Ирина Соловьева, дочь экс-губернатора, владелица сети кофеен «Шарлотка»: «Я отдавала себе отчет, что когда-нибудь придется жить не при власти. И нужно доказать себе, что ты что-то можешь»

Широкой публике имя Ирины Соловьевой стало известно накануне губернаторских выборов 1996 года. Оппозиция обвиняла дочь главы областной администрации в том, что она, руководя строительством взлетно-посадочной полосы, присваивала бюджетные деньги. Возбужденные позднее уголовные дела ничем не закончились.

Сегодня, спустя десять лет после поражения губернатора Соловьева, его дочь, как и прежде, ведет тихую, незаметную жизнь между семьей и бизнесом. Ее не видно ни на светских мероприятиях, ни на страницах журналов. Маленькая, серьезная и очень замкнутая женщина, общаясь с которой, я невольно вспоминала слова известного литературного персонажа: «Как причудливо тасуется колода, но что и говорить, – кровь».

Сын за отца не отвечает?

– Ирина Вадимовна, для многих до сих пор остается вопросом, как вы, гуманитарий по образованию, оказались руководителем строительства в аэропорту?

– Дело в том, что зимой 1995 стал вопрос о необходимости строить новую взлетную полосу, поскольку старая пришла в негодность, и через год ее должны были закрыть. Понятно, что оставить регион без авиасообщения нельзя, поэтому решение о строительстве ВПП было принято. Но в подобных проектах всегда есть проблема контроля над финансовыми потоками. Не секрет, что в карманах может осесть и половина бюджетных денег.

Я же после окончания истфака ЧелГУ несколько лет преподавала – читала в пединституте политологию. Зарплата старшего преподавателя в 1994 году была около 190 рублей, поэтому последние два года я совмещала работу в вузе с бизнесом в Челябинской акционерной страховой компании. Там, будучи заместителем директора по инвестиционной политике, занималась ценными бумагами. Эта компания имела прямое отношение к челябинскому авиапредприятию: ЧАП и агентство NEK были её учредителями. Поэтому отец и доверил мне контроль за финансированием строительства. Во многом благодаря этому дело не превратилось в фарс.

– Но именно в хищении бюджетных средств вас и обвинили...

– Этого никто не доказал. В марте 1998 года было возбуждено одно уголовное дело, потом еще одно, но оба были закрыты – следствие ничего не нашло. Более того, передо мной извинялись и представители прокуратуры, возвращая документы, и некоторые оппозиционеры. Потому что после выборов взлетную полосу достраивали еще год – делали разворотное кольцо, помещение международного сектора – и новое руководство проекта видело все документы.

– Тем не менее, обвинения сыграли свою роль в поражении губернатора Соловьева. На ваш взгляд, насколько она была велика?

– В тот момент было столько всяких обвинений! Например, мою мать – Валентину Соловьеву – называли владелицей «Чара–банка» и мошенницей. Тогда как настоящая владелица – тоже Валентина Соловьева – сидела в тюрьме. Просто действовали по принципу: главное – облить грязью, а пока человек от нее отмоется, докажет обратное, время уже будет потеряно.

Конечно, обвинения против членов семьи в определенной степени повлияли на ситуацию, но проигрыш отца был объективным. Во-первых, это время кардинальных перемен, которые кто-то должен проводить, а люди обычно этого не прощают, потому что в такой период жить очень тяжело. Во-вторых, у отца были свои взгляды, и в последнее время он все больше расходился во мнении с определенными московскими кругами. Был в ссоре с Чубайсом. Это и сыграло решающую роль.

– Что для вас изменилось после выборов 1996 года? Многие от вас отвернулись?

– Отвернулись немногие, потому что была у нас генеральная репетиция – октябрь 1993. Тогда ушли практически все, кто мог уйти.

На следующий день после выборов я почувствовала облегчение. Вся грязь, все проблемы оставались в той, прошлой жизни, а начиналась новая, в которой надо было просто найти свое место, работать и жить уже без всяких условностей и политической шелухи.

Доходное место

– Вы продолжали работать в страховой компании?

– Нет. В начале 1997 года я ушла и стала заниматься тем, чем занимались все – торговлей. Это были поставки металла, ГСМ и прочего.

– Сейчас вместе с мужем – Сергеем Коптеевым – вы владеете двумя предприятиями: заводом железобетонных изделий и сетью кофеен «Шарлотка». Чем объяснить столь разные интересы?

– Бизнес в стройиндустрии интересен тем, что развивается жилищное строительство и есть возможность заниматься производством. Это работа мужа.

Сеть кофеен – это моя работа, мое реализованное хобби. Я всегда очень любила готовить, много пекла. Поездив по Европе, посмотрев замечательные немецкие и австрийские кондитерские, захотела реализовать подобный проект у нас. Хотя бы чуть-чуть похожий на то, что есть там.

– Почему «чуть-чуть похожий», есть какие-то препятствия?

– Главное препятствие – это нехватка кадров. Вообще, большей проблемы, чем кадровый голод, в общепите нет. Даже в торговле отсутствие кадров не так ощущается, потому что продавцами могут работать и студенты, хотя это тоже не лучший вариант. Но студенты не могут работать кондитерами и поварами. Естественно, к этой проблеме добавляются и другие, связанные с персоналом. Они одинаковы для любого бизнеса – необязательность, воровство и безграничное пьянство. У нас, может быть, только последнего нет, потому что в основном работают женщины.

– Считается, что бизнесу мешает и власть...

– Да. Бизнес у нас развивается не благодаря, а вопреки власти.

– Вы как представитель бизнеса можете дать оценку вашему отцу как должностному лицу?

– Я думаю, что он по крайней мере не мешал. В тот период времени предприниматели все-таки не согласовывали бумаги по нескольку лет и не носили чемоданы денег.

– Тем не менее говорят, что ваш отец, открыв доступ к госсобственности нынешним представителям крупного бизнеса, на этом заработал...

– Во-первых, не он открыл доступ, а комитет по госимуществу, возглавляемый тогда Головлевым. Во-вторых, этому покровительствовал Чубайс. Вообще в то время мало кто представлял, что реально происходит и к чему приведут, например, те же ваучеры. Это знали люди, непосредственно проводившие приватизацию. И они очень быстро вышли из-под контроля местной власти, найдя прямую дорогу в Москву, чтобы там решать свои проблемы и нужды.

Сейчас ведь немногие помнят очереди в комитет по имуществу, в которых с раннего утра стояли директора крупнейших предприятий, чтобы подать документы на приватизацию. Многие, кстати, до сих пор остаются на своих местах, хотя после приватизации определенная доля собственности ушла под контроль московских и других структур.

– Вероятно, без чемоданов денег все-таки не обходилось?

– Тогда у людей денег не было, скорее, расплачивались пакетами акций. Сказать, как это было на самом деле, невозможно, потому что документы отправлялись напрямую в Москву. Все остальное было делом личной договоренности. Но ведь неслучайны и громкие дела, и то, что часть людей, участвовавших в приватизации, исчезла – кто-то прячется за границей, а кого-то уже нет в живых. Что же касается отца, я считаю, он поступал по совести.

– Насколько это вообще возможно во власти? Может быть, вы все-таки его идеализируете?

– Я просто хорошо знаю, как это происходит сейчас. Коррупция достигла таких размеров, что возникает все больше и больше вопросов, как мы вообще будем жить дальше. Не секрет, что существует специальная система организаций, которая позволяет власти бесконтрольно брать с бизнеса деньги. И всё это в общероссийских масштабах. Любой, кто хоть мало-мальски связан с бизнесом, знает, сколько, как и кому приходится давать.

– И вы вынуждены это делать?

– Да.

– А то, что вы дочь экс-губернатора, каким-то образом помогает?

– Нет. Просто берут еще больше.

– И продолжаете заниматься бизнесом?

– Я могу сколько угодно говорить себе, что это противоречит моим принципам, моим религиозным убеждениям, но если хочу выжить, то ничего другого мне не остается.

Капитанская дочка

– В связи с этим насколько комфортно вы ощущаете себя в роли бизнес-леди?

– Уютно чувствую себя только в процессе. Каждый день езжу на производство, контролирую приготовление блюд. Сама отбираю чай, кофе, что потом подаются в «Шарлотке». От остального максимально дистанцируюсь – на тусовки не хожу, нигде себя не демонстрирую. Я человек непубличный.

– А почему не ходите? Может быть, люди не нравятся?

– Да нет, дело не в людях. Я и раньше практически никуда не ходила – боялась повредить отцу, а после того, как часами была на допросах и отмывалась от всякой грязи, подобные желания вообще исчезли. А еще просто жаль времени. Когда дома ждет маленький ребенок – приоритеты меняются. Сейчас это – семья и работа.

– Кстати, семье не вредит то, что вы и муж – очень занятые люди?

– Нет, это только укрепляет отношения. Нет времени для ссор. Я вообще не представляю себе другой модели семьи. Мои родители оба работали и мне всегда говорили: чтобы хорошо жить, надо учиться и много работать. И теперь я то же говорю своим детям. (Улыбается.)

– А своих детей вы видите продолжателями семейной традиции в политике, в бизнесе?

– В политике – нет. Потому что это постоянная аффилированность определенным структурам, постоянное лоббирование чьих-то интересов. Не думаю, что для них это было бы хорошо.

А в бизнесе, посмотрим. Сейчас моя старшая дочь Варвара учится на биологическом факультете ЧелГУ, но она окончила курсы барменов и мне помогает. (Во время разговора, состоявшегося в «Шарлотке», Варвара обслуживала сидящих за соседними столиками посетителей.) Ей нравится, когда людям в заведении хорошо, – это очень важное для работника общепита качество. Чем она будет заниматься потом, я не знаю. Младшая дочь, Елизавета, еще только через год пойдет в школу. Но когда ее спрашиваю: «Кем ты будешь?», она всегда отвечает: «Я буду работать». Это очень важно. (Смеется.) Думаю, как и в моей жизни, для детей главное – получить хорошее образование, а там уже как получится.

– В свое время из-за карьерного роста отца вы отказались от планов учиться в МГУ. Не жалеете об этом? Почему все-таки не остались в столице?

– Сейчас фантазировать о том, что было бы, если бы, не имеет смысла. В Москву вместе с отцом мы уезжали на пять лет. Я там заканчивала школу, и его переход с комсомольской на партийную работу, потребовавший возвращения в Челябинск, совпал с моим поступлением в МГУ. Мы долго обсуждали дома, как быть. Но родственников в столице не было, времена наступали непонятные – начало перестройки, – и мама сказала, что в Москву ей не наездиться. Поэтому, как любящий родителей ребенок, я поехала за ними. Хотя перевод с юрфака МГУ на исторический факультет Челябинского госуниверситета был для меня очень большим испытанием.

– Вы видели себя юристом?

– На самом деле я хотела учиться в литинституте. В юности писала стихи и моим наставником в этом был наш известный земляк – поэт Михаил Львов, который мне и сказал, что поэт – это не профессия, нужно иметь какую-то специальность и, если так нравится литература, идти на филфак. А литература мне всегда нравилась, я читала запоем и очень много – перечитала практически всю классику от корки до корки. Но на подготовительных курсах филфака МГУ, общаясь с преподавателями, поняла, что после вуза меня ждет школа. Идти туда работать, честно говоря, не очень хотелось, поэтому мне посоветовали поступать на юридический факультет – там был такой же набор экзаменов. И я поступила.

– А увлечение литературой осталось? Что нравилось тогда, и что читаете сейчас?

– По возможности читаю много, но классику не перечитывала, потому что очень хорошо помню её до сих пор. В юности увлекалась Достоевским, нравились его «Бедные люди», князь Мышкин из «Идиота». А сейчас читаю научные журналы; как человек верующий, читаю очень серьезную литературу – творения афонских монахов, например.

– Не сложно было историку прийти к вере?

– С одной стороны, это ненавязчивое влияние бабушки. Она всегда на основной аргумент атеистов – «космонавты в космос летали, бога не видели» – мудро возражала: «Не видели – не значит, что его нет». С другой стороны, я была хорошей студенткой, читала много первоисточников. К примеру, все собрание сочинений Ленина. В своих письмах он проявляет себя как очень жестокий человек, поэтому уже тогда было недоверие к тому, что о нем говорили официально. И, кстати, не у меня одной – многие мои сокурсники пришли к вере, некоторые даже стали священнослужителями.

– А религиозность не мешает заниматься бизнесом?

– Нет. Она, во-первых, дает понимание ответственности за людей, которые у тебя работают. Во-вторых, ограничивает в способах зарабатывания денег, потому что деньги любой ценой – это страшно. Вообще, на мой взгляд, страшна сама деградация религиозного чувства в человеке, начавшаяся еще полтора века назад. Со страхом божьим исчезает и ответственность за свои действия. Ведь раньше человек думал, как каждый его поступок будет оцениваться там. Сейчас он живет, не думая. Потом его ждет пространство «2х1» и всё.

– Вы производите впечатление очень серьезной и замкнутой женщины. Вам не кажется, что в жизни человека должно быть больше радости и удовольствий?

– Мне радость и удовольствия доставляют мои дети, когда мы, например, с младшей играем в догонялки. А работа – это серьезно, это большая ответственность. Что же касается замкнутости... Знаете, откуда на Западе узнали об аварии 1957 года на «Маяке»? Тогда ведь еще не было никаких спутников.

– Нет, не знаю...

– Об этом проболталась дочь секретаря обкома на одной из закрытых вечеринок. Естественно, информацию подхватили спецслужбы и так далее. Отец постоянно напоминал мне об этом случае.

– Вообще, насколько часто у вас возникало ощущение, что вас хотят использовать, стремятся завести дружбу или роман именно в корыстных целях? По отношению к мужу, например, подобных подозрений не возникало?

– Еще учась в вузе, я не совсем понимала, почему многие люди хотят со мной познакомиться. Потом, когда на второй встрече человеку оказывалось что-то от меня надо, что я не могла сделать сама, стала понимать.

Что касается мужа, то сначала у меня были сомнения. Он знакомился со мной, зная, кто я. Еще ему наговорили о том, как я выгляжу, и когда он увидел меня, такую маленькую и тщедушную, то был сильно удивлен. А сейчас? Во-первых, у нас дети, поэтому есть ради чего жить вдвоем. Во-вторых, отец давно не у власти. Нет смысла и говорить.

– А друзья у вас есть?

– Таких друзей, с которыми я прошла все и до сих пор дружу, практически нет. И, наверно, это одно из самых сильных разочарований. Но есть большая родня...

– Вы можете подытожить: быть дочерью крупного чиновника – это больше привилегий или проблем?

– Зависит от того, как к этому относишься. Есть масса отрицательных примеров, потому что людям не к чему стремиться – за них все уже сделали родители. Это было раньше, есть и сейчас. Сейчас как будто больше. Тогда просто хорошо работало КГБ: вовремя успевали предупредить, предотвратить, на дачу отправить.

Есть и положительные примеры, когда человек думает о будущем, прежде всего – о своем. Отдает себе отчет в том, что когда-нибудь придется жить не при власти – она не пожизненная привилегия. И нужно доказать себе, что ты что-то можешь и не потому, что у тебя фамилия Соловьев, Петров, Сумин или Путин.

– И все-таки сейчас, взвесив все «за» и «против», вы хотели бы вновь родиться в семье вашего отца или бы предпочли семью, что называется, простых людей?

– Вы знаете, благодаря отцу, я познакомилась с очень многими интересными людьми. В другой ситуации это вряд ли было бы возможно.