Сергей Захаров, председатель челябинского регионального отделения Русского географического общества, доцент кафедры географии ЧГПУ: «Деньги – это величайший самообман, когда мы говорим о природе»

Сергей Захаров известен не только в Челябинске. Он возглавляет региональное отделение Русского географического общества, на его счету немало интересных экспедиций и научных работ. Он любит и знает южноуральские озера. Готов говорить о них бесконечно. А главное его желание – возделывать географию России, как завещал один из основателей Русского географического общества, адмирал Ф. П. Литке.

– Сергей Геннадьевич, недавно россияне писали географический диктант. На ваш взгляд, есть в этом смысл?

– Географический диктант – одна из ступенек повышения интереса к своей стране. Сам диктант, возможно, не повлияет на взаимоотношения человека с природой, но это только первый шаг. Надеюсь, шагов таких будет много. Это шаг к тому, чтобы задуматься: что же такое география? Это далеко не лишний повод оглянуться на свою страну, увидеть ее состояние, открыть учебник или энциклопедию – поинтересоваться, вспомнить, узнать, понять особенности, вникнуть в проблемы.

Мне очень приятно, что в Челябинске диктант написали 1018 человек, а в Петербурге, например, 1127. Получается, что челябинцы с интересом отнеслись к диктанту. Его результаты будут известны 10 декабря, они будут выложены на сайте Русского географического общества.

– Вы возглавляете региональное отделение Русского географического общества, его мероприятия как-то работают на географическую, экологическую грамотность?

– С 1988 года я являюсь членом Русского географического общества. Это своеобразный клуб ученых и любителей своей страны. Первый президент общества, адмирал Федор Литке говорил о том, что наше дело – возделывать географию России. Возникло общество в далеком 1845 году. Немного менялись его названия, оно пережило не одну смену власти в России, но всегда занималось свои делом – изучало географию России и распространяло географические сведения среди образованного населения. В основном это самые разные научные работы – этнографические, статистические, страноведческие, которые помогали грамотно хозяйствовать на земле и помогали оценить ее богатства. Сейчас, после 2009 года, Географическому обществу придан новый импульс, на его потенциальные возможности обратили внимание первые лица государства. И это радует. Возросли возможности общества, как организации, проводящей широкий спектр научной и природоохранной деятельности. Значительно возросло количество научных экспедиций, увеличился выпуск научной и научно-популярной литературы, гораздо активнее ведется работа с молодежью.

Русское географическое общество вплотную занимается не только географическим просветительством: в круг его интересов входят и вопросы охраны природы. Кстати, 2017 год в России будет объявлен годом особо охраняемых природных территорий. 11 января 2017 года исполнится 100 лет с создания первого заповедника в нашей стране, образованного по ходатайству природоохранной комиссии РГО, созданной в 1916 году.

– Сегодня областные структуры власти стремятся доказать, что Южный Урал – замечательный регион для путешественников. Географическое общество, ученых к этому привлекают?

– Да, мы сотрудничали с центром развития туризма при министерстве культуры – участвовали в подготовке квалифицированных гидов. Принимаем участие и в осмыслении того, как подготовить нашу территорию для туризма. Действительные члены РГО участвовали в разработке концепции экологической политики Челябинской области. И в состав экологического совета при губернаторе входят, в том числе, и географы.

У нас очень много красивых мест, наша область имеет просто фантастическое природное разнообразие. Занимая всего 0,5% площади России, мы имеем три природные зоны, горы и равнины, участок континентальной границы Европы-Азии и многое другое.

Туризм – наиболее щадящая для природной среды сфера экономики. И если мы экономически будем заинтересованы в том, чтобы беречь нашу природу, мы будем беречь ее заметно эффективнее.

– То есть вы поддерживаете туризм.

– Русское географическое общество всегда поддержит любой обоснованный туристический проект, раскрывающий нашим гостям, да и жителям области красоту и уникальность нашего края. Кроме надуманных. Например, известно, что Транссибирская магистраль начинается у нас, в Челябинской области. Но этот исторический факт, вопреки документам, пытается подтянуть к себе Екатеринбург. В то же время Великий шелковый путь к нам никакого отношения не имеет, не проходил он через Челябинскую область. Но нам почему-то этого очень хочется. (Смеется.)

– Большая часть вашей профессиональной карьеры связана с Челябинским педагогическим университетом. Как вы относитесь к слиянию ЧГПУ с ЧелГУ?

– Мне бы этого не хотелось. Каждый вуз имеет свою историю и свои традиции. Немалый путь пройден, для нашей области оба эти университета – глыбы, если говорить об истории, а к своей истории надо относиться бережно. И ладно бы их соединяли по причине того, что каждый в отдельности не справляется с современным уровнем научной и образовательной работы. Но оба вуза доказали, что достойны быть современными университетами. Действительно, с ЧГПУ связана большая часть моей жизни. Я поступил в педагогический университет в 1987 году, после первого курса сходил в армию и вновь вернулся – доучиваться, а потом остался работать.

– Где служили?

– Служил еще в Советской Армии, в военно-воздушных силах, обслуживал в том числе и те модели самолетов, которые сейчас над нашим городом летают.

– Правда, что полеты таких самолетов над жилыми кварталами не приносят пользы здоровью челябинцев?

– Когда служил, мы не оценивали эти самолеты с экологической точки зрения. (Смеется.) Если говорить о технических характеристиках, то СУ-24 – самолет неплохой, надежный. Но для жителей города он, безусловно, не полезен. Это и шумовой эффект, и выбросы в атмосферу нежелательных веществ. Любая добавка к тому, что уже есть в атмосфере нашего города, не полезна. Безусловно, существует и риск падения самолета на город.

– В университете вы начали заниматься проблемами уральских озер. Любовь к озерам не случайна, ведь вы родом из Чебаркуля?

– Да, я вырос на берегу озера Большой Кисегач, отсюда любовь к озерам. Озера – своеобразный мир, имеющий свои четкие границы, и в тоже время связанный с окружающей его местностью. Это микрокосм. В Челябинской области озера очень разные, различные природные процессы формировали их котловины; соленость озерных вод по территории области изменяется в 4000 раз! У нас находится зона контакта озер Европы и Азии. Есть озера, характерные для белорусского поозерья, есть озера карельского типа и есть представители азиатского пояса соленых озер. У нас все намешано – если в Зюраткуле 50 мг соли на литр, то в Таузаткуле (Увельский район) – до 200 граммов на литр. Нам бы это разнообразие сохранить.

Но в школьные годы я больше интересовался все-таки лесом. При нашей школе преподаватель биологии Нинель Сергеевна Зенина еще в 1960 году создала первое в стране школьное лесничество. Мы занимались на базе Чебаркульского опытного лесхоза – растили саженцы в грунте и теплицах, вредителей леса изучали... В паре со своим одноклассником я посадил под меч Колесова около 800 кедров.

– Сегодня это, наверное, уже могучие деревья?

– Не знаю, давно не был на тех делянках. Но уверен, что какая-то часть деревьев сегодня уже вполне взрослые кедры. Сейчас нашим деревьям по 29 лет.

– Это правда, что кедр особенно чувствителен к состоянию экологии?

– Не только кедр, все хвойные реагируют на загрязнение более напряженно, чем лиственные. Проблема в том, что хвоя меняется менее интенсивно, чем листва, поэтому те или иные выбросы накапливаются в хвое, а страдает все дерево. Сосна, например, очень подвержена радиационному воздействию. Когда на Чернобыле произошла авария, сосновый лес стал рыжим. Для человека и для сосны смертельная доза радиации примерно одинакова. А березы от такой дозы не погибают.

– Как радиация воздействует на озера, вы же занимались водоемами, которые попали в зону Восточно-Уральского радиоактивного следа?

– Я в составе научно-исследовательской группы, объединившей ученых естественно-технологического факультета ЧГПУ и Уральского научно-производственного центра радиационной медицины, занимался этой темой около четырех лет, но и сегодня ею продолжают заниматься мои коллеги.

В сентябре 1957 года на химкомбинате «Маяк» произошла авария с выбросом радионуклидов; основной выброс пошел в северо-восточном направлении. Он затронул некоторое количество озер. Одни были ближе к месту выброса, другие подальше, третьи – еще дальше. Изучение озер на разном удалении от источника выброса позволило вывести некоторые закономерности их современного экологического состояния. Изучали не только состояние воды и количество радионуклидов в ней, но также растения, обитателей озер, донные отложения. Такая работа позволила выявить отдаленные последствия той аварии для озерных экосистем.

– Авария на «Маяке» серьезно повлияла на жизнь в озерах?

– Конечно, потому что озера – собиратели любых, в том числе радиоактивных, веществ, со всей площади своего водосбора (также как и болота). Постепенно все это уходит в донные отложения – там наблюдаются наиболее высокие концентрации загрязняющих веществ. А вода постепенно стремится к очищению, это самый быстро очищаемый элемент водной экосистемы. Но при определенных условиях (например, при отсутствии кислорода у дна или взмучивания) может наблюдаться обратный процесс: вынос из донных отложений и вторичное загрязнение воды. Причем, это не обязательно радионуклиды, это могут быть тяжелые металлы, соединения азота и фосфора, которые в наших экосистемах являются наиболее грозным врагом, притом, что они не превышают ПДК.

– Почему?

– Потому что соединения азота и фосфора стимулируют так называемое цветение воды. И вода теряет свои потребительские качества. Причем, при замерах выясняется, что ПДК веществ не превышены, но пить такую воду нельзя. Это уже не химическое, а биологическое загрязнение.

– Каслинские озера тоже пострадали от аварии на «Маяке»?

– Практически нет. Каслинская группа озер – это Силач, Сунгуль, Киреты, Большие Касли. Они остались в стороне от выброса 1957 года. Хотя эти озера тоже загрязняются – стоками с промышленных территорий Снежинска и Вишневогорска, со стороны сельскохозяйственных предприятий. Но основной вид загрязнений в них – именно биогенные вещества. В озере Силач мы фиксируем иногда гиперцветение. На Каслинских озерах в настоящее время прозрачность вод невысока. Наиболее качественная вода из всех вышеперечисленных озер в Больших Каслях.

– Пить воду из таких озер нельзя?

– Можно, но после очистки. Мы можем пить воду из различных природных источников, предварительно ее очищая. Есть вода озера Байкал или озера Тургояк, которая относится к 1-2 классу чистоты. Ее можно пить практически без подготовки. Есть вода, которую обязательно надо подготавливать, например хлорировать – это вода 3 класса качества. Есть воды 4 класса качества, которым нужна специальная очистка. Пятый класс вод уже ни при каких условиях нельзя использовать в питьевых целях. К сожалению, наши Шершни, питьевой источник Челябинска, сегодня имеет 3 класс качества, а иногда и 4 класс. Стандартной очистки для такого класса воды уже недостаточно, нужно внедрять специальную очистку, что, конечно же, вызовет удорожание водоснабжения.

– Мы успели загрязнить все озера Южного Урала?

– Пока нет. Промышленность в нашей области, с момента появления в XVIII столетии первых заводов, развивалась мозаично. Есть места, где техногенное влияние на экологию очень сильно. Это зоны карьеров, отвалов, техногенных пустошей… Но, к счастью, у нас достаточно мест, которые были «пропущены» человеком, и это места замечательные, заповедные. К примеру, условия формирования качества воды в верховьях реки Миасс и сегодня великолепные – это, наверное, самая лучшая вода для здоровья человека. Она сбалансирована по микроэлементам пожалуй не хуже, чем вода Байкала. Но это в зоне Башкирии и горной зоне Челябинской области – выше города Миасс. В XVIII веке естествоиспытатель Петер Паллас, путешествуя по нашим землям, отмечал, что местность к северу от Челябинска очень здоровая и люди доживают здесь до 100 лет и более. Но с тех пор многое изменилось, много воды утекло. Человек рубил лес, попутно истощая озера или реки, добывал руды и другие полезные ископаемые, в конечном итоге нанося вред самому себе.

– Мы не умеем правильно пользоваться данными нам богатствами?

– Мы не сможем жить, не эксплуатируя природу, не можем вернуться назад в пещеры. Это всем понятно. Но мы должны так эксплуатировать природные ресурсы, чтобы максимально повысить КПД извлечения этих самых ресурсов, при этом не изменяя кардинально условий природной среды, которая является залогом нашего здоровья. Вот наша задача. Беречь надо все виды ресурсов – и людские, и природные. Но беречь – не значит сидеть сложа руки. Например, возникла проблема с осетровыми рыбами, были названы причины: загрязнили Волгу, выросло браконьерство. Что делать? Волгу очистить затруднительно, начнем с браконьеров, запретим торговлю черной икрой и так далее. Но при этом количество осетра будет снижаться, потому что дело не только в браконьерстве и загрязнении Волги. Дело в том, что в природе существуют природные циклы, которые мы не учитываем в народном хозяйстве. Нам хочется всегда чего-то постоянного: если случился большой урожай, мы тут же рапортуем, что в будущем году он будет еще больше. Но на следующий год будет маленький урожай, и это нормально. Это природная волна.

– Что же повлияло на осетровых?

– Сейчас идут теплые годы в Арктике, тают льды, и летом много пресной воды образуется на поверхности моря. Придет зима, и площадь льдов станет больше, значит, не так сильно будут таять льды следующим летом. Здесь много причин, наибольшую роль играет альбедо. Контрасты температур и атмосферного давления между экватором и полюсами станут большими. В результате активизируется западный перенос. Помните, у старых стиральных машинок для выкручивания белья было два валика. Вот эти два валика – это Исландский минимум и Азорский максимум. Их взаимодействие усиливает западный перенос – в Европе начинается наводнение, а у нас – в бассейне Волги и Камы – выпадает много осадков, водность Волги повышается, поэтому в очередной весенний ледоход льдины из Волги свободно проходят в Каспий. Обычно льдины ледового стока Волги садятся на отмели вдоль береговой линии Каспия, их вращают течения, и они делают в грунте углубления, в которые осетр (и другие рыбы) могут откладывать икру. Потом ее засыпает песком и кладка сохраняется, что и приводит к большей численности осетровых рыб. Но в многоводные годы льдины на отмель не садятся, а спокойно проплывают в море. Вот такие циклы тоже сказываются на численности осетра (причем увидим мы это лет через 10-12, когда он станет половозрелым), но в хозяйстве это не учитывается. Когда мы научимся учитывать естественные циклы, то будем к избыткам относиться как к дару.

Наша страна вообще уникальна, потому что позволяет в пределах своей территории заниматься очень интересными проектами получения богатств при грамотном использовании не только минеральных и людских ресурсов, но и ресурса территориального. Это отдельная тема разговора. Вот, например, у нас есть озеро Байкал, в котором воды больше, чем в Балтийском море. Причем, это самая чистая в мире пресная вода. Если ей торговать, она дороже нефти! Все человечество (сейчас это 7 млрд.) мы могли бы снабжать водой озера Байкал (по норме суточного потребления человеком 2,5 литра) вечно! Или 3000 лет, если полностью прекратить приток воды в озеро. Но этим не просто надо заниматься, надо осознавать, чем мы владеем. Если не осознаем, потеряем. Задача современной географии донести это до людей. Влияние географии на экономику нужно обязательно учитывать. И на политику тоже.

– Современные политики, на ваш взгляд, это понимают?

– Многие чиновники достаточно часто понимают, что они делают не так. Где-то подводит и современное законодательство. При этом слышать слова грамотного человека им обидно, наверное. К сожалению, пока не видно долгосрочной практически направленной природохозяйственной политики. Сейчас и Российская академия наук потеряла свой уровень воздействия на те или иные процессы. То же самое, даже в большей степени, можно сказать о науке университетской. Какие-то частные вопросы решаются с учетом мнения ученых, а вот вопросы общего развития, к сожалению, нет.

– Иные времена в России были?

– Я не историк науки, но, конечно же, такие времена были, когда внимание к науке было пристальным. Можно вспомнить эпоху Петра Первого, когда приглашались зарубежные ученые, переводились учебники и научные труды, практические, математические книги, география тогда же была переведена. Тогда понимали, что без современных наук не построить современного государства. Неплохо развивалась российская наука во второй половине XIX, но уже в начале ХХ (еще до революции) стало потяжелее. В Советской России, когда после гражданской войны страна была отброшена в прошлое, тоже возникло понимание, что без науки не выжить. То же мы видим и в разгар Великой Отечественной войны, и несколькими десятилетиями позже. Не всегда методы управления наукой были идеальными (вспомним противостояние Н. Вавилова и Т. Лысенко; научные шарашки и т. п.), но на прорывных направлениях для ученых создавались все условия, и быть ученым было ответственно и престижно.

– Однако генетика была практически уничтожена.

– Лев Гумилев сказал несколько неожиданно, но точно об этом времени (он знал это не понаслышке, сам сидел) – «ученые сажали ученых», руководствуясь завистью или карьеризмом. Государство не знает порой, кому верить: есть два ученых, они показывают результаты, которые расходятся. В науке такое бывает. Кому верить? С экспертами у нас тоже не всегда хорошо. Политики не обязаны разбираться в вопросах науки, для этого существуют эксперты, советники. Уровень советников правительства и сегодня весьма высокий. Другое дело, что советников часто не слышат, докладов их словно и не читают…

– Этим можно объяснить положительное решение Госэкспертизы по строительству Томинского ГОКа?

– Экспертизы я не видел, как не видел и окончательного ОВОСа. Но все экспертизы, экологический аудит – это последовательность правовых процедур, которые должны позволить или не позволить начаться строительству конкретного производства. Мне бы хотелось обратить внимание вот на какое обстоятельство: ГОК будут строить рядом с городом. Если бы он строился далеко от Челябинска и при строительстве были бы соблюдены все нормативы, наверное, такого общественного протеста не возникло бы. Но это предприятие явно повлияет на окружающую среду Челябинска, а это 520 квадратных километров и треть населения Челябинской области!

– Каковы главные риски?

– Никто не скрывает, что существование карьера и хвостохранилища повлечет местное изменение всех сред – почвенно-растительной, грунтовых и поверхностных вод, атмосферы. Но через природные процессы – перенос воздушных и водных масс – зона негативного воздействия может быть значительно большей. Кроме того, существует теория рисков, где показано, какие риски являются приемлемыми, а какие – неприемлемыми. Риск – событие вероятностное. Нам открыто говорят, что карьер или хвостохранилище не застрахованы от рисков, и даже называют, например, определенный риск – 10 в минус седьмой степени. Такой риск действительно пренебрежимо мал и его, казалось бы, можно не учитывать. Но давайте сложим все возможные рисковые последствия – от хвостохранилища, от карьера, от процессов обогащения руды... Суммарный риск для одной территории может оказаться совсем иным и попасть в зону неприемлемого риска.

Второй момент: часто риск нам преподносят только как некую частоту вероятности неблагоприятного события. Это так и не так, потому что риск – это частота неблагоприятного события, помноженная на ущерб от этого события. А если опасный промышленный объект находится рядом с миллионным городом, то общий риск значительно повышается. Поэтому комплексное рассмотрение экологической экспертизы, технологической схемы с точки зрения рисков – очень важная задача до начала строительства Томинского ГОКа.

Подход в этой ситуации логически простой: пока не устранены возможности высокого ущерба от объекта, нет возможности и для строительства такого объекта. На пульсе этого проекта руку надо держать постоянно.

– Портим мы природу, не задумываясь, реально ли все это восстановить?

– За то, что люди получили в наследство, денег они не заплатили. Солнце светит всем бесплатно. Вода образуется бесплатно... А то, что мы изменяем основу, которая преобразует солнечную энергию, ухудшаем воду, этого деньгами не измерить, это можно измерить только нашим здоровьем. Деньги – это величайший самообман, когда мы говорим о природных богатствах. Лес, помимо экономической ценности в виде досок и скипидара, несет в себе важнейшую средообразующую функцию, способствует выживанию многих видов растений и животных, сохраняет полноводность рек и чистоту подземных вод. Я бы запретил краткосрочную аренду земель (т.е. почвенных ресурсов), как и отчуждение их в частную собственность. Взял землю в аренду – будь любезен хозяйствовать на ней, не выжигая ее. В конце срока аренды проводил бы экологический аудит – как изменилась структура и бонитет почвы по сравнению с первоначальными.

Только очень богатые государства могут себе позволить восстановить хотя бы небольшое озеро, например. Такие опыты проводились в Дании, Норвегии, США. И они приводили к положительным результатам. Еще пример: снизили воздействие на реку Рейн, которую совершенно справедливо называли клоакой Европы, но все же не смогли вернуть реке первородной чистоты (Rhein по немецки означает чистый). Но хотя бы привели ее в порядок. Идти к этому придется. Следует только помнить, что хозяйствуя с учетом циклов круговорота вещества в природе, гораздо легче загладить потом последствия нашего негативного влияния на планету. Природа, конечно, сама способна восстанавливаться, если ей не мешать, вопрос только во времени этого восстановления. В конце концов, она безусловно восстановиться, когда человечество исчезнет.

– Вы входите в экологический совет при губернаторе Челябинской области, чувствуете значимость своего голоса?

– Когда люди собираются на любой совет, то всегда обсуждают интересные вещи и приходят к определенным выводам. Какие-то из этих выводов можно реализовать достаточно быстро, какие-то сформулированы и будут учтены в программе развития по прошествии времени. Хочется надеяться, если политики собирают такие советы, значит, им небезразличны мнения ученых.

– Думаете, не все потеряно?

– Я бы пожелал всем – помните, что мы люди, что у нас есть чувство собственного достоинства, что надо, прежде всего, к самим себе относиться как к людям. Тогда появится и уважение к кормящей нас природе. Тогда человек не будет бросать мусор (в широком смысле этого слова), даже думая о «великих» вещах. Из любой ситуации надо искать выход не сиюминутный (отреагировали и вроде бы полегчало). Надо четко обозначить проблему и добиться полноты ее решения. Призываю к тому, чтобы люди больше анализировали, думали.

– Сергей Геннадьевич, поступив в университет, вы изначально собирались заниматься наукой?

– Нет, хотел стать учителем географии. Ученым я себя не мнил, мне казалось, я не гожусь в ученые. (Смеется.) Ученые представлялись мне какими-то особенными людьми. Но когда я приехал работать в школу, оказалось, что вакансии географа в той школе, где хотелось бы работать, уже нет. Пришлось вернуться в институт, стать ассистентом, пойти в аспирантуру – а там и затянуло.

– Вы согласны с мнением, что мы живем в условиях экологического кризиса на планете?

– Да, это так. Мы живем в переходную эпоху. Но долго новый путь выбирать нельзя – провыбираем. И экологический кризис не может длиться долго. Это такое состояние, которое не может быть вечным, – либо человечество примет необходимые решения по изменению общемирового подхода к природе, к экономике, к отношениям «человек-человек», либо природа нас уничтожит.

– Сколько времени у нас осталось?

– Наука все может объяснить, но далеко не все может предсказать. (Смеется.) Ученые оценили этот период в 100-150 лет, но оценки эти были сделаны еще в 70-80-х годах прошлого века. Грубо говоря, посмотрим, что будет в 2100 году. К тому времени могут произойти некоторые необратимые изменения в природной среде, например, будет существенно подорвана база почвенно-растительного покрова и истощены местные источники вод. Тогда у нас останется меньше шансов на управляемый переход к экологически сбалансированному природопользованию. Ситуация станет неуправляемой, она может обернуться значительным ухудшением здоровья и массовой гибелью людей. Но шанс есть всегда. Надо только по-настоящему захотеть его реализовать.