Яна Вагнер: «Женщина по-прежнему не везде человек, но нам это уже не нравится»

Большую часть жизни Яна Вагнер занималась деловыми переводами и логистикой, но в 2011 году вышел ее первый роман «Вонгозеро» — о людях, бегущих от страшного вируса из Москвы в карельскую глушь. После его экранизации и начала эпидемии ковида писательница обрела зловещую популярность и продолжает писать новые «герметичные триллеры». В 2024 году вышел «Тоннель», по сюжету которого несколько сотен человек оказываются запертыми в автомобильном тоннеле под Москвой-рекой. В новом антураже Яна Вагнер снова рассказывает о встрече людей с катастрофой и самими собой.

Корреспондент 74.RU поговорил с писательницей о человеческой натуре, ее творчестве, литературной индустрии и немного о будущем.

— В «Анне Карениной» у Анны ближе к финалу мелькает мысль: «В домах всё люди, люди… Сколько их, и все ненавидят друг друга». Постоянное напряжение на грани конфликта, которое прорывается наружу, есть и в «Тоннеле», и в других ваших книгах. А в реальности насколько среди нас велик этот градус взаимной нелюбви? Отчего он такой, чем это исправить?

— Знаете, я не думаю, что это нелюбовь. Для нелюбви мы слишком мало все друг с другом знакомы, это просто непонимание. Когда мы чего-то не понимаем, мы боимся, от страха злимся, и злость эта неадресная, в ней ничего личного. Просто понимание требует усилий, это отдельная работа, а сил у нас мало. Гораздо легче продолжать не понимать, бояться и злиться. Тот, кто делает над собой усилие и пытается разобраться, часто замечает, что причины для страха преувеличены, а то и вовсе бояться нечего, и становится неловко.

Главное, не надо собираться в стаи. Стая — очень первобытное состояние, в стаях принято бояться чужаков и бить их. Кто-то возразит, что у этого инстинкта есть основания, что мир так устроен, но не случайно же Создатель подарил нам эмпатию. Наверное, свои страшные книжки я и пишу о том, что почти все мы способны к эмпатии, если выдохнем и дадим себе труд. На неё вся надежда.

— Можно ли сказать, что градус ненависти стал выше во всём мире, или это ощущение искусственно?

— По сравнению даже с двадцатым веком или с четырнадцатым, например, не говоря уже о каком-нибудь втором, — нет, конечно, это не так. Были времена, и не так уж давно, когда люди ходили смотреть на публичные казни и детей с собой брали. Еще пару столетий назад женщина была не совсем человек, и сейчас она по-прежнему человек не везде, что уж там, но нам это уже не нравится. И я лично, а мне всего пятьдесят, застала еще времена, когда драть ребенка ремнем было делом житейским и повсеместным, а сегодня нам и перед животными как-то неловко становится.

Да, не всем. Да, мы с разной скоростью всё понимаем, восемь миллиардов человек невозможно взять и привести в одну точку одновременно. Слишком разные стартовые условия даже внутри самых благополучных, казалось бы, обществ, а их всё еще мало, благополучных. Но тут я согласна со Стивеном Пинкером, если вас захлестывает пессимизм, прочитайте «Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше» и поверьте, еще сто лет — и опять станет лучше.

— Да, вы часто говорите, что люди разумнее, чем кажется, что часто в экстремальной ситуации вместо того, чтобы резать друг другу глотки, люди всё-таки приходят к более созидательным вещам. Защищает нас инстинкт самосохранения или..?

— Инстинкты нас скорее сбивают с толку, по-моему. А спасают — разум, просвещение и эмпатия. Ну и то, что по своей природе мы всё-таки не жестоки. Вопреки сотням тысяч лет беспрерывной борьбы за место под солнцем, из которых мы более-менее представляем себе только последние десять, и от них тоже, в общем, волосы дыбом — всё равно.

Мы стараемся делаться лучше — как умеем и можем, не быстро, с трудом, это тоже борьба. И об этом всё наше искусство, и философия, и наука, социальные нормы, мораль, даже заповеди религиозные. Мы хотим над собою несовершенными приподняться и инстинкты свои победить. Не всегда получается просто.

— А что лучше помогает человеку смириться с ближним — совместное преодоление и превозмогание или спокойная частная жизнь, в которой чувствуешь себя защищенным? Реально ли второе вообще в сегодняшнем мире?

— Сплачивают нас разные вещи, не всегда правильные. Но, конечно, чем мы спокойней и благополучней, тем нам проще быть добрыми. Чем больше мы сытые, тем меньше мы жадные. А вот злые и жадные мы чаще от страха и голода, от неуверенности, усталости и дискомфорта. От того, что к нам мир не был добр, и раз так, то и мы ему не должны.

— Вы приезжаете на большой фестиваль, посвященный в основном современным российским книгам. Какой вам видится сегодняшняя литературная «поляна» и ваше место в ней? Можете ли вы назвать себя преуспевающей писательницей, сравниваете ли себя с другими?

— Когда в 11-м вышло «Вонгозеро», русский литературный цех был еще строгий и неприступный, как Олимп. Все были страшно серьезные, шестидесятилетние и с бородой, даже женщины. Жанровым книжкам в литературе было не место, девочкам без бороды тоже в литературе было не место, а дебютанту и вовсе следовало погулять за забором сначала, и я погуляла. Дольше, кстати, чем дебютанты-мальчики, которых во взрослую компанию приняли побыстрее.

Но теперь и мне пятьдесят, и хотя бороды так и нет (я слежу), из «молодой писательницы» вроде бы превратилась наконец в писателя без суффиксов, и даже критики не просто заметили меня, а иногда хвалят, спасибо им.

Хотя я с тех пор написала всего-то четыре романа, мне здорово несколько раз повезло, и «поляна» в целом стала гораздо дружелюбней. А я наконец бросила думать про нее и свое в ней место. Относиться к себе серьезно — вообще опасный путь, особенно для писателя. Давайте все сравним себя с Фолкнером, Толстым, Сэлинджером, Булгаковым (сами продолжите список, он почти бесконечный), и место наше сразу станет очевиднее некуда.

— Большая часть читателей вас знает с «Вонгозера», а что было до него? С чего всё начиналось? Что вы думаете сейчас про свои первые литературные опыты?

— Да с «Вонгозера», в общем, и началось. Я его написала в 37, а до этого занималась совершенно другими делами, и никаких текстов в стол у меня не было, и даже юношеских стихов. Я и «Вонгозеро» по частям выкладывала в «Живом Журнале» в Сети, потому что не думала, что пишу роман, это была просто история с продолжением, тогда все в ЖЖ что-то писали, и я тоже, на публикацию никто из нас точно не рассчитывал.

Ну то есть я до этого там же, в ЖЖ, сочинила еще горстку рассказов про любовь, довольно дурацких, все, наверное, начинают с рассказов про любовь. Впрочем, тринадцать лет спустя мне и «Вонгозеро» кажется довольно дурацким, хотя судьба у него сложилась удачно. В каком возрасте ни начинай, первый опыт, наверное, всегда таким кажется.

— Можете ли сказать, что книжная индустрия в упадке? По итогам 2023 года издатели замечали сильный спад продаж, а как дела обстоят в этом? Чем вы зарабатываете на жизнь и тяжело ли совмещать это с писательством?

— Я не издатель, и оценивать состояние индустрии всё-таки дело совсем не моё. В этом смысле я не эксперт и просто не знаю цифр. Но писатель я довольно везучий, с тех пор как вышел мой дебютный роман, зарабатывать чем-то другим мне не надо. У «Вонгозера» 17 переводов и успешная громкая экранизация, которая принесла новые хорошие тиражи, да и трем остальным моим книжкам везет, их читают, допечатывают и переводят. Права на экранизацию «Кто не спрятался» тоже проданы несколько раз: они истекают быстро, а кино — дело медленное, это очень удобно. Ну а с «Тоннелем» сразу столько всего случилось хорошего, что страшно сглазить. Всё хорошее сразу случилось с «Тоннелем», хотя он вышел всего полгода назад.

Это вовсе не значит, что я хороший писатель, просто у меня так получилось. Очень многим прекрасным писателям, которые лучше меня, приходится совмещать. Так бывает чаще, чем наоборот, и не только у нас, но у нас особенно.

— Стали ли новые книги элитарным продуктом, и если да, то как в этих условиях писать, для кого?

— Нет, конечно, не стали. Просто реалии изменились. Да, бумажные книги дороги, мы задумываемся, какие купить в бумаге, хватит ли денег и места в шкафу. Чаще всего выясняется, что не хватит, но это не страшно, потому что есть электронные книги, аудио и подписки на книжных платформах, где можно читать и слушать почти всё, что сегодня выходит, и даже переключаться между текстом и аудио, если вдруг захотелось. Словом, книги даже доступнее стали, чем раньше.

У меня, к примеру, давно нет времени читать глазами, и я слушаю книги за рулем, пока мою полы и готовлю, гуляю, хожу за грибами, вместо музыки, новостей и подкастов: от книг я счастливее. Книги лучше, и читают их прекрасные люди, у нас возродилась-таки школа чтецов, а хороший чтец — отдельное удовольствие.

— Как вы относитесь к пиратам?

— Это сложный вопрос, но ответить попробую честно. У искусства границ и кордонов быть не может и не должно, а они, к сожалению, есть, и легально купить, например, Fairy Tale Стивена Кинга я даже в оригинале теперь не могу, а перевода и не будет. И четвертый сезон своего любимого сериала на «Нетфликс» я легально теперь не увижу, но хочу и пойду к пиратам, куда я денусь. И за музыкой пойду, которую больше купить нельзя, и за игрой. У пиратов границ нет. Но я готова была платить и платила, и не только я, потому что, смотрите выше, мы работали над собой и в этом смысле тоже. И наступил же момент, когда украсть книжку, игру или фильм стало совсем уже неприлично, настолько это было доступно, мы все его помним.

Словом, с пиратов спрос небольшой, на то они и пираты. Это наше дело и наша ответственность, как всегда, — покупать или красть. И когда можно купить, это очень простая развилка на самом деле. Этическая дилемма.

— К слову об этике: считаете ли вы, что книги могут научить человека чему-то хорошему или, наоборот, плохому, внушить какие-то мысли? Следите ли вы за тем, что читает ваш сын (если он читает)?

— Я уверена, что к литературе понятие этичности неприменимо. У нее просто нет такой функции — воспитывать, объяснять, как правильно. Для этого есть Библия и Уголовный кодекс. А писатели просто рассказывают нам истории как умеют о том, в чем хочется разобраться, что мучает, радует или волнует. Разумеется, чтение заставляет нас думать и чувствовать, и это прекрасно, в этом и есть удовольствие — жить какое-то время в чужой истории, примерять ее на себя. Примерять чужой опыт не только увлекательно, но и полезно (помните про эмпатию?), это расширяет и усложняет наш собственный мир.

Сын мой давно уже взрослый, ему 31, конечно, за тем, что он читает, я не слежу. Да и в детстве его не следила. Подсовывала книжки, да, но одни ему нравились, другие нет, третьи он выбирал себе сам. Чтение вообще такая интимная вещь, по-моему, в это никак не вмешаться снаружи, можно только попробовать заразить. Показать, в чем счастье.

— Хочется ли вам написать новую книгу?

— Нет, но придется. Это читать — счастье, а писать трудно, и радости в этой работе немного. Прежними своими текстами ты уже недоволен, опять получилось не так, как хотелось: был у тебя вопрос, над которым ты бился год, три или пять, а ответ не нашелся. То есть надо садиться обратно за стол, и новая книга — еще годы беспрерывных мучений, причем ответа ты всё равно не найдешь, он слишком большой.

Невозможно найти ответ, невозможно понять мир, это нам не по силам, мы слишком маленькие и совсем недолго живем. Литература, философия, религия, квантовая физика — попытки ощупать слона в темной комнате, которую строили не для нас. Неловкие, часто смешные и заранее обреченные на провал даже у гениев, но все-таки небесполезные, потому что некоторые из этих попыток приближают нас на шажок к пониманию. А бывает, что и на шаг.

— В каком свете вы видите будущее? Что вам дает силы и надежду?

— Вот в этом, пожалуй, и вижу. Мы стараемся.