Александр Славутский, народный артист РФ, художественный руководитель Казанского академического русского большого драматического театра имени Качалова: «Говорят, я животом любые двери открываю»

Двух Александров – Славутского и Патракова – хорошо помнят зрелые челябинские театралы. На их глазах режиссер и художник превращались в магов и волшебников театра. Но, по древней людской традиции, не только пророкам нет места в родных палестинах... Александр Патраков и Александр Славутский сначала уехали в Читу, оттуда перебрались в Ростов, а потом окончательно осели в Казани. Своим театром они гордятся по праву и спустя не один десяток лет решили поделиться этой гордостью с городом, в котором родились и где полюбили. Об этом мы говорили с гостем нашей редакции Александром Славутским.

Театр с колоннами

– Александр Яковлевич, есть ли финансовая выгода от таких серьезных гастролей репертуарного театра?

– Это гастроли в традициях российского репертуарного театра, и мы не ставили цели заработать большие деньги, как это делает столичная антреприза, когда деньги зарабатываются на медийных лицах. Мы, как сегодня с грустью пошутил главный художник вашего театра драмы, «сеем доброе, вечное».

– Почему с грустью?

– Потому что нет уже прежней территории, куда можно сеять это «доброе и вечное». Думаю, если бы мы все вместе продолжали «сеять», то смогли бы противостоять напору скептицизма и натиску западной масс-культуры. Хотя, возможно, и правы молодые, что часть театров с колоннами сегодня надо закрывать. Впервые произношу эту фразу вслух, всегда был агрессивно против этого. Другой вопрос, кто возьмет на себя ответственность стать «судией» и начнет закрывать? Даже те театры, где в данный момент нет стабильности? Кто знает, может быть, уже завтра придет в такой театр художник, с которым он восстанет из пепла. В свое время БДТ в Ленинграде был жутким театром, но пришел Георгий Товстоногов, и Большой драматический театр заблистал. Театр имени Вахтангова совсем было начал хиреть, но явился Римас Туминас, и Вахтанговский сегодня получает «Золотые маски»...

– То есть челябинские гастроли для вашего театра заведомо убыточны?

– Мы могли заработать точно такие же деньги и в Казани.

– Почему же не отказываетесь от них?

– А душа? А доказать себе, что мы хороший театр, что мы можем привлечь не только казанского зрителя? С точки зрения морального капитала, такие гастроли для репертуарного театра очень важны. Мы ни в одном городе-миллионнике не проваливались, всегда по мере гастролей набираем полные залы. В Екатеринбурге, к примеру, перед нашими гастролями «Табакерку» привозили, они играли три спектакля, но это не помешало собрать полные залы и нам. Гастроли репертуарного театра всегда убыточны, потому что театр привозит все декорации, артисты месяц живут в гостинице... А Челябинск выбран еще и потому, что это мой родной город. Здесь я родился, учился, делал первые творческие шаги... Наш главный художник Александр Патраков – тоже из Челябинска, с улицы Каслинской. Сейчас на месте его дома стоит Торговый центр. Чем старше ты становишься, тем острее желание пройти по родным улицам.

– Вы сказали о натиске западной масс-культуры, вы против подражания, например, Голливуду?

– А зачем нам делать такие же блокбастеры или сериалы? Когда-то мы гордились Тарковским и ранним Михалковым. А сегодня Никита Сергеевич с гордостью говорит о блокбастере «Ночной дозор». Чем тут гордиться? Это же жалкое подобие, которое не задержится в истории кинематографа. Мы машины не умеем делать, и не надо нам их делать, но в области живописи, музыки, кинематографа, театра и тем более балета мы никогда не были пристяжными. Так зачем нам ориентироваться на других и превращаться в потребителей низкопробной массовой культуры?

– И вы не практикуете заезжей антрепризы на своей сцене?

– Нет. К нам приезжают только друзья нашего театра. Превращение театра в гастрольную площадку считаю большой ошибкой. Что такое репертуарный театр? Это когда все – от первого до последнего человека – дышат одной идеей и работают на нее. У нас уютный небольшой театр, всего на 500 мест. Раньше было больше, отрезали, и я счастлив – не нужно большего зала для театра драмы. Почему в СССР строили большие театры? Чтобы вошел весь партхозактив. В Казани такие здания тоже есть.

– Но ваш театр можно назвать коммерчески успешным?

– У нас всегда полный зал, зритель нас любит. У нас хорошая сценография и, без ложной скромности, профессиональная режиссура. Что такое профессионализм? Это когда есть решение спектакля, есть режиссерский взгляд. Он может кому-то нравиться, кому-то не нравиться, но он есть. У меня есть ученики, которые пополнили труппу, – молодые, красивые люди, хорошие актеры. Мой учитель Гончаров говорил, что в старые меха необходимо постоянно вливать молодое вино – тогда театр будет жив и успешен. Что я и делаю. Кроме того, театр имени Качалова сегодня хорошо известен в стране, хотя мы не примыкаем к старым ортодоксам, но не примыкаем и к авангардистам, которые считают, что все старое нужно разрушить и на пустом месте строить новое.

– Сколько процентов от жизненно важной для театра суммы вы зарабатываете самостоятельно?

– Более сорока процентов своего бюджета. По капельке зарабатываем – творчеством, а не арендой помещений.

– Власти Татарстана хорошо помогают театрам?

– Признаюсь, когда-то я очень боялся ехать в республиканский театр, но сегодня понимаю, что республиканские амбиции играют очень значимую роль, когда речь идет о развитии культуры. Нам очень помогал Минтемир Шаймиев. Благодаря его поддержке наши артисты купили квартиры по льготной ипотеке – квадратный метр им обошелся дешевле. Шаймиев бывал в театре очень часто, любил наши спектакли. Его преемник большое внимание уделяет спорту, но уже побывал на нашем «Великом комбинаторе» и сказал, что посмотрел спектакль с удовольствием. Надеюсь, что придет и на другие спектакли. Однажды, когда я работал в Ростове, покритиковал секретаря обкома за то, что не бывает в театре. И он пришел: «Ты же ругал, вот я и пришел». Власть не обязана все понимать, но надо вести с ней конструктивный диалог. Политики должны понять, что вкладывать в искусство – это вкладывать в генофонд. Эту фразу я как-то произнес в Болгарии, им она очень понравилась. В Казани это понимают.

– Сейчас, когда вы на гастролях в Челябинске, ваш театр пустует?

– Там ремонт идет. Здание очень старое, только малую сцену мы вновь пристроили. Еще не открыли ее, осенью будем открывать – фестиваль «Территория» будет проходить и на нашей площадке.

Быть отцом

– Вы давно не были в Челябинске?

– В 2003 году приезжал на два дня, на фестиваль «Камерата-транзит». А вчера – как было приятно: пришел «мальчик», который когда-то занимался у меня в студенческом театре при мединституте. (Смеется.) Мальчик... 60 лет человеку, сегодня он уже профессор! Много было у меня таких ребят. Здесь все начиналось для меня: кукольный кружок в доме пионеров, театральная студия при театре имени Цвиллинга, где преподавали талантливые «старики», потом ТЮЗ, где я ставил дипломный спектакль, потом «Кот в сапогах» на сцене театра драмы, где Кота играл Юрий Цапник, потом Вампилов в драме и Островский в ТЮЗе...

– Почему не захотели остаться в родном городе?

– Я хотел остаться. Но после высших режиссерских курсов места в Челябинске для меня не нашлось. Я решил поехать в Магнитогорск, мы тогда дружили с Костей Скворцовым, и он очень хотел, чтобы я туда поехал. Однако тогдашнему начальнику областного управления культуры мой внешний вид показался несерьезным для Магнитки – джинсовая куртка, борода... Он сказал: «Нет, в Магнитогорск нельзя, давай-ка поезжай в Златоуст». Меня это обидело, и я вернулся в Челябинск-65, где работал до высших режиссерских курсов. А потом меня пригласили в Забайкалье, в Читу. Оттуда я уехал в Ростов, а затем позвали в Казань, где прожито уже 17 лет. За это время на базе театра я выпустил два актерских курса ГИТИСа, чтобы пополнить труппу.

– Почему ГИТИС?

– У нас есть в городе институт культуры, но, когда я решил там набрать актерский курс, мне стали предлагать «своих» ребят или набор на платной основе. Э-э-э, нет, решил я и попрощался с ними. Я ведь не карман свой хотел пополнить, а труппу театра. А у ГИТИСа была практика открывать театральные курсы в городах России, они доверили мне набрать курс в Казани. Причем если в других городах худруками таких курсов, как правило, становились преподаватели ГИТИСа, то в данном случае худруком был я. И в первый, и во второй раз. Мне ГИТИС предлагал открыть еще и режиссерский курс, я бы с восторгом это сделал, но проблема – из кого набрать целую группу? А на актерском курсе у меня учились ребята талантливые. Мы могли выбирать лучших, потому что ребятам не надо было платить за учебу. Напротив, мэр города помог – дал театру под общежитие шестикомнатную квартиру в двух уровнях, где артисты до сих пор живут.

– Скажите, в чем причина, что сегодня многие театры остаются без режиссеров? В том, что не хотят режиссуре учиться?

– Режиссеры всегда были штучным товаром. Но проблема не в том, что их нет. Проблема в том, что никто сегодня не хочет руководить театрами – брать на себя огромную ответственность. Гораздо проще приехать, заработать деньги за постановку и ни за что не отвечать. Получился спектакль, не получился – неважно, платите деньги и до свидания. А когда ты руководишь театром, то каждый день смотришь на свою постановку неудачную как на больного ребенка и пытаешься вылечить. Трудно заниматься репертуарным театром – это то же самое, что быть главой семьи, отцом... Проблема очень серьезная. Хотя даже на разовые постановки сложно найти режиссеров. И были у меня случаи, когда я платил авансы приглашенным режиссерам, а потом у них не получалось сделать спектакль…

Зрители плачут

– Не жалеете, что не сложилось все в родном городе?

– Черт его знает! Возможно, если бы пустили работать в Магнитогорск, никуда бы и не уехал. Я даже знал, какую пьесу хочу поставить в Магнитке...

– На ваш взгляд, почему сегодня молодые выпускники режиссерских курсов не едут зарабатывать себе имя в региональные театры?

– Едут. Но таких единицы – на Камчатку сейчас уехал Гриншпун, Марат Гацалов в Прокопьевске работает... Но именно молодые сегодня в большинстве своем кричат, что надо уничтожить театры с колоннами, где засели худруки, хотя все при этом мечтают остаться в московских театрах с этими самыми колоннами. (Улыбается.) Но ведь не только режиссеры не хотят ничего знать о региональных театрах, но и некоторые критики дальше Москвы ничего не видят. Они все время предлагают читающей публике только то, что есть в столице, как будто в других городах ничего нет. Обидно. А в региональном театре надо пахать, дневать и ночевать в его стенах... У меня, к примеру, не бывает выходных. Вот сейчас, в июле, я пойду в отпуск, но все знают, что каждый день меня можно будет найти в театре.

– Почему?

– Во-первых, потому что мне одиноко и тоскливо, начинает казаться, что все меня бросили. (Смеется.) А во-вторых, как можно перестать быть художником на три дня? Тогда нужно менять профессию.

– Обижаетесь на критиков, но ваш-то театр не просто знают, уважают.

– Но многие и не любят, говорят, что я животом любые двери открываю. (Смеется.) Открываю! Потому что и в прежние времена, и теперь не комплексовал. И добивался. Хотя давалось все трудно, с неба ничего не падало. Но при этом могу похвастать – никогда и ни перед кем я не унижался. Когда-то в Челябинске, в горкоме комсомола, мне говорили: «Тебе бы побриться, без бороды тебя бы еще больше любили». А я отвечал: «Оглянитесь, Маркс и Энгельс на стене за вашей спиной тоже с бородами, но вы же их любите!» (Смеется.) Во времена Воропаева у меня был театр при горкоме комсомола, на базе ДК ЧЭМК. И мы ставили тогда пьесы Светлова, Фриша, а потом запретного Зощенко. Помню, прибежал председатель профкома, закричал: «Это надо убрать!» У нас еще и афиша была особенной – навеяна польским театром. Но спектакль вышел.

– В Казани вам работается комфортно?

– Зритель в театр ходит. Правительство театру помогает. Репертуар постоянно расширяется. Мы много ставим не по драматургии сегодня, а по прозе. Сами сочинили «Роковые яйца» по повести Булгакова, музыку для спектакля написал Владимир Дашкевич. Моя любовь к Булгакову началась с того, что я украл книгу его произведений в одной из челябинских библиотек. Это было еще старое издание, после 1930-х Булгакова не издавали. Был грех – не вернул я книгу, сказал, что потерял, и принес взамен что-то другое. А когда решился поставить Булгакова, оказалось, что все уже ставили: и «Собачье сердце», и «Мастера и Маргариту», и «Турбиных»... Я решил взять то, чего еще никто не ставил на сцене. И это были «Роковые яйца». Но для спектакля нужна была особая лирическая форма, поэтому мы сделали мюзикл. К вам привезли вторую редакцию спектакля, по сути это премьера.

– В репертуаре вашего театра много музыкальных спектаклей, но для этого нужен поющий актерский ансамбль.

– Как говорится, дорогу осилит идущий. Если актер знает, что ее осилить нельзя, не осилит. Не знающий же будет идти вперед. На курсе с ребятами вокалом занимался хормейстер, поющих оказалось достаточно. Постепенно все стали петь и танцевать. Каждый день актеры занимаются станком, распеваются. У нас есть свой инструментальный ансамбль. Поэтому в афише и «Трехгрошовая опера», и «Скрипач на крыше», и «Роковые яйца», и «Великий комбинатор» по роману «12 стульев», такого спектакля тоже нет в других театрах, много у нас детских музыкальных спектаклей. Есть в штате хореограф, кстати, он сегодня занят во многих спектаклях. Сначала легко заменял по необходимости актеров в эпизодических ролях, потому что все у нас замешано на движении. А сегодня уже играет роли со словами.

– Откуда такое стремление к музыкально-драматическому театру?

– (Смеется.) Говорят, кто сам петь не может, любит, когда все вокруг поют. Сам я петь не могу, но могу заставить актеров это делать. На самом деле это Вахтанговская школа, пространство и музыка определяют форму моих спектаклей. Пока я не придумаю пространство и не найду музыку, не могу работать дальше. А с ребятами мы привыкли работать еще и над созданием инсценировок, все инсценировки прозы рождаются сообща. Придумываем сцену, прикладываем, как это делают модельеры, закалывая ткань на манекене. У них таким образом рождается новая модель, у нас – новый спектакль.

– Создается впечатление, что ничего невозможного для вас нет.

– Есть невозможное. Очень хочется, чтобы все вокруг были счастливы, чтобы только радость была. Но так не получается. Обязательно за слоем повидла идет слой д...ма. Что касается театра, здесь главное – захотеть. Сейчас мы взяли в работу повесть кинодраматурга Валерия Золотухи «Последний коммунист». Это автор сценариев к фильмам «Макаров», «Мусульманин». Мне он близок, это человечный автор. Его большое прозаическое произведение – тоже о жизни, о стране, о предательстве, о любви, о распаде семьи. А наш спектакль «Американская шлюха», напротив, поставлен по готовому киносценарию. Написан он был Ираклием Квирикадзе для американского кинематографа и назывался изначально «Американская б....», но такого названия даже демократия не выдержала. А поставлен не был, не знаю причин, возможно, мода на Россию прошла. Произведение очень глубокое, это мелодрама, берущая свое начало в годы сталинских репрессий. Люди в зале всегда плачут... Этот спектакль я посвятил памяти своих родителей.

«Яйца» на алтарь театра

– Вы любите сидеть в зрительном зале?

– Мне трудно усидеть в зале весь спектакль, хочется бежать, что-то поправить... Но здесь посижу, чтобы понять, как принимает спектакли публика.

– Сегодня вы одновременно являетесь еще и директором театра. Зачем вам двойная головная боль?

– Убежден, что театром должен руководить один человек. И этот человек должен быть художником, поскольку театр не выпускает хлеба, не делает станков и машин... Просто у такого человека должны быть помощники. Считаю современную ситуацию неправильной, когда театры превращаются в директорские. Во главу угла сразу же встает рубль. Театром должен руководить художник – таковы театры Льва Додина, Марка Захарова, Петра Фоменко, Георгия Товстоногова...

– Но таких личностей мало.

– Я и не настаиваю, чтобы все театры были такими. Но для меня это оптимальный вариант. Быть одновременно директором мне нетрудно. Наверное, потому что с детства во мне есть жилка хозяйственника, мой отец был заместителем главврача Первой городской клинической больницы по хозяйственной части. Вероятно, мне это отчасти передалось. Кроме того, я с детства люблю что-то делать своими руками – занимался в кружке авиамоделизма, в бутафорском кружке... Я и в Ростове был одновременно и худруком, и директором.

– Вам приходится быть жестким руководителем, увольнять сотрудников, судиться с ними?

– Руководитель, прежде чем начинать трения с коллективом, всегда должен понимать, чем это закончится. Говорить артисту, что он полная бездарь, следует только тогда, когда ты знаешь, что либо его завтра же в театре не будет, либо ты уедешь. Иначе нет смысла. Артист ведь талантливее от этого не станет. К сожалению, чаще всего режиссеру приходится работать с теми, кто есть. Я ведь тоже не могу сказать, что у меня в труппе сорок гениев. Поэтому надо просто понять, что каждый конкретный артист может сделать для театра, для спектакля. Продумать и построить каждую маленькую роль, чтобы все несли «яйца на алтарь революции», как написано у Булгакова. Скандалить впустую? Не вижу смысла. Хотя я тоже очень эмоционален, особенно грешил этим в молодости. Сил тогда хватало на эмоции, сейчас уже нет. (Смеется.)

– Еще вы являетесь секретарем СТД России. Это хлопотно?

– Два срока уже отработал. Как будет дальше – не знаю. Дело не во времени и не в недостатке сил, дело в общей ситуации, в том числе и в театральном сообществе. Россия у нас была, есть и, наверное, какое-то время еще будет оставаться страной царей. Вышел на уровень президента – решил вопрос, не вышел... Сколько приходится биться, чтобы доказать свою правоту по тому или иному вопросу?! За нас все знают, все решают, как нам жить, как работать. В России самая большая беда – проблема некомпетентности власти. Это не значит, что губернатор или министр должны все знать, но они должны рядом иметь таких людей, которые компетентны в своей сфере или умеют слушать и понимать профессионалов. А сейчас отдается приоритет принадлежности к партии или определенной группе людей.

Родные улицы

– Челябинск вам город не чужой. Остались здесь родные, друзья?

– Здесь похоронен отец, есть дальние родственники, но человек я малообщительный.

– Но вас, наверное, все время приглашают в гости?

– Какие гости? Когда мы приезжаем на гастроли в Сочи, люди купаются, а я работаю.

– Не удается расслабиться?

– Не умею. Но успел в Челябинске погулять по центру города, Кировка мне понравилась – другая совсем улица стала. Урал по-прежнему остается моим домом. Когда мы приезжали на «Камерату» в 2003 году, я побывал на Сулимова, где когда-то жил. Правда, на месте моего родного деревянного дома теперь стоит коттедж. Наш дом был удивительным – почти в центре города, но был и свой огород, и свой двор. Вспомнил я крыльцо родное, на котором любил сидеть. Собака моя жила под тем крыльцом... Беды разные вспомнил. Комок к горлу подкатился... Не знаю, схожу ли в этот раз. Вот первый круг спектаклей закончится, тогда, возможно, куда-то схожу и съезжу. Жена моя, актриса Светлана Романова, собралась съездить в Озерск, на могилу к родителям.

– В Челябинске вы обрели не только жену, но и творческого соратника на многие годы. Как сложился крепкий тандем Патраков–Славутский?

– Мы с Сашей вместе работали еще в студенческом театре, он после Свердловского театрального училища пришел работать в ТЮЗ, заведовал декоративным цехом. А потом я организовал театр в медицинском институте, и мы вместе делали спектакли. Потом Гена Бражник ставил в ТЮЗе «Жил-был тимуровец Лаптев» Хмелика, а обком партии спектакль закрыл. Потому что там бабка оставляет пионерам наследство – миллион рублей. Пионеры за ней ухаживали. И вот они думают, что с этим миллионом делать: кто-то предлагает на озеро Севан ехать, форель ловить, люля-кебаб есть, а председатель совета дружины предлагает дирижабль построить и дать ему имя «Пионерский», еще кто-то мечтает украшения купить, чтобы рыжая Машка умерла от зависти... В обкоме посчитали, что спектакль этот антисоветский, а Тенгиз Махарадзе промолчал. Труппа же была сильно возмущена, да еще и Гена Бражник – ученик Эфроса – позвонил Анатолию Васильевичу и сказал: «Убили ребеночка». Мы это приняли близко к сердцу, и я в знак протеста ушел из театра, со мной ушел Патраков.

– Такие творческие тандемы – большая редкость.

– Большая редкость, да. Нужно понимание полное, у нас это есть. Хотя по характеру мы совершенно разные люди: я много говорю, он – молчун. (Смеется.) Еще в Челябинске Саша приглашал меня ругаться с почтовиками, когда ему газеты не приносили. Я с ними ругался, а он стоял и слушал.

– Вы можете сказать, что сегодня в казанском театре у вас сложилась своя команда?

– Да, но хочется, чтобы она была больше.

– Что-то нашим театрам в последнее время в этом плане не везет.

– Сталин был не дурак, когда ввел в театре должности директора и худрука, чтобы создать двуначалие и тем самым породить конфликт. Люди постоянно выясняют, кто главный. Хотя, казалось бы, что тут выяснять – задачи-то у того и у другого абсолютно разные. Но дело в том, что директор не всегда бывает творческим человеком. Чаще всего отсюда начинается непонимание. А если директор еще и театр не любит?! В этом плане художник, даже если он человек не очень хороший, все равно любит театр.

– Если бы сейчас вас пригласили возглавить Челябинский драматический театр, вы бы согласились?

– Нет. У меня есть театр, есть дом. Кто мне позволит все это перевезти сюда, моих учеников? Я уважаю «стариков» театра имени Наума Орлова, но труппу надо омолаживать, вы же это понимаете. Кстати, пару «стариков» я бы к себе позвал, у меня их, наоборот, не хватает. Но у них тоже здесь дом, и они не поедут. Поэтому я сочувствую им. Если человек – настоящий художник, он неимоверно страдает от такой ситуации, ему обидно и больно топтаться на месте, потому что годы уходят.