Герман Третьяк, руководитель театра «Колесо»: «На бюджете мне скучно»

На «Колесе» Герман Третьяк сидит уже почти 15 лет. Свою зависимость он даже не пытается побороть, а наоборот, перемещается вместе со своим небольшим коллективом и скромными декорациями на все более дальние расстояния. В 2011 году на областном фестивале, посвященном 100-летию Аркадия Райкина, Герман Третьяк получил диплом за лучшую мужскую роль. А не так давно «Колесо» приняло участие в Международном фестивале моноспектаклей «Монокль» в Санкт-Петербурге. Для этого режиссера сидеть на месте или на бюджете просто скучно. Когда набираешь его номер, невозможно предугадать, где Герман Третьяк находится в данную минуту: в области, в столице или, может, сидит на печи в стареньком доме на берегу Урала.

– Когда мы с вами договаривались об интервью, вы сказали, что вам есть что сказать. Хочу заметить, что редко именно с такой установкой встречаются с журналистом.

– Да, мне действительно есть что сказать, и это относится к культуре, которую многие считают в упадке. Другие говорят, что она возрождаются, третьи гадают, с чего она возрождается. Я думаю, что культура возрождается. На протяжении уже многих лет существует театр «Колесо», который колесит по районам, городам, деревушкам. Мы показываем спектакли в основном в школах, училищах, вузах. И спектакли эти не однодневки, а из классического репертуара: Гоголь, Пушкин, Есенин, Хармс. И это оказывается востребованным, к нашему приезду уже готовятся заблаговременно, люди хотят нас видят, ждут. Дети понимают все, что происходит на сцене, смотрят по-другому, сами остаются после спектакля, подходят, спрашивают правильные вещи. Сегодня я прихожу к выводу, что ребята стали намного если не культурнее и образованнее, то, в отличие даже от нашего поколения, самостоятельнее.

– Вы говорите, что театральное искусство возрождается, за счет чего?

– Я не говорю, что возрождается искусство театра. Возрождается интерес к театру. Многие люди уже не хотят видеть себя некой серой массой, на которой делают деньги, а воспринимают себя как личность. А поскольку ты личность, то должен думать, что есть я, что есть мир, что есть отношение к родителям и детям, отсюда мы обращаемся к корням, а это искусство, духовность, религия. Интерес к театру я наблюдаю, и по каким-то невидимым абсолютно ниточкам это проецируется на детях. Они чувствуют интуицией, что это правильнее, глубже, и поэтому они смотрят спектакли совсем по-другому, нежели это было даже пять лет назад. Были случаи, когда срывались выступления, например, в Башкортостане. Приезжала оперная певица или известный кураист, и молодежь обсвистывала, обхихикивала, и артисты уходили со сцены, не доиграв концерта. Это происходит потому, что мы потеряли культурные связи, но сегодня они почему-то восстанавливаются. У молодежи становится модно быть кем-то и знать что-то, разбираться в чем-то.

Прыжок провинциала

– Как появился театр «Колесо»?

– Все началось в Кизиле, где существовал народный театр юного зрителя «Лабиринт». Будучи еще совсем ребенком, чтобы играть там, я специально переехал из Башкортостана, города Сибай в районный центр. Еще с четвертого класса я точно знал, что буду актером, правда, кино. Кумиром у меня был Андрей Миронов, и я даже написал ему письмо. Правда, не знаю, получил ли он его, но с того времени я не изменил своей мечте.

Народному театру «Лабиринт» не суждено было выжить. Власти предложили коллективу делать массовые праздники, выступать на банкетах, но мы предпочли разойтись. Тогда я и создал частный независимый театр «Колесо». Здесь все зависит только от тебя. Не только хлеб насущный, но и то, что ты будешь говорить со сцены. Частный театр – это непростой хлеб, и были, конечно, мысли бросить и уйти в бюджет, где есть график, расчет. Но я четко понял, что мне станет скучно. Мне важно делать то, что меня зажигает.

– Кто сегодня работает в вашем театре?

– Нас всего пять человек: два техника и три актера, один из них – я. В принципе, этого достаточно, чтобы делать качественные спектакли. Можно иметь в труппе 100 человек и ничего не делать.

– Понятно, что вы постоянно в разъездах, но есть постоянное место для репетиций?

– Мы с вами находимся на кафедре режиссуры театрализованных представлений и праздников Челябинской академии культуры и искусств. Два-три года назад она стала нашей крепостью, приютом. Во-первых, я бывший студент академии, а во-вторых, то, что делает кафедра, очень созвучно с тем, что делаю я. Театр «Колесо» входит в творческую ассоциацию ЧГАКИ, которая сплачивает вокруг себя такие коллективы.

– А где вы репетировали до этого?

– Я арендовал помещение в Кизиле, где проходили репетиции, там было дешевле сделать декорации и пошить костюмы, да и приятно было работать на родине. Оттуда мы уходили в турне, гастроли. Три месяца до Нового года и после мы работаем плотно по городам области. Быть на колесе постоянно – это непросто, но мы выбрали такой миссионерский путь и следуем ему.

– Дети в глубинке знают, что такое театр?

– В глубинке знают, что есть такая форма искусства как театр. В этом году были на самом юге Челябинской области, в селе Павловское (граница Оренбурга и Казахстана). Казалось бы, там люди и телевизора-то не видят (работает полтора канала), но они очень живо реагируют на постановки. Дети просто впитывают то, что им хочется впитывать подсознательно.

– Что сегодня в репертуаре «Колеса»?

– Большое искушение, конечно, взять современную драматургию, она наверняка очень неплохо была бы воспринята, но поскольку существует внутренний цензор, то я выбираю классику. Это спектакль о Есенине, где показан полностью его жизненный путь, Гоголь по повести «Портрет», спектакль по сказкам Пушкина «Жили-были», Экзюпери «Маленький принц». Сейчас работаю над инсценировкой повести Кэтрин Патенрсон «Великолепная Гилли Хопкинс». Все эти вещи до такой степени актуальны, что каждое из этих произведений – если не спасательный круг, то попытка достучаться до душ поколений, к которым я обращаюсь. Вот, например, «Портрет» Гоголя. Там мы видим дилемму: деньги или талант. Что взять? Куда душа завет? Этот выбор болезненный для многих. Но когда человек уходит сознательно в сторону финансов, при этом бросив любимое занятие, хобби, мечту, он рано или поздно об этом пожалеет.

– Где вам комфортнее жить: Челябинск, Кизил или другое место?

– Спектакль о Есенине называется «Прыжок провинциала, или Монолог о Есенине». Вот этот прыжок пытаюсь сделать и я. С одной стороны, ты до такой степени привык к тишине, деревне, природным началам, неким душевным здоровым истокам, что тебе не очень-то хочется в суету города. Но с другой, – в городе больше общения, культурное пространство, и это не может не тянуть. На природе раскрывается твоя душа, пишутся стихи, инсценировки, рождаются идеи. До конца я уже не смогу быть ни в деревне, ни в городе, поэтому театр и называется «Колесо». И пока моя жизнь – это дорога.

– И вам это, похоже, нравится...

– Нравится, потому что я вижу результат. Меня стали приглашать ставить спектакли в других городах. В Верхнем Уфалее в театре «Вымысел» буду ставить спектакль по Гоголю «Записки сумасшедшего». Есть предварительная договоренность с Новым художественным театром.

«Такой театр нам не нужен»

– В Челябинской области вы монополисты, или еще есть театры, которые кочуют?

– Конечно, я не один. В Троицке есть театр «Кураж», ставят хорошие спектакли, мы дружим. Причем конкуренции нет, нам хватает пространства. Но мы сталкиваемся с одной серьезной проблемой: много так называемых цирков, которые приезжают в маленькие городки, деревушки, расклеивают красивые афиши, а на самом деле там одна обезьянка и полудохлый удав. Это все выдается за цирк, шоу, и детишки берут у родителей по 200 рублей, бегут, очарованные предстоящим праздником, а им просто вешают лапшу на уши и грубо собирают деньги. И таких лжецирков очень много. Также много всевозможных деятелей, которые называют себя артистами, садятся на табуреточку, читают стишки, и это считается театром. Если дети ни разу не видели театр и им дали вот это, они скажут: нам вообще театр больше не нужен и цирк, собственно, тоже. Это наша беда. Они мешают работать нормальным коллективам.

Дом на берегу Урала

– В какой семье вы выросли?

– Я вырос в городе Сибай Республики Башкортостан, родился, кстати, 21 декабря. Так что в прошедший свой день рождения пережил конец света. Рос в семье, которая, казалось бы, не имеет отношения к искусству: мама – повар-технолог, папа – электрик. Одно время меня воспитывала бабушка Даша, которая не умела ни читать, ни писать, но при этом знала множество стихов и песен. Так что я изначально был пропитан рассказами о деревне, об общинном крестьянском укладе жизни, где ценятся доброта, смирение. Дедушка мой, ветеран войны, прекрасно пел и великолепно танцевал, был душой компании. Мама, поскольку была занята работой, покупала мне репродукции художников: Айвазовского, Репина, Верещагина, открытки Русского музея. Потом начал рано рисовать. Папа очень любил джаз: радио, транзисторы – я все это слышал, мне это было непонятно, но интересно.

– А где находится ваш семейный дом: уже в Челябинске или в Кизиле?

– У меня, конечно, есть и квартира, и дом, который я приобрел не так давно. Это не дача, а именно домик в деревне. Он находится в Кизиле, и вид я выбирал очень долго. Окна выходят на реку Урал. С высокого берега я вижу реку, степи, холмы, огромный синий камень – главная достопримечательность Кизила. Это старый казачий дом, очень крепкий, из лиственницы, очень скромный домишка, но абсолютно экологически чистый, мне и моей семье его хватает. Безусловно, там стоит русская печка, я постоянно нахожу всевозможные раритеты: остаток от винтовки, штык-нож, монеты старинные, что-то из казачьего быта: гильзы, пули, подков очень много, уздечки. Кизил – казачья станица, до этого была крепостью, защищала наши южные российские рубежи. Это попытка подумать о своем пути, о планах, успокоиться.

Это сегодня у Германа Третьяка все относительно размеренно и стабильно: репертуарный план, надежная база для репетиций, постоянные приглашения на гастроли. Но когда диктофон был уже выключен, как это обычно бывает, он рассказал о том, каким непростым был его поиск себя.

– Одно время я экспериментировал с экстремальным туризмом. В 90-х годах с группой я поехал в Каракумы. Задача стояла – как можно дольше продержаться без еды и воды. С нами была только пустая фляжка и пакет. Питались верблюжьей колючкой, шли только ночью. Я выдерживал максимум два дня. За нами, естественно, шла машина, которая могла оказать помочь. Но однажды она потерялась, и мы почувствовали дыхание смерти. Когда возвращались домой, сел на перроне в Оренбурге и смотрю: все куда-то бегут, зачем? Это становится совершенно непонятным, как будто приехал на другую планету.