Марина Меримсон, заслуженная артистка России: «Наша профессия построена на невозможности жить без нее»

Марина Меримсон незабываема в любой роли. В этом она и сама не раз убеждалась, получая благодарность от зрителей спустя 20, 30 и более лет после премьер. Сегодня многие челябинцы называют ее в числе любимых актрис и приходят на спектакли, увидев ее имя в афише. Мы говорили с Мариной Меримсон о странностях актерской профессии, которую нужно выбирать только тогда, когда ощущаешь в себе абсолютно бескорыстную любовь к театру.

– Марина Давыдовна, более 50 лет вы изо дня в день приходите в театр. Что испытываете сегодня, открывая его двери, выходя на знакомую до мелочей сцену? Сохранилась ли та острота восприятия, которая была у дебютантки, или волнение с годами уходит?

– Никогда! Пред каждым спектаклем я волнуюсь, как прежде. К каждому готовлюсь. Бывает, что спектакль играешь только раз в месяц, для роли это опасно – кажется, что-то уходит, растворяются какие-то тонкости, нюансы. Поэтому за неделю до спектакля сажусь с ролью – читаю, думаю, ищу, воскрешаю... Но самое дорогое в каждой роли – это то, что рождается во время спектакля. Вдруг, в какое-то мгновение, на каком-то повороте. И счастье испытываешь тогда необыкновенное!

– Вы родились в семье актеров. Правда ли, что в юности пытались убежать от этой профессии?

– Нет, никакого сопротивления этой профессии не было. Мне одновременно хотелось поступить и в театральный, и в юридический. Я почему-то очень хотела стать адвокатом. Мне эта профессия казалась интересной, творческой. Но в юридический институт я не поступила, не хватило одного балла. И тут же побежала в театральный! Но так переволновалась, что «свалилась» с первого же тура. С перепугу я читала просто ужасающе! Что делать? Вернулась в Киров, где работали мама и папа, и меня взяли в театр, во вспомсостав – была такая структура. Мы играли в массовках, в эпизодах. А я еще и музыкальной девочкой была – за кулисами играла на фортепиано, на аккордеоне. Однажды актриса сломала руку, меня вызвал режиссер и попросил что-нибудь почитать. Я ему совершенно спокойно почитала что-то. Ему понравилось, он дал мне роль. И я вышла на сцену в довольно заметной роли. Затем еще одна роль, еще... Режиссер решил взять меня в штат, но я сказала: «Нет, поеду учиться». И поступила в Ярославское театральное училище.

– Вы же учились в музыкальной школе. Не было желания стать музыкантом?

– Мне не нравилось играть гаммы, этюды, почему-то педагоги не давали ничего интересного. Поэтому о музыкальной карьере я ни минуты не думала. Мне было все это скучно, я пропускала занятия. Однажды моя преподавательница не выдержала: «Детонька, что ты делаешь, ведь ты же талантлива, ты должна заниматься музыкой»! Это был уже шестой год обучения. (Смеется.) И мне наконец-то дали произведение, в которое я влюбилась, всю душу в него вложила. По-моему, это был этюд Аренского. Я играла его на экзамене. После моего выступления ко мне подошла одна из старейших педагогов школы: «Деточка, ты меня заставила плакать». Потом я еще год занималась у нее сверх программы, за первый курс музыкального училища. Играла «Сердце поэта» Грига, обожала это произведение... И все-таки мечтала стать адвокатом или пойти в артистки. (Смеется.)

– Вас не отпугнула закулисная жизнь, вы же о ней наверняка много чего знали?

– К счастью или к сожалению, мои родители оберегали меня от всего негативного. Хотя я слышала подчас, что мама плакала, а папа ее успокаивал. Слышала, но подробностей не знала. И потом, я была очень восторженной девочкой – все хорошо, все возможно! (Смеется.) А теперь я знаю точно, что без театра жить не смогу. Часто говорят, что актеры работают ради удовольствия зрителя. Правильно. Но когда зритель получает удовольствие? Когда мы его получаем! Я не устаю повторять: наша профессия эгоистична. И еще люблю фразу Анатолия Эфроса из книги «Репетиция – любовь моя»: «Репетиции я люблю гораздо больше, чем спектакли». Потому что ты все время что-то ищешь, открываешь для себя.

– Судя по тому, какие роли вам удалось сыграть, с какими режиссерами поработать, вы счастливая актриса?

– Боюсь сглазить, но это так – судьба подарила мне встречи с очень талантливыми режиссерами, прекрасную драматургию, замечательных партнеров в разных театрах. С возрастом таких шикарных ролей становится меньше. Но когда попадается такая пьеса – великое счастье.

– А что заставляло вас переезжать из одного театра в другой, если вам так везло на режиссеров и драматургию?

– Так мы за режиссером, с которым безумно интересно было работать, и уезжали. Больше скажу, мне заполняли документы на звание в каждом театре, а я все равно уезжала. По молодости лет я думала: «А что дает звание? От него не становятся лучше». Так я уезжала из Красноярска, из Кемерово после «Вечно живых»... Из Кирова. Сдавали театру квартиру и ехали. А мебели у нас было – кровать да столик. (Смеется.) Такое было время. В театре не обрастали имуществом, были легкими на подъем. И я счастлива, что были такие режиссеры в моей жизни, за которыми можно было ехать хоть на край света. Переезды для меня были не проблемой.

– Кстати, о «Вечно живых» драматурга Виктора Розова, по которому Михаил Калатозов поставил свой знаменитый фильм «Летят журавли». Правда ли, что Виктор Розов сказал, будто вы переиграли Татьяну Самойлову в роли Вероники?

– Не люблю говорить о таких вещах, потому что они вызывают много подозрений. Мне эти слова передал наш режиссер, который сидел в зале на спектакле вместе с Розовым. Мы тогда были на гастролях в Москве, играли «Вечно живые». Виктор Розов в конце спектакля вышел на сцену, обнимал нас. Мне он сказал: «Миленькая моя, какая же ты умница»! И в щечку поцеловал. Потом все, конечно же, шутили: «Не умывайся»! (Смеется.) Разумеется, это приятные моменты в жизни, когда автор смотрит спектакль и он ему нравится. Да еще такой автор! Я долгое время вообще считала, что из современных драматургов лучше Розова и Арбузова нет никого. Потом стала говорить: Розов, Арбузов, Радзинский, Володин, Вампилов... (Смеется.) Список пополнялся.

– Вы к тому времени уже видели фильм «Летят журавли» с Татьяной Самойловой и Алексеем Баталовым?

– Конечно, видела. Прекрасный фильм, о чем говорить. Вообще-то я по возможности стараюсь ничего не смотреть, если репетирую какую-то роль, чтобы мне ничто не мешало. Но когда фильм вышел на экраны, еще не было и речи о нашем спектакле. К тому же, наш спектакль был другим.

– Марина Давыдовна, а с Наумом Орловым вы ведь тоже работали в двух театрах – в Казани и Челябинске?

– Я не ожидала, что Наум Юрьевич позовет меня в Челябинск после того, что мы с мужем уехали от него из Казани. Мы поехали к прекрасному режиссеру Пеккеру в Красноярск, с которым работали в двух театрах, и мне казалось, что Наум Юрьевич сильно на меня был обижен. Но он позвал потом в Челябинск. Это произошло после гастролей Кировского театра в Москве, где я играла в спектакле «Быть или не быть». Об этом спектакле писали все центральные газеты. Вдруг мне звонит Наум Юрьевич и приглашает в Челябинск.

– В своих сегодняшних ролях вы счастливы?

– Две из них я просто обожаю! В спектакле «Похороните меня за плинтусом» Санаева я играю бабушку, а в пьесе Леттса «Август. Округ Осейдж» – Вайолет Уэстони. Безумно волнуюсь перед каждым спектаклем. И тексты в них сложные, и отношения между героями сложные. Когда долго не играешь, начинаешь паниковать: «Ой, куда-то все ушло!» Но выходишь на сцену, и все возвращается. (Смеется.)

– Помимо театра у вас есть увлечения, которым хочется отдать кусочек своего сердца? Не все же отдавать сцене?

– У меня есть внук! Я его безумно люблю. Он тоже актер, работает в свердловском ТЮЗе. По-моему, он очень талантлив. Как я волновалась, когда поехала смотреть его выпускной спектакль! Потому что врать я почти не умею. И я думала: «Господи, а вдруг мне не понравится!» Это было самое страшное. Но на спектакле я плакала от восторга, он так хорошо играл. И я гордилась им. Конечно же, я переживаю за его успехи, за его работу, за все, что связано с ним. А еще я безумно люблю животных. В нашей семье всегда были и кошки, и собаки. Это моя слабость. В последние годы этих братьев наших меньших иногда люблю больше, чем некоторых людей. Они вернее. Они не предадут.

– Если не секрет, вам приходилось когда-либо ссориться с коллегами?

– Наверное. Мои взгляды порой расходятся со взглядами других. И я этого не скрываю. Никогда не навязываю своего мнения, но если вижу, что можно что-то изменить, я об этом говорю. Иногда думаю: «Да гори все синим пламенем, не буду я вмешиваться ни во что!» Но душа болит. Наверное, я неудобный, не современный человек. Но по-другому я не могу и не умею. Я очень радуюсь успехам других актеров и всегда об этом им говорю. Очень хочу верить, что врагов в театре у меня нет. (Смеется.)

– Вас радует молодое поколение в театре?

– Не всегда. И я не скрываю, что очень переживаю за нашу молодежь. Есть талантливые творческие люди. Но иногда мне хочется спросить некоторых молодых актеров: «Зачем вы пришли в театр, если хотите зарабатывать большие деньги?» Наша профессия всегда была плохо оплачиваемой. И в советские времена мы получали ничтожно мало! Эта профессия построена только на любви к ней, на невозможности жить без нее. Искусство не должно быть зависимым от денег. Хорошо, конечно, когда за искусство еще и платят достойно. Но в нашей стране этого не было никогда. Особенно в драматических театрах.

– Переживаете о театре вообще?

– Да, все это я не только о нашем театре говорю, я говорю о театре вообще. Мне не хочется, чтобы он терял то самое важное, ради чего существует, благодаря чему зритель получает огромный эмоциональный запас потрясения, сопереживания, восхищения... Зритель должен выйти из театра и говорить, думать о том, что увидел, а не о картошке и не о работе. Но для этого спектакли должны быть глубокими, проживаемыми. Именно этим всегда славился русский театр.

– Почему это происходит, на ваш взгляд?

– Мне кажется, самое ужасное – низкий уровень профессионализма в любой профессии, а слово «призвание» вообще уходит из нашей жизни, его почему-то стали считать высокопарным. А что высокопарного в том, что в больнице работают люди, которые чувствуют к этому свое призвание; что детей учат педагоги, которым по-настоящему интересны эти мальчишки и девчонки, важны их судьбы. То же самое и в нашей профессии.

– А с режиссерами вы спорите, когда работаете над ролью?

– Спорю! Но это не спор ради спора, а попытка понять, проникнуть в глубину, вскрыть мотивы поступков персонажа, дойти до самой сути.

– Какова, на ваш взгляд, самая ценная плата за актерский труд?

– В прошлом году наш театр принимал участие в фестивале «Новосибирский транзит». Мы играли в Новосибирске, Томске, Новокузнецке, Кемерово. Однажды в Новокузнецке в квартиру, которую мы снимали, пришел ее хозяин. Увидел меня и спрашивает: «Вы Меримсон?» – «Да». – «Вы были в Новокузнецке на гастролях с кемеровским театром?» – «Была, конечно». Мне было тогда 25 лет. И вот он говорит: «Я помню все ваши спектакли, я ходил по улицам за вами как завороженный, но так и не рискнул подойти». (Смеется.)

То же самое произошло при нашей встрече с отцом нашего актера Миши Гребня. Юрий Григорьевич Гребень был потрясающим актером! Мы встретились случайно, они к Мише в гости приехали. И вдруг Юрий Григорьевич мне говорит: «Я вас помню. Когда вам было 25 лет и вы играли в «Миллионерше» Шоу, а потом я видел вас в спектакле «Лев зимой». Как бы мне хотелось с вами что-нибудь сыграть!» Когда люди вспоминают твои работы 50-летней давности – это и есть самое ценное. Поэтому, как можно не любить театр?! Ради этого следа в чьей-то душе стоит им заниматься. Значит, чем-то ты зацепил человека и он будет это помнить десять, двадцать, пятьдесят лет. Значит я сыграла и про него тоже. А иначе зачем все это?