«Неважно, где стелить соломку, если сбрасывают с 14-го этажа»: говорим с юристом «Макфы» на холодную голову

Нашумевшее дело по изъятию макаронной империи экс-губернатора Челябинской области Михаила Юревича по-прежнему не сходит со страниц СМИ. От подачи иска Генпрокуратурой до передачи «Макфы» государству прошло чуть более полутора месяцев. Топ-менеджмент компаний, входящих в агрохолдинг, пока не поменялся. Но все в ожидании нового собственника. О том, что изъятые активы продадут частным инвесторам, на Петербургском международном экономическом форуме прямо заявил министр финансов Антон Силуанов. О правовых основаниях, новых трендах в судопроизводстве, уроках и о том, что и почему не удалось сделать адвокатам, мы поговорили с управляющим партнером адвокатского бюро KR&P Евгением Ковалевым. Он был одним из юристов, представлявших агрохолдинг «Макфа» на закрытом судебном процессе.

— Евгений Борисович, чем для вас примечательно дело об изъятии «Макфы» у частных владельцев?

— Мне кажется, оно примечательно не только для нас, но и для всей страны. Изъятие практически всего бизнеса — неординарный ход. Это новое веяние, началось года два назад и в большей степени было связано с проблемами приватизации. Да, это не простые дела, но достаточно понятные. Разбирают момент приватизации в каком-то там мохнатом году…

— 30 лет назад.

— Суд выясняет, что происходило в те годы. Все стороны стеснены в доказательствах. Но в целом точка отсчета ясна. А дело «Макфы» не связано с пороками приватизации. Генпрокуратура взыскивала по гражданскому законодательству. Но при этом применяла не те нормы. Изъята собственность не только у двух лиц, которым не повезло быть на государственной службе (Михаила Юревича и экс-депутата Госдумы Вадима Белоусова. — Прим. ред.), но и у других — родственников и партнеров. Прокуратура говорит, что они как-то вмешивались в управление, поэтому нужно отнять эти активы.

— Главной причиной обращения акций «Макфы» в доход государства названо коррупционное происхождение бизнеса.

— Коррупция — это преступление, которое доказывается в уголовном процессе. А для этого нужно найти коррупционные деньги, показать, что человек в такой-то период заработал столько, на инвестиции направлено столько. И, допустим, определенная сумма не подтверждается, а на эти деньги что-то приобретено. Мы всё время говорили: «Покажите хотя бы какой-то коррупционный след в деньгах».

Защита заказала финансово-экономическую экспертизу в экспертной организации. Но объем анализируемой информации — с 2000 по 2024 годы — настолько велик, что невозможно успеть в короткие сроки. А суд у нас, как пуля, пролетел. Это ненормальное ведение процесса. Такое ощущение, что все наши доводы, которые мы хотели представить, в принципе не нужны и даже, возможно, мешали принятию решения.

— Вы прогнозировали, сколько примерно по времени продлится процесс?

— Я понимал, что особой затяжки не будет. Но ту стремительность, с которой прошел процесс, даже предположить не мог. Такое ощущение, что мы от кого-то бежали. Или к кому-то. Не мы, конечно, а суд и прокуратура. Приведу простой пример. Судья приобщил новые документы. Мы говорим: «Дайте ознакомиться, чтобы нам выстроить свою позицию». Судья отвечал: «Вы могли ознакомиться». Документы закидывали в какие-то ссылки, которые ни у кого не открывались. Процесс проходил так, чтобы не дать возможности адвокатам нормально работать.

— Насколько часто применяется в судах такой метод выкладывания документов?

— Я первый раз встречаю, законом он не предусмотрен. Мы просили дать нам хотя бы сверить, соответствуют ли указанные в ссылках документы тем, что представили суду. Но нет.

— А как это обычно делается?

— Копии документов передают в суд и другой стороне по количеству ответчиков. По идее, суд не принимает доказательства, если они не были представлены другим лицам, участвующим в деле. И после всех этих действий каково доверие к суду? Всё нужно делать по закону. Люди смотрят и делают выводы. Если сделали это с таким крупным предприятием, как «Макфа», значит, это можно сделать с любыми другими компаниями. Не надо ничего доказывать, можно просто сослаться на папки, которые не распаковывались, на доказательства, которых не видно. Вопрос не в том, кто выиграл, а кто проиграл, как выглядит правосудие и какими будут последствия.

— Судя по примеру «Арианта» и планах на ЧЭМК, предприятия изъятого холдинга отдадут/продадут другому собственнику.

— Возникает вопрос, будет ли новый владелец вкладываться в развитие, зная, как к нему пришло и как от предшествующего собственника ушло? Будет ли он строить, инвестировать в производство? Очень сомневаюсь. Легкость и скорость изъятия скорее приведут к желанию выжимать всё, что можно. Потому что вдруг твой актив снова покажется интересным государству и его снова изымут. Мне кажется, государство должно быть заинтересовано в том, чтобы развивалось много конкурентоспособных бизнесов, чтобы они давали больше рабочих мест и налогов. Люди должны вкладываться и не думать, что это отберут, иначе теряется смысл инвестиций. Все же смотрят на то, что происходит, ставят себя на место тех, в отношении кого это происходит. В этом я вижу самую большую проблему.

— Евгений Борисович, а что юристы защиты сделали не так? Что в этой ситуации могло быть по-другому?

— Это, конечно, лишь допущение и предположение. Но из того, что, как мне кажется, могло бы повлиять при честном и справедливом суде, это, в первую очередь, результаты судебной финансово-экономической экспертизы. Мы просили: дайте время завершить ту экспертизу, которая уже идет. Отказ. Просили: пусть суд сам назначит, выберет специалистов, экспертов, которые ее проведут. Отказ. Судья очень часто произносил фразу «Мне этого не надо». Да, решение принимается единолично судьей. Но наше право — представить доказательства, а его право — оценивать их. А нам не дали возможности это сделать.

— Какие, например?

— В одном абзаце иска написано о том, что у холдинга были преференции, и связаны они с монополизацией рынков. Мы подали запросы в антимонопольную службу. Нам ответили, что они никогда не исследовали эти рынки. Также была информация о том, что бенефициары пользовались своими полномочиями — в том смысле, что их предприятия никто не проверял. Однако каждая из компаний холдинга представила перечень контрольных мероприятий.

В вину ставилось получение льготных субсидий и прочих мер поддержки. Хотя это федеральные программы по субсидированию производителей, действующие по всей стране. Чтобы получить субсидии, нужно было участвовать в конкурсе, затем проходили проверки по использованию средств. Мы предлагали запросить в федеральных органах всю эту информацию, в том числе в сравнении с другими производителями и регионами. Ответ: нет, не надо. Знаете, это словно тебе дали меч в комнате, где летает муха, закрыли дверь, выключили свет. И предлагают найти ее и убить: а что сложного — она же жужжит?

— ЧЭМК, «Ариант», «Макфа» — за громкими судебными процессами и их итогами следят все бизнесмены. Обращаются ли к вам с вопросами, просят советов?

— Очень многие представители бизнеса, юристы звонят, интересуются. Они ставят себя на место ответчиков и задаются вопросами: что сделать, как себя вести, где соломку подстелить?

— Теперь знаете где?

— Неважно, где ты будешь стелить соломку, если тебя сбрасывают с 14-го этажа. Можешь даже место показать, куда будешь падать, воз соломы привезти. Но если так будут рассматриваться дела, это не поможет. Рецептов и вариантов нет. Потому что доводы защиты не играют никакой роли. Если у тебя актив находится в Российской Федерации, хоть на Луне зарегистрируешься, у тебя его могут забрать.

— Интересен еще такой момент. С иском обратился заместитель генпрокурора. Да, это представитель федеральной структуры, высокое должностное лицо. Но суд — это же самостоятельная ветвь государственной власти. Допустим, что судья примет решение, которое не понравится истцу. Чем это ему грозит — премии лишат, с должности снимут?

— Я не знаю, что с ним будет. Но когда судьи так себя ведут в делах Генпрокуратуры, наверное, они что-то знают. Это вопрос их внутреннего убеждения.

— Адвокаты подали апелляционную жалобу. Ее рассмотрят, допустим, откажут. Что дальше? Продолжите требовать проведения экспертизы?

— Думаю, да. Без нее нельзя решить этот вопрос. Нужно понимать, что дело об изъятии — это про деньги, а не про то, что кто-то кому-то не понравился.

— Евгений Борисович, какой урок вы извлекли из этого процесса?

— Ничего нового я не увидел. Просто в такой концентрации еще не встречал. Теперь есть понимание, какой может быть максимальная форма воспрепятствования защите в гражданских делах. Ну что же, нужно быть еще более активным и перестать верить вообще чему-либо. Исходить не из наличия у тебя прав, а из их отсутствия.

Всё о деле Юревича и «Макфы» — в специальном разделе 74.RU.