Вы не в ту сторону запрещаете. Почему на самом деле в России дорожают хлеб, масло и гречка

На минувшей неделе ФАС потребовала у переработчиков зерна объяснить, почему в стране подорожала гречка. Именно с нее в 2020 году был запущен процесс ручного управления ценами на продукты на самом высшем уровне, и вот опять. Наши коллеги из «Фонтанки» спросили у главного по зерну в России, что вообще происходит и почему.

На этот раз ФАС России, похоже, сыграла на опережение. Обнародованное ведомством письмо Российскому союзу мукомольных и крупяных предприятий говорит об увеличении себестоимости гречки в ноябре — декабре 2024 года. Правда, пока об этом не в курсе ни Росстат, ни руководство отраслевых объединений.

Проблемы с ростом отпускных цен производителей действительно есть, но в другом месте — с семенами подсолнечника, от которых зависят цены на растительное масло. Вот оно действительно дорожает в магазинах, в отличие от гречки, — правда, пока в очень ограниченных количествах.

«Фонтанка» поговорила с главой Зернового союза России Аркадием Злочевским, который рассказал, в чем реально заключается проблема отрасли и почему, несмотря на все старания чиновников, цены в магазинах будут вести себя по законам рынка, а не по указаниям сверху.

— Действительно ли на рынке наблюдается рост оптовых цен на гречиху, о котором говорит ФАС, и если так, то с чем он связан?

— Нет, ну на гречиху мы не видим особого роста.

— В магазинах она вроде тоже не особо дорожает.

— Это уже вопрос к сетям. У нас всё достаточно стабильно, урожай хороший, для нормального потребления в стране его хватит. Он хуже, чем в прошлом году, но этому есть объяснение: меньше площадей было засажено, и с погодой было так себе.

— Россияне потребляют плюс-минус миллион тонн в год, и столько мы вырастили?

— Мы вырастили больше. Почему ФАС обратила внимание на гречку, я не знаю. Возможно, был задан вопрос торговым сетям, а те сослались на переработчиков, которые делают эту крупу. Но у нас на зерновом рынке с сырьем гречихи ничего не происходило.

— А что с подсолнечником? В последних отчетах говорится, что урожай сильно упал относительно прошлого года.

— С ним как раз всё понятно. Мы же переходим на отечественные семена по настоянию Минсельхоза. А они по урожайности показывают результаты гораздо ниже. Мы летом сравнивали поля, засеянные отечественными и импортными семенами. При одинаковой инфраструктуре и технологиях урожайность пока ниже на 30%.

— То есть для того, чтобы с отечественными семенами поддержать требуемый стране уровень урожая, надо сажать на 30% больше подсолнечника?

— Да, чтобы произвести такое же количество, надо на треть больше площадей засевать. Но это абсурд. Дело в том, что подсолнечник очень требователен к севообороту: если его не производить, то почвы быстро деградируют. Все специалисты это знают, и никто не рискует так делать. Ведь если после нескольких урожаев подсолнечника посеять на этом поле пшеницу, кукурузу или что угодно, то не получишь урожая вообще.

Но основная проблема даже не в этом, а в отсутствии внешних рынков сбыта. Его, сырье, больше нельзя экспортировать. Из-за этого испарилась конкуренция за подсолнечник между экспортерами и внутренней переработкой.

А внутренняя переработка, в свою очередь, сильно монополизирована. Она контролируется несколькими крупными компаниями, которые согласовывают между собой закупочную политику. Мы видим, что картельные соглашения у них существуют, но государство с этим не разбирается.

Чиновники считают, что экспорт подсолнечного масла всё оправдывает, но это же демотивирует производственную базу. Естественно, когда цены обваливаются, как в прошлом сезоне, когда цена за тонну упала ниже 19 тысяч рублей, то проще ничего не сеять.

— А какова линия рентабельности для производителей?

— Линия рентабельности сейчас — около 27 тысяч рублей за тонну. В итоге фермеры «припали» в этом сезоне. Меньшую технологичность по посевам были вынуждены применять в том числе и по причине отечественных семян. Ну какое-то количество импортных семян осталось, кто-то запасся до того, как квоты были введены. А остальные — всё.

И в общем, естественно, урожай просел, а дальше — и это совершенно логично — выросла цена подсолнечника. И сейчас он стоит около 47 тысяч рублей за тонну. Вообще, для производителей это в чем-то и хорошо. Из-за высоких цен инвестиции в масленичную отрасль текут достаточно активно. А переработчикам-то при таких ценах куда деваться? Они же только что мощности нарастили, вот и покупают.

Получается, что сами себя загнали в угол. Это же именно переработчики пролоббировали ограничения на экспорт и тому подобные вещи.

А вот на Украине никаких ограничений на экспорт сырья нет. Так что она сохраняет свои позиции на рынке продажи масла, которое у них совершенно не подорожало.

— А что на мировом рынке с ценами сейчас происходит?

— В целом они снизились по сравнению с прошлым годом. Но 2023 год был аномальным, там цены доходили до 2 тысяч долларов за тонну растительного масла. Сейчас же средний уровень — 1100–1200 долларов. А я помню сезоны, когда они падали до 700–800 долларов. Пережили же мы эти сезоны, так что дело не в этом.

У нашего главного конкурента, Украины, нет экспортных ограничений. Она продолжает экспортировать подсолнечник и производит его всё больше и больше. И ей хватает на внутреннюю переработку, чтобы занимать лидирующие позиции по поставкам масла, и на экспорт. И в результате закупочные цены внутри Украины на подсолнечник на 30% выше, чем в России.

Потому есть и мотивация производить как можно больше семян и потому и нет таких проблем и провалов для переработчиков. А у нас закупщики как зажмут своей монопольной политикой цены — всё, мы перестаем сеять.

— Но если посмотреть на это все-таки с точки зрения чиновника, низкие закупочные цены должны сдерживать рост стоимости растительного масла?

— Расскажите мне, как это сдерживает! Цены на масло всё равно растут. Вот в прошлом сезоне закупочные цены на семена обваливались до 15 тысяч за тонну. И что, сильно в магазинах масло подешевело?

— Да, интересный эффект, конечно.

— Более того, из-за того, что цены на масло не снижаются, государство ввело пошлины на его экспорт. Теперь уже по производителям масла бьют. Ну, в общем, это не очень эффективная политика. Все эти ограничения всё равно в конечном итоге заканчиваются одним и тем же.

— А вы помните эту историю, когда власти в 2020 году, тоже в конце декабря, требовали из-за резкого роста цен на масло и гречку срочно принять меры для их сдерживания? Тогда это закончилось постановлением правительства, которое разрешило ограничивать розничные цены. Однако с тех пор они не особо как-то снизились.

— Конечно, в таком режиме ручное управление будет неэффективно. Справиться с ценовой ситуацией такими методами невозможно. Мы же практически с самого начала, когда пришла команда Патрушева в Минсельхоз, объявили, что теперь ориентируемся на аргентинский опыт.

— Это как?

— А именно так. В Аргентине 30 лет назад ввели ограничения на экспорт — и пшеницы, и масла, и всего. Как раз чтобы сдержать внутренние цены на продукты. И к чему это привело через 30 лет? А к тому, что по прошлому сезону в Аргентине самый высокий уровень роста цен на все продовольственные товары. Вообще в мире самый высокий. А ведь все 90-е годы — мы просто забываем, память короткая, — все 90-е годы мы сидели на аргентинском подсосе, импортируя оттуда пшеницу.

А что сегодня Аргентина собой представляет как экспортер? Да ничего. Теперь уже мы сами поставляем пшеницу в Бразилию, в Мексику — на их традиционный рынок сбыта.

— Какая-то неправильная наука.

— Ну так я и говорю, самый неэффективный опыт регулирования в мире был взят за основу для нашего отечественного рынка. Я об этом тогда уже кричал. Кто-нибудь это, хоть слово в прессе написал тогда?

— Я сейчас напишу.

— Ориентируйтесь лучше на Бразилию, которая никаких ограничений не вводила и 30 лет назад была на одних стартовых позициях с Аргентиной, а сегодня — второй экспортер продовольствия в мире после США. Через 30 лет! И где там Аргентина? В каком-то хвосте барахтается со своим экспортом.

— А вот с вашей, извините, колокольни руководителя отраслевого союза, каким образом видится резкое подорожание хлеба в магазинах летом этого года? Вы за этим процессом с какими чувствами наблюдали?

— Это стандартная вещь, которая вообще никак не связана с ценами на зерно, как бы об этом ни кричали хлебопеки. Никогда цены на зерно не приравниваются к ценам на хлеб, всегда играют роль другие факторы. В стоимости хлеба зерно составляет процентов 15–16. И даже если цены на зерно выросли на 40%, то в булке хлеба это отражается повышением на 2–3%. А вот если тарифы на электроэнергию растут на 10% или зарплаты — на 30%… тут это всё сразу ощущается.

В качестве примера возьмем далекий 2009 год: тогда цены на пшеницу обвалились в три раза — с 9 до 3 тысяч рублей за тонну. А цена на хлеб выросла (в расчете на килограмм) с 26 до 32 рублей. Поразительная история!

— А с импортозамещением по пшенице так же обстоит ситуация, как с подсолнечником?

— Пшеница никакого импортозамещения не требует вообще — у нас всё свое, тут мы уже выстроили систему. В 90-е была дискуссия среди селекционеров, стоит ли использовать метод гибридизации, но (поскольку гибриды живут очень короткое время — всего 3–5 лет — в отличие от сортов, которые живут десятилетиями) пришлось от него отказаться. А что в результате? Посмотрите на весь перечень импортозависимых семян, которые мы завозим из других стран, — абсолютно все. За исключением сои, потому что она не поддается гибридизации. А всё остальное — это гибриды. Вот по сортовым семенам у нас никаких проблем нет, они все свои.

— Какие у нас культуры наиболее импортозависимые?

— В первую очередь сахарная свекла — у нее импортозависимость выше 90%. Далее идут подсолнечник (72%), кукуруза (56%) — в общем, у всех культур этот показатель 50%.

— А рис у нас свой?

— Свой, но только короткозерный, тот самый, Краснодарский. А вот длиннозерный рис мы до сих пор импортируем.

— Вот как раз с рисом, судя по урожаю этого года, у нас всё очень хорошо?

— Действительно, неплохо с урожаем на самом деле, он действительно рекордный в этом году — 1,2 миллиона тонн. Но почему-то экспортировать рис нельзя, поэтому нет стимулов к расширению посевных площадей. А ведь, несмотря на то что он короткозерный, у него достаточно высокое качество. Помню, к нам приезжала делегация из Японии в 2010-х, оценивали возможность использования нашего кубанского риса в суши-ресторанах в Европе.

— Подошел?

— Да.

— А мы всё какие-то дорогие японские сорта покупаем…

— В Европе в принципе рис весь импортный, своего не хватает, чтобы снабжать рестораны. Везут из Таиланда, из других стран Азии, а Кубань-то ближе.

— Но из нее нельзя ничего экспортировать?

— Да, теперь нельзя. А тогда активно пытались закупать. Но потом в 2020 году случилась авария на Кубанском водохранилище из-за засухи, которая вырубила экспортный потенциал на несколько сезонов. Сейчас урожай восстановился, но появились экспортные ограничения.

— А есть интерес, чтобы снова экспортировать рис?

— Я считаю, что экспортные ограничения вообще крайне вредны. Они демотивируют производственную базу. Если мы хотим удержать внутренний уровень, надо позаботиться о том, чтобы у нас было перепроизводство — производилось как можно больше.

Что плохого в том, что цены на зерно начинают расти в связи с ростом экспорта, когда курс рубля падает, а цены подгоняются под мировые? Кто мне может объяснить, почему должно быть иначе и почему надо действовать по аргентинскому сценарию? Ведь это приведет к тому, что мы будем потом опять импортировать ту же самую пшеницу. Или даже не импортировать, но внутренние цены всё равно будут намного больше, чем сегодня.

Нет никаких стимулов для выращивания пшеницы — это экономически неоправданно. Зачем ее производить, если цену утрамбовали так, чтобы производства ее брали почти за так. И у нас не только экспортные квоты, но и пошлины сверху.

— Получается, что самая главная боль — это ограничения на экспорт. А если взять этот сезон, то что самое неприятное происходит у вас в отрасли?

— Вторая неприятность — активнейшая монополизация на экспортных направлениях, которая приводит к снижению закупочных цен. Это приводит к демотивации производителей сырья.

— А кто же эти монополисты?

— У нас с крупнотоннажными отгрузками работают три порта и пять терминалов. Всего. Это уже о чем-то, наверное, говорит?

Есть порт Новороссийск, порт Тамань, порт Туапсе. Только они способны отгружать крупные партии зерна. По одному зерновому терминалу в Туапсе и Тамани. Обратите внимание, что в Новороссийске зерновой терминал принадлежит «Деметра-Холдингу», Таманский терминал наполовину тоже принадлежит ему и миноритарная доля (49%) в Новороссийском комбинате хлебопродуктов тоже принадлежит ему. Объединенная зерновая компания (ОЗК) — государственная. Проект крупного госбанка и «Деметра-Холдинга». Они декларировали, что вышли из проекта, но на самом деле всё так и осталось.

Есть единственный независимый терминал КСК, который принадлежит группе «Дело», который действительно нарастил свой объем перевалки более чем до 10 миллионов тонн. И есть терминал в Туапсе, который принадлежит Владимиру Лисину, но у него есть ограничения: нет возможности доставлять груз автотранспортом, только по железной дороге. В Тамани, напротив, нет железной дороги, только автотранспорт. Таким образом, три игрока всегда могут договариваться между собой.

— А как же наш новый терминал в Высоцке? У него 4 миллиона тонн мощность.

— Он развивается, но пока не те объемы, конечно. Это теоретическая мощность, а по факту он отгрузил 800 тысяч тонн за прошлый сезон. А все крупнотоннажные отгрузки идут в Черном море в Новороссийске или на рейдовой перевалке в Керченском проливе Азовского моря.

Что сделало государство? «Отжало» торговый дом «Риф» — крупнейшего экспортера. Он в прошлом сезоне остановил отгрузки и находится до сих пор в простое с марта. Его объемы перехватили две компании: «Деметра-Холдинг» и ОЗК.

«Риф» грузил зерно через ГК «Дело», через независимый терминал, в результате он сократил перевалку на половину объема. А у «Деметры» и ОЗК — собственные морские терминалы, при этом ставки на перевалку в два раза выше, чем на других. И государство на это смотрит сквозь пальцы.

Кроме того, у «Деметра-Холдинга» в руках львиная доля вагонов-хопров — специализированного подвижного состава. ФАС не заводит дело, потому что формально там меньше 50%, но ФАС не учитывает, что от 20 до 30% всех хопров ездит не с зерном, а с удобрениями, цементом. Их мешать в одну кучу нельзя. В итоге никакой регуляторики нет, всё это приводит к довольно высоким расценкам на перевозки — и понижает закупочные цены крестьян. То есть в первую очередь влияет на экономику провинции.

— А каков эффект для рынка от присоединения новых территорий?

— В прошлый сезон активно оттуда поступал, например, тот же подсолнечник по очень низким ценам. Раньше этот подсолнечник уходил на Украину и на Запад, а не к нам. И соответственно, тот же Ростов очень сильно просел. Надо было это регулировать — там девать некуда было его, но это кризис перепроизводства был не в России в целом, а конкретно в новых территориях.

— В этом году удалось как-то исправить ситуацию?

— Я думаю, в этом году будет полегче все-таки. Теперь Минсельхоз считает всё вместе, с новыми территориями и декларирует рост. Но получается, лукавит, докладывая наверх. Потому что раньше-то мы не включали новые территории, даже Крым не включали в общую статистику по урожаю. Например, сейчас Минсельхоз декларирует, что отсеяли озимых под урожай будущего года 19 миллионов га, хотя план стоял 20, но умалчивается, что это с новыми территориями.

— Сколько пахотных земель прибавилось?

— Мы считаем соответственно, что у нас отсеяно реально 17,4 миллиона га без новых территорий. И это довольно существенное падение, потому что в прошлом году без новых территорий было 18,61 миллиона га. А теперь Минсельхоз говорит, что посевы выросли почти на 2 миллиона га.