Роза Орлова, директор Челябинского театра юного зрителя: «Я ни одного режиссера не "съела"»

У директора Челябинского ТЮЗа Розы Орловой много друзей. Недоброжелателей и завистников тоже хватает – Роза Захаровна этого не скрывает. Сильную и яркую личность вряд ли можно представить в ином окружении. Выбирая между благополучием театра, которому отдано 20 лет, и творческими амбициями режиссера, она расстается с режиссером. И трудно укорить ее в этом, потому что нельзя отказать в профессионализме самой высокой пробы и владении тонкой интуицией. А каждая новая встреча с Розой Захаровной убеждает, что потенциал этой женщины не исчерпан вопреки всем юбилеям, и она точно знает, что будет делать завтра и чего не сделает никогда.

– Многие актеры говорят, что мечтали о сцене с детства, потому что их ошеломил, покорил театр, когда они попали туда впервые. Есть сегодня у театра такой шанс – поразить воображение ребенка? Ведь конкурировать приходится с компьютерными играми, телевидением, спецэффектами в современном кино.

– В техническом отношении мы, конечно, не конкуренты телевидению и компьютерам. Но у театра ведь совсем иная задача. Мы должны воздействовать на эмоции ребенка словом. А живое слово – особая субстанция. Слово заставляет думать, оно развивает воображение. Телевизор никогда не даст такого эффекта. Перед экраном можно есть, пить, отойти от него на пять минут, снова вернуться и не потерять нить происходящего. Не хочу никого обижать, но телевидение освободило душу от труда. Тело расслаблено на диване, мозги отключены, душа не трудится... Один зрительный нерв в действии.

Недавно мы сделали удивительное открытие – наши дети больше любят отрицательных героев. После спектакля «Самый, самый...» (режиссер Олег Хапов) мы попросили детей написать на листочке понравившегося им героя и опустить записку в сундучок. И большинству понравилась подленькая Лиса. Мы пытались понять: почему? Да, характеры отрицательных персонажей, как правило, выписаны ярче, палитра изобразительная богаче. Но, думаю, не только в этом дело. Посмотрите телевизионные ШОУ, чему там учат нас? Нас учат быть стервозными, жестокими. Вот с чем трудно бороться.

– Но театр ведь тоже меняется. Вы возглавляете Челябинский ТЮЗ 20 лет и лучше многих знаете это.

– Конечно, меняется. Было время, когда мы ставили только детские спектакли и считали своей задачей работать со школами. В свое время детские театры для этого и создавались. Потом пришло время свободы. Артистам и режиссерам помимо дневных детских спектаклей захотелось ставить вечерние – для взрослых. Был даже период, когда в нашей афише вечерних спектаклей было больше, чем детских. Режиссеры хотели реализовать свои замыслы. Их мало интересовали те, кто приходит в театр и отдает за билеты деньги. Вот такие ножницы как раз и меняют театр. Почему сегодня так трудно найти главного режиссера? Потому что главный режиссер – это не просто постановщик, это строитель театра.

– С этой позиции надо объяснять смену главных режиссеров в ТЮЗе в последние годы? Злые языки...

– ...говорят, что это я во всем виновата. К сожалению, люди видят не во времени, а точечно. Из 20 лет девять я проработала с Тенгизом Махарадзе. Он ушел на пенсию и сделал это осознанно, чтобы преподавать в академии культуры. Он мне сказал: «Роза, я устал от однообразия. Артисты приходят, я их обучаю, потом они уходят. И вновь с нуля». Это неизбежный процесс, но Тенгизу Махарадзе захотелось перемен. Пять лет мы работали с Олегом Хаповым. Никто не заметил. А самый лучший период был, когда главным режиссером стал Игорь Перепелкин. Он только полтора года успел проработать, но это был режиссер, способный продолжить дело Махарадзе. Они оба прекрасно владели своей профессией. Но ТЮЗ постигло несчастье – «сгорел» человек буквально за два месяца. И только в последние три года у меня сменилось два режиссера.

Не скрываю, я – увлекающийся человек. Когда пришла в ТЮЗ, Александр Каневский как раз выпускал «Капитана Блада» – очень хороший спектакль, хотя история его выпуска была сложной. И я пригласила Каневского в надежде усилить ТЮЗ. Он многое обещал труппе. Но, как оказалось, цели были другие – переждать здесь какое-то время. Полтора месяца главный режиссер был в Челябинске, а все остальное время – в Москве. Так нельзя руководить, театр – очень сложный организм. И не от меня Александр Каневский ушел, а от разочарованных артистов – с чистой совестью могу это сказать. И вот второй год у нас Владимир Оренов. Пока ничего не буду говорить, время за меня скажет.

– По какому принципу вы приглашаете в ТЮЗ режиссеров со стороны?

– Существует мнение, что театр 10 лет растет, потом какой-то период стоит на вершине, а дальше начинается постепенный спад... Я считаю, что в нашем театре таких явных амплитуд не было. Наум (Н. Ю. Орлов. – Авт.) говорил, что любой театр может позавидовать, как у ТЮЗа выстраивается репертуар. Потому что в те моменты, когда у нас не было режиссера и вся ответственность была на мне, я приглашала самых лучших и дорогих режиссеров страны, чтобы удержать планку, сохранить актеров.

У меня была задача, которую я никогда не озвучивала – дать актерам возможность почувствовать, что такое хорошая театральная школа. У нас нет такой школы, как у МХАТа, к примеру, где есть преемственность. Мы берем выпускников разных вузов, и их надо соединить. На это способен режиссер, у которого есть свой стиль, язык, почерк. Это тоже школа, соприкосновение с таким режиссером приносит успех. Ведь Наум Юрьевич Орлов 30 лет создавал свой театр, его артисты понимали с полуслова. Это дорогого стоит. И я приглашала сильных режиссеров, чтобы артисты прошли хорошую школу. Умный человек это должен понимать. А говорили: «Вот сидит в ТЮЗе Баба Яга, и ей все режиссеры – не те».

Каждый художник считает: то, что делает он – достойно, а все, что было до него – не заслуживает внимания. Амбиции творческих людей можно оправдать: нет амбиций – нет личности. Но при этом можно быть мудрым – проталкивая свою идею, не разрушать того, что было.

Я вспоминаю свой опыт. Жена режиссера всегда считает, что муж должен не только творить, но еще и зарабатывать. И я иногда говорила Науму Юрьевичу: «Тебя Монастырский приглашает, театр имени Станиславского, «Новый Художественный» (Москва) зовут ставить, в Горький, в Саратов... Что ты сидишь на зарплате? Занижаешь свою значимость, ты же так востребован!» А он мне отвечал: «Не могу свой театр разрушать, отсутствие – два месяца, а наверстывать придется полгода, театр нельзя оставлять, спектакли необходимо отслеживать». Тогда я нервничала, теперь – понимаю.

– Наверное, это неизбежность – директор театра, болеющий за него, должен вмешиваться в творческий процесс?

– Вмешиваться и спорить? Нет, не делала этого никогда. Я, в силу своего образования, профессиональный директор, к тому же воспитанный высокоинтеллигентным художественным руководителем Наумом Орловым – я видела все, впитывала. Не все это воспринимают. Есть люди, которые считают, что у меня характер слишком сильный. Наверное, не характер, а воля внутренняя есть, чтобы не дать разрушить то, что сделано. Но козней я никогда никому не строю. Потому что любой отрицательный посыл все равно к тебе вернется. Меня можно любить или не любить, но нельзя говорить, что я «съела» кого-то, ни одного режиссера не «съела». Прерогативу мечтать о каком-то особенном театре я всегда отдаю режиссеру. Директор театра может мечтать о высокохудожественном творческом руководителе и высокопрофессиональной труппе. Для этого я многое делаю: приглашаю хороших хореографов, в театре постоянно артисты занимаются уроками вокала.

– Мечтали ли вы когда-нибудь стать директором театра и вообще работать в театре?

– Я от этого была далека. Школу заканчивала в небольшом шахтерском городке, где театра не было. Только в Доме культуры ставились спектакли, я даже сыграла в нескольких, но о сцене не мечтала. Собиралась стать врачом и поступала в Курский мединститут. Но мне не хватило одного балла, в тот год там был «переаншлаг». А в Московских мединститутах – и в Первом, и во Втором – был в тот год недобор, но я об этом не знала, тогда не было развитых информационных технологий, как теперь. И чтобы родителям не было грустно, что я не поступила учиться, пошла на экономический. О чем сейчас не жалею.

– Это был ВГИК?

– Нет, во ВГИК я перевелась, потеряла год, и пришлось досдавать девять предметов. Меня уговорила перейти преподаватель ВГИК. Тогда там создали новый факультет – постановочный. Готовил факультет не просто экономистов, а директоров съемочных групп. Наш выпуск был первым после войны, один курс успели выпустить до войны. В те годы, когда мы учились, начало бурно развиваться ТВ и нас готовили для телевидения и кино. С третьего курса меня уже взяли на практику на киностудию имени Горького. А после окончания института я поехала по распределению в Ленинград, на «Ленфильм». Но мало там поработала, с мужем уехала в Хабаровск. Хотя у нас однокомнатная квартира была на Черной речке, но я не сопротивлялась. А в Хабаровске, посмотрев мои документы, сразу предложили место старшего экономиста в крайисполкоме. И в 24 года мне пришлось в Москве защищать бюджет всей культуры Хабаровского края. Хорошее о себе впечатление оставила там как профессионал. И не жалею, что поехала. К тому же посмотрела Дальний Восток: Хабаровский край, Сахалин, Манчжурию, Еврейский Автономный округ, даже Владивосток – очень красивые места.

– Говорят, кто хотя бы раз поработал на съемочной площадке, того она всю жизнь манит, а вы принимали участие в съемках нескольких фильмов, неужели не хотелось вернуться?

– Часто об этом думаю. Меня бы, скорее, затянуло телевидение . Я очень хотела попасть на ТВ, когда мы приехали в Челябинск. Но там с недоверием ко мне отнеслись, сказали: «Что-то много она по России передвигается». (Смеется.) Поэтому я оказалась в театре. А театр после киностудии для меня был как семечки после грецкого ореха. На съемочной площадке все зависит от погоды, от свободы... Кино меня научило быстрому реагированию и принятию решений. Там некогда рассуждать: можем – не можем. Там все стоит денег: аппаратура, вызов на площадку актеров... Я начинала администратором и мне режиссер сказал сразу: «Роза, запомни – не сделаешь это и это, не пришел артист вовремя на съемки, не привезли реквизит – виновата ты». Администратор – это мальчик для битья. Еще кино научило меня все ниточки держать в руках. Может быть, поэтому обо мне говорят, что я во все вмешиваюсь. Но я не вмешиваюсь, я просто в курсе всего, что происходит на каждом участке в театре.

– Возможно, это черта характера?

– Наверное, так. Не вмешиваясь, быть в курсе всего происходящего.

– И вы были прирожденным администратором съемочной группы или вторым режиссером?

– Я работала и вторым режиссером в Москве, когда вернулась из Хабаровска, причем меня на работу без прописки взяли.

– Такая организаторская хватка мешает в жизни?

– Мне не мешает. Но кого-то, наверное, раздражает. Для того, чтобы владеть ситуацией – надо знать работу на каждом участке. Меня очень сложно обмануть. Когда мне говорят: «Мы не успеем этого», – я отвечаю: успеете. Потому что знаю это наверняка. Сегодня цехам театра уже не нужен контроль – так я их воспитала. А первое время приходилось жестко контролировать.

– Вы приняли ТЮЗ в сложный период – переезд в «Народный дом», ремонт не просто здания, но памятника архитектуры. Не жалели, что согласились стать директором?

– Согласилась потому, что никогда не была связана со строительством и не понимала, что это такое. И вместе со строителями училась реставрации здания. Нормального проекта не было, нормальной сметы не было. Мне дали месяц на утверждение проекта. И мы с моей помощницей – энергетиком по образованию – сидели допоздна и написали 90 замечаний. Бывший директор института «Челябгражданпроект” очень долго смеялся и говорил: «Они! Нам замечания!» Но из тех 90 наших замечаний 45 пошли в Акт о приемке. Я делала ставку на порядочность строителей и это было самой серьезной моей ошибкой. Надо за всем следить жестко.

– Недавно областное правительство вручило вам Знак «За заслуги перед Челябинской областью», а город – премию «Признание». Что значат для вас такие награды?

– Значит, я не «отапливаю космос», как говорят, а грею что-то земное. Область меня хорошо знает, мы же областной театр, и мне очень приятно, что нашу работу ценят. «Признание» для меня было неожиданной премией, о награждении я узнала, когда пришла на репетицию вручения. Первую такую награду получил театр еще при Вячеславе Тарасове. Значит, мы хорошо работаем на город. Если говорить о наградах вообще, то я уже в таком возрасте, когда понимаешь, что это твоя оценка за определенные годы жизни.

– Но наград можно не дождаться никогда, и человек, наверное, внутри должен знать – состоялся он как профессионал или не состоялся?

– А наград вообще не надо ждать. Если работать ради награды, то она пройдет мимо тебя.

– Вам свойственно самокопание?

– Более чем. Хотелось бы избежать самоедства, но я человек эмоциональный. Быстро завожусь, а потом полночи размышляю, как по-другому надо было сделать. Это самая плохая черта моего характера – легковозбудимость.

– А что родители говорили про ваш характер?

– (Смеется.) Мама говорила: «Ты и двух дней не проживешь с мужем со своим характером». Я была очень требовательной. Капризной я не была, нет. После меня в нашей семье еще пятеро детей. И я, как старшая, за ними ухаживала. Ответственность во мне воспитала моя семья. И трудолюбие. Когда я не хотела чего-то делать, моя мама говорила: «Ты не для меня делаешь, для себя – в жизни все пригодится». Мама была строга с нами, папа много работал и нами почти не занимался: не делал нам замечаний, никогда не повышал голоса, но его слово было для нас законом.

– Мама оказалась права, потому что первый брак не сложился?

– (Смеется.) 11 лет мы прожили с первым мужем, так что ее страх не оправдался.

– А второй брак, судя по всему, был очень счастливым?

– То, что я состоялась как человек, – заслуга Наума. Я была воспитана в семье, где говорилось: вот это белое, а это – черное, и здесь твое право выбора. Категоричность была во всем, касалось это твоих или чужих проблем. Других цветов, кроме черного и белого, для меня не существовало. А когда я стала женой Наума, то услышала совсем другое: «Ты любишь смотреть на радугу, радуешься ей? Вот такая же и жизнь. Размывай свои белые и черные краски, и между ними увидишь другие полосы». Он не был назидательным, всегда учил меня на ярких примерах.

– Науму Юрьевичу был свойственен тонкий юмор.

– А без этого чувства жить очень сложно. У меня с чувством юмора тоже все в порядке, и детей своих учила смотреть с юмором на многие вещи. Чаще всего, когда ты смеешься над собой, это тебя и спасает. Тогда у других нет повода над тобой смеяться. Это самое главное, когда речь идет о взаимоотношениях: видишь, что-то не так, преврати это в юмор, посмейся со всеми над этой ситуацией, тогда тебя и клевать не будут.

– Кто был лидером в вашей семье?

– Не могу сказать, что мы с Наумом были на равных. Конечно, лидером был Наум. А я была «скорой помощью» во многих случаях. Мне более свойственно быстрое реагирование.

– Как вы познакомились?

– Это случилось в Казани. Долгая история.

– Первую встречу можно сравнить с электрическим разрядом или отношения складывались постепенно?

– Отношения развивались долго, а замкнуло сразу. Я не собиралась поступать на работу в театр, где он был главным режиссером. Но все случилось как будто помимо моей воли.

– Вы очень красивая женщина, приходилось пользоваться этим, чтобы решить чисто рабочие вопросы?

– Никогда себя красивой не считала, всегда находила в себе какие-то недостатки, мне хотелось быть повыше ростом, в школе на физкультуре всегда старалась встать вперед, а мне учитель говорил: «Роза, встань на место»... И кокетства женского во мне не было никогда. Но вообще наивно полагать, что проблемы можно решить при помощи кокетства или внешности. Если бы все решалось по принципу «ищите женщину»...

– То есть все просчитываете по-деловому, аргументы железные готовите?

– Я действую по интуиции.

– Одним из хобби вы назвали астрологию. Верите в судьбу?

– Если мы чего-то не видим, не значит, что этого не существует. По-моему, это заблуждение – считать себя властелинами. Нас кто-то создал и из ладони своей не выпускает. Я верю в безграничность космоса и логически допускаю, что мы вот сейчас сидим с вами, видим друг друга, разговариваем, но между нами может быть еще мир невидимый, и он важен.

– У людей творческих, как правило, не остается ни сил, ни времени на собственных детей. В вашей семье все было по-другому?

– Нет, все было именно так. У нас не было времени воспитывать их целенаправленно и, наверное, есть в этом упущение. Но сегодня отношения с детьми нормальные. И я радуюсь, что моя дочь, которая недополучила большого родительского внимания, все наши пробелы восполняет в своей семье. Не зациклена на карьере, хотя могла бы ее сделать, она мои долги отдает своей дочери, и я радуюсь этому.

– Оценивая себя сегодня, что бы вы изменили в прошлом?

– В свое время, если бы знала, что буду связана с культурой, я больше уделила бы времени изучению философии, искусства, литературы. Часто не хватает упущенного в образовании. И читать Монтеня в пятьдесят лет очень обидно, его надо читать раньше.

– О чем может мечтать умудренная опытом женщина?

– Мамина мечта стала моей: уйти достойно, никого не обременять, чтобы светлой осталась голова. А для этого очень важен оптимизм, только он подкрепляет наши силы. Быть оптимистом трудно, но возможно.

– Вы с оптимизмом думаете о том дне, когда расстанетесь с театром?

– Если я почувствую, что мое нахождение здесь излишне – найду силы уйти, чтобы меня не поминали плохим словом. И не первый год я готовлю себе замену, не хочу разрушения театра после себя. Наум Юрьевич тоже собирался это сделать, но не успел. Раньше надо начинать. Я не называю имени, но я готовлю себе амбициозную, молодую, продвинутую замену. Учу, посылаю учиться, куда только можно. Заменить хозяйственника легче, но театр – это не чисто хозяйство, это очень сложная структура.

– Амбиции – коварная штука.

– А я предупреждаю, что амбиции директора всегда должны быть скрыты. Это режиссеры должны амбиции нести впереди себя. У директора не должно быть конкуренции с творческими людьми. Директорское чистолюбие – двигатель процесса, и в тайне он всегда должен хотеть сделать свой театр лучшим.