка – формирующие. И я трудно перенес внезапную разлуку с семьей. Очень ценю англичан, но это не самый гостеприимный народ. Они даже не пытаются этого скрывать и никогда не сделают вида, что ты здесь свой среди своих. (Смеется.) Поэтому мне действительно было непросто.

– Как вас поддерживала семья? Тогда ведь не было ни Интернета, ни скайпа.

– Да, Интернета и в помине не было, а звонить было очень дорого. Поэтому мы общались только с помощью писем, это прискорбная вещь, что сегодня люди не пишут друг другу писем, хотя и неизбежная. Отец писал не так часто, чаще писала мама. Но письма отца всегда были с большой «начинкой», с большим смыслом. А мама писала чуть не каждую неделю, и я отвечал постоянно на ее письма, на письма бабушки и братьев. Все письма я сохранил.

– Были ли в Англии люди, которые поддерживали вас чисто в человеческом плане?

– Первое время я жил в семье, но отношения, к сожалению, не сложились, потому что я был, несмотря на ранний возраст, достаточно независим и самостоятелен, мне трудно было вписаться в чужую семью, где приходилось спрашивать: можно ли позаниматься на инструменте? Я привык заниматься дома, когда хотел. Поэтому вскоре я стал снимать квартиру с двумя другими ребятами, которые были постарше. Сам платил по счетам, следил за порядком. Был полностью самостоятелен. Единственным человеком, который меня опекал, и я с ним очень подружился, был Малком Пирсон – владелец страховой фирмы, очень успешный бизнесмен. За заслуги перед страной его сделали лордом. Он и формально был моим опекуном, поскольку мне не было 18 лет. Этого требует закон. Мама с папой этого человека практически не знали, он был близким другом одной из маминых подруг. Опекунство его ни к чему особенному не обязывало. Виделись мы с ним достаточно редко, но он иногда приглашал меня в прекрасный итальянский ресторан, мы обедали, пили прекрасное вино... (Смеется.) И мы до сих пор дружим.

– То есть вас опекал лорд. Скажите, музыка вами была выбрана или это решение и желание родителей?

– Родители вообще ни при чем. Можно даже сказать, что они случайным образом тормозили мои занятия музыкой. К музыке меня влекло с самого раннего детства. В нашем доме она звучала с пластинок. И мама говорила, что я еще на ногах не крепко стоял, но, когда звучала музыка, я подползал к проигрывателю и мог подолгу стоять возле него и слушать. Мои братья так не слушали музыку. Но особого внимания на это никто не обратил. А когда мы из Европы переехали в Вермонт, в доме, который мы купили с мебелью, оказался рояль. И меня к нему очень влекло, я пытался подбирать какие-то мелодии. Родители и на это сначала не обратили внимания. Но секретарь моего отца, который знал ноты, стал меня учить нотной грамоте. В доме я нашел старые ноты, оставшиеся от предыдущих хозяев, начал разбирать эти нотные тексты. Далеко, конечно, не ушел, но что-то удавалось выразить. Однажды родителей навестил Мстислав Ростропович, который и услышал мои упражнения на рояле. Он спросил родителей: «С кем ребенок занимается»? Родители крайне удивились такому вопросу, потому что жили мы не в Москве и не в Нью-Йорке, а в вермонтской глуши, буквально в лесу, и никаких педагогов рядом не было. Но Ростропович посоветовал найти мне педагога. Им стала школьная учительница музыки. Это был очень невысокий уровень, к тому же на рояле она не играла.

Ростропович взял все в свои руки

– То есть Мстислава Ростроповича можно назвать вашим крестным отцом в музыке?

– За что я ему безмерно благодарен и очень обязан. Занимаясь со школьной учительницей, я продвинулся совсем недалеко. Мстислав Ростропович понял это, когда вновь приехал к нам через два года. Тогда он все взял в свои руки. Позвонил пианисту Рудольфу Сёркину, который жил не очень далеко, и попросил послушать меня и направить... С этого все и началось. Я начал заниматься с его ассистентом и все пошло довольно скоро.

– На сколько лет вперед расписаны ваши гастроли сегодня? И как складываются в этом плане отношения с Россией?

– Планы я составляю на два года вперед. Не очень удобно, что в России не привыкли планировать на дальнюю перспективу. Но, поскольку мне интересно выступать именно в России, и не только в Москве и Петербурге, я всегда стараюсь выкроить свободное время, найти окна в своем расписании и приехать на гастроли сюда. Вы были свидетелями, как сегодня слушали челябинцы труднейшую для восприятия музыку. Никакой скидки, играя в регионах страны, я не делаю для слушателей. И они замечательно слушают сложную музыку. Но сейчас и в России стали планировать гастроли за год-полтора, поэтому бываю здесь часто.

– В Сибирь как глубоко удавалось забираться с концертами?

– Пока не был в Омске, Иркутске, в Тюмени. Но был в Новосибирске, Владивостоке, Хабаровске. В Магадан не попал из-за циклона, три дня просидел в Хабаровске, и пришлось вернуться в Москву. Два раза был в Челябинске, в Екатеринбурге.

– Как формируется гастрольный репертуар?

– Репертуар я всегда выбираю сам, за исключением каких-то моментов, когда еду на гастроли по случаю юбилеев композиторов. Скоро буду играть в Саратове концерт, посвященный юбилею Нейгауза, меня пригласили. Но они мне тоже предоставили полную свободу выбора программы. Я играю то, что интересно играть в данный момент мне, но стремлюсь к тому, чтобы концерт получился цельным. Сейчас я играю Бетховена, потому что готовлюсь записать эту программу на диск. Поэтому все отодвинул, чтобы недели три жить только этой музыкой.

– Почему, когда семья вернулась в Россию, вы остались в Нью-Йорке?

– В силу развития самой жизни так получилось. К тому времени у меня уже вполне сложилась карьера на Западе, я был связан контрактами. Россия в то время казалась мне совершенно другим миром. У меня уже были налажены творческие связи в США, Европе, а с Россией их не было. И мне казалось нелогичным и не гармоничным начать профессиональную жизнь заново.

– Как это принял Александр Исаевич?

– Если и были в этом плане какие-то наставления со стороны отца, то их было немного. Он не любил распространяться в семейных разговорах на глобальные темы, но звучала в его речах такая тема: эволюция – не революция. Он считал, что в частной жизни человек должен быть готов к каким-то скачкам, переворотам, но лучше, если таких взрывов не происходит.

– Но ваши отец и мама мечтали о возвращении на родину?

– Они только этим и жили. Отец был всегда уверен в том, что они вернутся. И вопросы журналистов и друзей насчет возвращения в Россию в конце 80-х были даже нелепыми. Он не мог вернуться в Россию, пока его книги были под запретом на родине. Первый выход в свет «Архипелага» происходил в России с большими муками. Но, когда труд был издан, папа принял решение: «Теперь я еду». Правда, все было не так просто: в Москве надо было где-то жить, надо было дописать «Красное колесо», много чего нужно было доделать. Но для него никогда вопрос – возвращаться в Россию или нет – не был выбором. Он знал точно, что вернется.

– Сейчас часто удается общаться с мамой, с братьями?

– Общаемся постоянно в скайпе, пишем электронные письма.

Непонятная профессия

– Какое место в вашей жизни сегодня занимает Интернет?

– Огромное! Я просто не представляю сейчас, как мы все жили до него и без него. Все сегодня в практическом смысле держится на интернете: деловая переписка, все документы хранятся уже даже не в базе собственного компьютера, а на сервере. Это очень удобно. И когда нет связи посредством сети в какой-нибудь российской гостинице, чувствуешь, что ты просто заболел.

– У вас есть свой сайт?

– Есть, конечно.

– Он служит обратной связью со слушателями, с публикой?

– Он предназначен строго для информации, хотя при желании можно мне написать через агента. Наверное, пора уже его модернизировать, чтобы люди могли мне писать. С сайта можно также скачать музыку в моем исполнении, но не полные произведения, а кусочки. Есть видео.

– Вам после концерта в Челябинске одна из слушательниц предсказала композиторское будущее, как вы к этому относитесь?

– Было бы невероятным, если бы оно сбылось. (Улыбается.) Какой смысл сочинять, если нет зова. В музыку вообще не стоит идти, если нет такого призвания, а сочинять без призвания и таланта – вообще кощунство. Я, конечно, изучал композицию, мог бы сочинять, но зачем? Кому это нужно? Во всяком случае, я никогда не ощущал в себе влечения к сочинительству, нужды выразить себя в собственных произведениях. Меня влечет музыка Бетховена, Шопена, Прокофьева, Шостаковича... На сегодняшний день все, что я хочу выразить, сказать людям, – все это есть в моем исполнительстве, все в той великой музыке, которую я исполняю. Это же неисчерпаемая глубина!

– Но призвание к дирижированию в себе вы обнаружили? Как рано?

– Вскоре после того, как я стал серьезно заниматься на фортепиано, в восемь-девять лет. Не помню, как это случилось, как я выбирал, но были приобретены несколько партитур: симфонии Бетховена, Чайковского, Брамса... И я их изучал, хотя тогда еще не совсем понимал, как нужно подходить к оркестровой партитуре. Я их просто поглощал. Играл на фортепиано и обожал симфонический репертуар. Можно даже сказать, что я лучше был знаком с симфонической музыкой, чем с фортепианной. Записи постоянно слушал. Хотя я, конечно же, не задумывался в 10 лет, что стану дирижером. Просто симфоническую музыку очень любил. А уже в Лондоне, с которым только Нью-Йорк может сравниться по масштабу и качеству концертной жизни, в 15, 16, 17 лет я ходил на самые разные концерты. И это меня по-настоящему зажгло. Когда я слушал Берлинский филармонический оркестр под управлением Караяна, исполнявший Первую симфонию Брамса, это было потрясением, восторгом. Янсон приезжал с оркестром Мравинского, много чего было... Я начал понимать в то время, что должен более серьезно и более лично приобщиться к этой музыке. И одновременно мой великий педагог Мария Курчо, хотя она не занималась дирижированием, не преподавала дирижирование, всегда говорила мне, что я обязательно буду дирижером. Я, честно говоря, не очень в это верил. Но когда поступил в консерваторию, понял, что нужно как можно скорее начинать учиться дирижированию, не откладывать это к сорока или пятидесяти годам, когда люди для разнообразия встают за дирижерский пульт. Мне казалось тогда, а теперь я в этом просто убежден, что профессия дирижера настолько сложная и непонятная...

– Непонятная слушателю?

– В том числе. Вчера мне был задан вопрос: а что вообще делает дирижер? Я даже не знал, с чего начать. (Смеется.) Но основная часть публики действительно не понимает роли дирижера. Да и музыканты не все понимают. Потому что невозможно объяснить, что происходит между дирижером и оркестром. Это глубоко психологический момент и, в первую очередь, это человеческие отношения. Как их выстраивать, как вести за собой людей, как заставить людей работать, чтобы они не ощущали это, как тягостный труд, а чтобы им было весело, чтобы они удивлялись: ой, а репетиция уже закончилась? Вот чего хочется. Но как это достигается, какими рычагами должен владеть дирижер – в этом весь секрет профессии, конечно.

– С какими оркестрами вам интереснее работать: с российскими или зарубежными?

– Они очень отличаются. В России, что приятно, музыканты более готовы к тщательной репетиционной работе.

– Не встают на 46-й минуте, потому что пора отдыхать?

– Это уже бывало и здесь. (Смеется.) На Западе никто, конечно, не встанет, но, как только время перевалило за черту, оплата труда уже в два раза больше. Музыканты этому только рады.

– Помните свой первый концерт, где вы выступили в качестве дирижера?

– Это был студенческий отчетный концерт и очень важный вечер для меня, я дирижировал Героической симфонией Бетховена. В том году я только начал учиться дирижированию. Мы втроем дирижировали, разделив симфонию на три части. Этот первый публичный опыт просто незабываем для меня. И, по-моему, он был удачным.

– Вы поняли, что станете дирижером?

– Да.

– О каком дирижерском репертуаре мечтаете сегодня?

– Репертуар необъятен, и с каждым годом я его наращиваю. В свое время Рихтер говорил: «Пока не сыграл произведение четыре раза, не берусь сказать, что я его знаю». Так и у дирижера. Сегодня мне хотелось бы попробовать себя за дирижерским пультом оперного спектакля, пока не приходилось этого делать. Опера – это тоже особый, необъятный мир. А в симфонической музыке уже многое сделано, но те симфонии Шостаковича, Малера, которыми я еще не дирижировал, конечно, хочется сделать.

Границы между мирами

– Где на сегодняшний день ваш дом?

– Это Нью-Йорк, потому что там моя семья, дети учатся там... Довольно часто я не вижу их по целому месяцу, и общаемся только в скайпе. Благодаря скайпу дети не успевают забыть лица своего папы. (Смеется.)

– Они хорошо говорят по-русски?

– Да, потому что я говорю с ними только по-русски, все усилия прикладываю к тому, чтобы они говорили свободно и богатым языком.

– Музыке их учите?

– Старшие дети занимаются на фортепиано и на скрипке, младший пока нет.

– Вы с ними занимаетесь?

– Как только я появляюсь дома, они сразу разучиваются сами заниматься и просят, чтобы я помогал им готовиться к уроку. На самом деле, это нормально. Самостоятельно всем заниматься трудно, а когда кто-то помогает, можно научиться правильно заниматься. Только-только мне самому начинает казаться, что я эффективно занимаюсь. Очень много времени уходит впустую: или потому что концентрация плохая, или повторяешь то, что не нужно повторять... Целая жизнь уходит на то, чтобы в этом разобраться.

– Ваши дети успели побыть с дедом, пообщаться, они его помнят?

– Старшие очень хорошо его помнят, он проводил с ними много времени. Со старшим сыном занимался арифметикой, таблицу умножения учил с ним, когда сыну было четыре года. Они много разговаривали. С дочкой тоже провел много времени. А вот третий малыш, которому исполнилось три года нынче, увидел деда только во время похорон. Так случилось, что папа умер в тот момент, когда мы собирались везти младшего сына крестить в Москву. И мы полетели уже на похороны. То есть встреча Андрюши с дедом произошла на грани жизни и смерти.

– Александр Исаевич и с вами занимался математикой, кто из ваших братьев выбрал естественные науки?

– Один из моих братьев по образованию китаевед, другой – строитель. Но сейчас оба работают в американской консалтинговой компании, правда, в разных отраслях этого бизнеса. Оба брата работают в московском филиале и являются партнерами компании. Ездят по всей России, бывают и в Челябинске. Они оказываются в командировках чаще, чем я на гастролях. Кстати, сейчас старший брат мой тоже находится в Челябинске, но не смог прийти на концерт, потому что у него встреча была назначена.

– Из России вы уехали почти младенцем и той страны не знаете. Для вас, вероятно, и сегодня Россия разительно отличается от Америки, от стран Европы?

– Сейчас это уже стирается. Разительное различие было в конце 90-ых, когда я впервые приехал в Россию. И эмоционально это было очень волнительно. А сейчас, как мне кажется, большие различия стерлись и в повседневной, и в музыкальной жизни. Миры стали более интегрированными. И я уже с легкостью перехожу границы.

Америка вблизи

– Сегодня нет Мстислава Ростроповича, но вы сохраняете дружбу с его семьей?

– Конечно, хотя видимся, к сожалению, очень редко. Сейчас Оля (Дочь Ростроповича и Вишневской. – Прим. авт.) в Москве и они с Галиной (Вишневской – Прим. авт.) придут на мой концерт, эту программу я буду играть в Доме музыки. Приятно будет увидеться и пообщаться. Это, конечно, очень близкая мне семья. Мстислав Ростропович занимал огромное место в моей жизни, он сыграл важную роль в формировании меня как музыканта. Как я думаю про музыку, как я подхожу к самым разным вопросам исполнительства, к плану собственных занятий, как выстраиваю отношения с оркестрами – вообще все в музыке – у меня от него.

– Вы с ним много раз играли вместе на сцене. Кто первым предложил совместный концерт?

– Он, конечно же, я бы не посмел. Я тогда был еще очень молод, мне было 18 лет, мы играли с его оркестром в Вашингтоне, а до этого у них было турне по Соединенным Штатам с национальным концертом. И сегодня эта традиция продолжается, Национальный оркестр ездит с концертами по всей стране: выбирают какой-то штат и играют там во всех городах, проводят мастер-классы, чтобы по-настоящему оставить отпечаток в душах и умах слушателей и музыкантов. В том году, когда я играл с ними, в планах был штат Аляска. И это было знаменательно, потому что у этого штата русские корни. Вот так все сложилось интересно.

– Мстиславу Ростроповичу не пришлось вас подбадривать?

– Нет, куда там?! Скорее, наоборот, успокаивать. (Смеется.) Я был в такой эйфории, в полной готовности!

– А почему вы сегодня перестали быть главным дирижером Филадельфийского камерного оркестра?

– Я остался почетным дирижером. Это прекрасный оркестр, много было сделано вместе. Но сегодня я не могу проводить с ними много времени, мне приходится гастролировать с разными оркестрами в разных точках мира, поэтому я бываю в Филадельфии две-три недели в году.

– Бытует мнение, что американцы – люди тонкого слоя культуры, нация без культурных корней. Так ли это на самом деле?

– В Америке исключительно динамичная культурная жизнь даже в так называемой провинции. Многие крупные города лидируют и в смысле качества оркестров, и по другим признакам. Но там и в маленьких городах, и даже в селах вы найдете музеи современной живописи, голландской живописи XVII века, французской живописи... Потому что какой-то дядя, основавший в этом городке мебельный комбинат, к примеру, очень любил голландцев, покупал картины, а потом оставил завещание на 500 миллионов долларов на строительство музея и всю коллекцию передал этому будущему музею. Такие истории в США на каждом шагу. Это крайне децентрализованная культура, да и вообще там жизнь гораздо меньше зависит от центра, чем в России. Вашингтон – столица, но это ни в коей мере не центр в российском понимании. Финансовым центром считается Нью-Йорк, центром кино – Лос-Анжелес, промышленным – Чикаго и так далее. Конечно, Америка не соревнуется с великими народами Европы по древности, не может, как в том знаменитом анекдоте про английский газон... Тем более надо удивляться богатству американской культуры, литературы, музыкальной жизни. Да, в XIII веке там всего этого не было, но за 250 лет в США созрела и мощная литература, и выдающиеся композиторы, дирижеры, музыканты. Миру Америка себя показывает через Голливуд, ТВ, но эта страна гораздо богаче и сложнее, чем она кажется издалека.