Галина Борейко, хореограф: «Моя судьба – это большое стечение обстоятельств»

Она родилась в Волгограде, училась в Ленинграде, а стала звездой в Челябинске. Выпускница Ленинградского хореографического училища им. Вагановой, Галина Борейко могла блистать на сцене знаменитого Мариинского театра, но посвятила свою жизнь Челябинскому театру оперы и балета им. Глинки, на сцене которого станцевала более 30 классических балетных партий. Она стояла у истоков зарождения и становления челябинского балета. Выдающаяся прима-балерина, а потом и талантливый педагог-репетитор театра, Галина Михайловна не только была признана и любима челябинской публикой, но обрела здесь семейное счастье. К своему 70-летнему юбилею, который артистка отметит в декабре, она подошла рука об руку со своим любимым мужем Германом Платоновичем Вяткиным, в прошлом ректором, а ныне президентом Южно-Уральского государственного университета. О своей удивительной творческой судьбе и жизни Галина Михайловна рассказала в интервью сайту MyChel.ru.

– Галина Михайловна, расскажите, пожалуйста, как началась ваша творческая судьба в балете.

– Говорить о судьбе довольно просто, а может быть, и нет, потому что это большое стечение обстоятельств. Мою судьбу определили педагоги Ленинградского хореографического училища, когда я была еще семилетней девочкой. Волею судеб я оказалась вместе со своим братом во Владикавказе. Мы в то время уже туда переехали, была эвакуация во время войны. Совершенно случайно оказались в каком-то пионерском лагере детского дома, потому что убежали из санатория, куда нас определила мама. В этом лагере дети были без родителей, а у нас была мама. Папа к тому времени погиб на войне.

В тот день, когда произошла встреча с ленинградскими педагогами, все старшие дети ушли в горы на экскурсию, и лагерь остался совершенно пустой. И мы, малыши, так болтались в пустоте и увидели, как какие-то две женщины сидели, а вокруг них – дети. Мы с братом тоже подошли к этой группке. Оказалось, что это были педагоги из ленинградского училища, которые приехали во Владикавказ, столицу Северной Осетии, набирать осетинскую группу для обучения в Ленинградском хореографическом. В дальнейшем они собирались открывать оперный театр во Владикавказе и готовили свои кадры для него.

И вот мы подошли к этой группе детей, где и меня проверили. Мой брат оказался неспособен, а я оказалась, видно, способная девочка, потому что они сказали: «Эту девочку мы берем». На что воспитатели ответили: «У этой девочки есть мама». Этими педагогами были Варвара Павловна Ткамей, которая преподавала в училище девочкам, другая – Надежда Павловна Базарова, занимавшаяся с младшими мальчиками. В итоге им пришлось встретиться с моей мамой. Она никак не хотела меня отдавать, хотя педагоги усиленно рекомендовали. Последнее, что они сказали: «Вы знаете, когда девочка вырастет, она вам не простит, что вы ее не отдали». В результате решили, что я немножко подрасту и через год поеду учиться. И еще попросили маму меня сфотографировать, чтобы руководители училища увидели ребенка. Так что вот с этой фотографией, собственно, я и была принята в хореографическое училище.

Причем надо сказать, что в шесть лет мама меня отдала сразу обучаться в общеобразовательную и музыкальную школы и во Дворец пионеров на хореографическое отделение. В музыкальной школе у меня был очень хороший педагог, славившийся во Владикавказе в ту пору. Во всех трех местах я уже проучилась по году. Педагоги, уезжая, сказали, чтобы я продолжала учиться музыке в обычной школе, но совершенно не занималась в хореографическом кружке, чтобы неправильно меня не учили. Лучше начинать сначала, чем потом переучивать ребенка. Это абсолютно верно.

– Прошел год, и вы отправились в Ленинград. Как проходила ваша учеба?

– В восемь лет я оказалась там. Надо сказать, что все хореографические училища начинают прием детей с более старшего возраста, то есть тогда, когда они оканчивают начальную школу. И наше обучение в Ленинграде начинается, если судить по общеобразовательной школе, с четвертого класса. Ни третьих, ни первых и ни вторых классов нет. И вот в восемь лет, закончив уже два класса, я переезжаю в Ленинград и сразу попадаю в четвертый класс общеобразовательный и во второй специальный, в тот осетинский класс, который набрали год назад. Вот так началась моя учеба в Ленинграде. Училась я в этом осетинском классе на государственном обеспечении, потому что мама моя не смогла бы платить за меня.

Училась я очень успешно. У меня всегда были по всем общеобразовательным предметам пятерки. И только в первую четверть первого года получила пять с минусом. Я, восьмилетка, сразу влилась в коллектив, хотя в нашем классе были дети и на пять, и на шесть лет меня старше. Тем не менее, когда мне позже предложили перейти к детям моего возраста, я отказалась. Я уже привыкла к этим детям, их знаю, мне страшно было куда-то уходить... Вместе с ними я и закончила училище.

Профессионально я тоже всегда училась на отлично. У нас не было тогда, к сожалению, красных дипломов, как сейчас, не было конкурсов, но тем не менее я одна из интерната сумела попасть на зарубежный фестиваль молодежи и студентов в Румынии. В общем, я настолько успешно училась, что меня готовили для Кировского театра, Мариинский театр сейчас. Тем более артисты Мариинского театра были в одном помещении с нашим училищем. Одни залы, даже один педагог.

Получилось так, что сначала я приехала вот к Варваре Павловне и три года у нее проучилась. Дальше мы переходим к педагогам, которые учат старших детей и потом выпускают их. Вот мой второй педагог Ирина Васильевна Ширипина как раз была и педагогом, и репетитором Мариинского театра. Такая преемственность была очень интересна. Мы все время видели, как репетируют артисты Мариинского театра. Иногда мы просто смотрели, когда была открыта дверь, а если не открыта, то в щелочку подсматривали какие-то уникальные репетиции, которые нас интересовали. У каждого из нас была любимая балерина, труппа-то большая – где-то человек триста, наверное. И училище само большое, много залов, богатая интересная история. Одним словом, меня вот этот педагог Мариинского театра Ирина Васильевна готовила фактически быть балериной этого театра.

– Что вы танцевали во время учебы?

– Я танцевала партии, называемые па-де-де, переводится с французского как «танец вдвоем». Такое па-де-де есть в каждом классическом спектакле. Это как завершение, высшая форма хореографического действа. Это и «Лебединое озеро», и «Дон Кихот», и «Жизель» – вся классика. Вот я таких па-де-де четыре станцевала как минимум, невзирая на то, что я кучу еще всяких номеров танцевала. Я танцевала такие па-де-де, как в «Дон Кихоте», например, когда выпускалась, которые являются эталоном балерины. «Дон Кихот» вообще считается сложнейшим классическим спектаклем, который заканчивается этим па-де-де знаменитым: свадьба, праздничное действо. Этим па-де-де я и выпускалась. Это все происходило на сцене Мариинского театра, конечно, под его же оркестр. То есть мне пришлось станцевать четыре таких па-де-де, начиная с 14 лет, каждый год. Я могла соперничать с нашими выпускниками.

Еще в нашем училище был свой школьный театр, где мы постоянно какие-то номера ставили. Это само собой было. А вот Мариинский театр – это эталон, это уже только в выпускных концертах. Но мы еще все время были заняты в практике Мариинского театра. Потому что во всех старинных спектаклях, как правило, есть номера для маленьких детей, учащихся хореографического училища. Тогда такие спектакли составляли основной репертуар, поэтому мы практически в каждом из них появлялись на сцене Мариинки.

– А свое первое выступление в Мариинском театре помните?

– Конечно. Я тогда еще только месяц или два проучилась, естественно, ничего не умела делать, но меня уже заняли. Я помню балет «Милица», видно, про войну; какой-то задник, полыхающий огнем, это значит война. И вот от задника на авансцену, вперед бежит женщина с двумя детьми в страхе. Маленькая девочка с ней – вот это я была. (Смеется.) Вот первое мое появление на этой сцене, когда я еще ничего не умела, потому что только появилась, но тем не менее.

С той поры я все время что-то где-то танцевала, танцевала и танцевала. У нас вообще была большая практика: мы то в Смольном танцуем, то в Таврическом дворце, то в Малом оперном, то в филармонии (она рядом с нами находилась), то мы у шефов танцуем, то в каком-то кинотеатре шефском. Постоянно танцевали. Эта огромная, огромная нагрузка, с которой далеко не все справлялись.

– При такой нагрузке, наверное, происходил большой отсев из училища?

– Разумеется. В училище, если принимается класс, допустим, 40 человек, дай бог, если 12 из них дойдут до конца и выпустятся, станут артистами балета. А может быть, и того меньше. Может, даже никто из этих детей не будет солистом, не то чтобы там ведущие партии танцевать. Вот настолько избирательна наша профессия, что в общем-то не знаешь, кем ты будешь. Бывает, что перерастают дети, иногда фигуры меняются: ребеночек приходит один, а когда он начинает вырастать, смотришь, у него из длинных ножек стали короткие, длинный торс.

Вот эта диспропорция уже не совместима с балетом. У кого-то здоровье подводит, потому что огромные физические нагрузки, если учесть, что у нас по 12 уроков было. То есть совмещается три школы. И тут же ты постоянно ездишь выступать. Вот в шесть пятнадцать урок закончился, в шесть тридцать тебя уже ждет автобус, тебе надо ехать на концерт. Освобождаешься где-то к двенадцати ночи, потому что раньше спектакли начинались в восемь часов вечера, представляете, пока спектакль закончится! А мы могли только в последнем акте быть заняты. Таким образом, конечно же, происходил большой отсев из училища.

– Если вас целенаправленно готовили для Мариинского театра, как же вы оказались тогда в Челябинске?

– Я триумфально окончила училище, можно и так сказать, кругом отличница. И вот когда пришел выпуск, так получилось, что осетинский театр не был готов, его еще не построили. И поскольку Северная Осетия – это тоже Россия, РСФСР тогда это было, нас отдали, куда России было нужно. Тогда же распределение было. И кроме этого осетинского класса выпускались еще два класса, их немного, всех вместе нас около 40. Оказалось, что в Челябинске открывается театр, и нужно туда ехать. После концерта, который был в Мариинском театре, художественный руководитель театра Федор Васильевич Лопухов подошел ко мне. Это очень знаменитая личность в истории балета, он долгие годы проработал в театре, у него есть книга – «60 лет в балете», по-моему, называется, он еще с дягилевскими «Русскими сезонами» ездил как танцовщик, новатор, как балетмейстер, но не понятый в ту пору.

Он ставил Шостаковича, много чего он ставил, но не ко времени, тогда его еще не понимали. Потом его ученик Григорович Юрий Николаевич (он же наш, ленинградский) от него взял то, что тогда не было воспринято. Так что первые его спектакли, конечно, были навеяны Лопуховым. Федор Васильевич по окончании нашего концерта пригласил меня к себе в кабинет. Он мне предложил работу: остаться в Мариинском театре, сказал, что многое от меня будет зависеть. Но я еще не успела сказать да, как приезжает директор вновь образовавшегося челябинского театра Всеволод Петрович Артемьев, у которого, вероятно, был приказ, что весь наш выпуск отправить на открытие театра в Челябинске. Мой педагог не хотела меня отпускать, но она ничего не смогла сделать. Она мне и моей однокласснице говорила: не подписывайте, не подписывайте. В конечном счете пришла и сказала: «Девочки, вы комсомолки, нужно ехать. Вот поработаете там три года, потом приедете, всегда я вас жду». Ну мы и уехали. Мы вынуждены были уехать, потому что другого пути у нас не было. Так я оказалась в Челябинске.

– Какую первую партию вы исполнили на новой сцене?

– Сначала хочу сказать, что в первый же год после окончания сезона я уехала в Ленинград к своему педагогу позаниматься, потому что театра еще не было, нужно было подготовить ряд спектаклей, чтобы открыть ими челябинский оперный. Из балета должны были быть первыми «Лебединое озеро», «Бахчисарайский фонтан» и «Дон Кихот». «Лебединое озеро» мне не предложили, а предложили Зарему в «Бахчисарайском фонтане». Зарема для меня была то же самое, как если бы я сейчас на лед вышла. (Смеется.) Я приехала 16-летним подростком, только получила паспорт. Конечно, я профессионалом была, уже очень образованным подростком, но в сознании человеческом я была еще просто ребенок. Тем более в интернате: там педагоги, здесь воспитатели, все время под покровительством этих взрослых людей. И, конечно, мы были оторваны от настоящей жизни, у нас был свой замкнутый мир. Когда мы сюда приехали, не знали, как поставить чайник и заварить чай. То есть совершенно не приспособленные к жизни были. А когда мне предложили Зарему, эту восточную женщину, я пришла в изумление.

А ставил балет приглашенный режиссер, с Украины по-моему, и «Лебединое озеро» тоже приглашенный – Трегубов. И вот он начал ставить. Я и моя коллега, девочка, которую тоже педагог не отпускала, рыдали в этом зале, потому что не могли. Движения могли делать, а вот почувствовать, стать актрисами этого спектакля не могли. Это игровой спектакль, так называемый драмбалет, тогда в ту пору очень модный. Нужно было не просто танцевать, а сделать партию игровую, показать страсть женщины. Конечно, мне, подростку, такое было не под силу. Я и жизни не знала, не знала тех жизненных коллизий, которые могут с человеком происходить.

И в то же время плохо не могла делать, я все-таки профессионал. Могла очень сложные технические вещи делать, могла 32 фуэте и с правой ноги сделать, и с левой – это сложный трюк, который далеко не каждой балерине дается, а для меня это было без проблем. Но быть вот этой Заремой, которая убивает свою соперницу... (Улыбается.) Я только рыдала, чтобы меня освободили от этого спектакля. И вот этот Александр Николаевич, режиссер, очень переживал, потому что ему надо было ставить. Но была, слава богу, одна балерина, Лариса Роденко, которая старше. Она москвичка, в Москве училась, но приехала сюда, когда уже года три-четыре проработала в других театрах. Она уже адаптированная как-то к жизни была. И она вот там на месте была, а мы вообще никак. Прошли годы, когда меня все-таки заставили этот спектакль выполнить.

А следующий спектакль – это «Дон Кихот», как раз па-де-де знаменитый, который я на выпуске танцевала. И надо же такому случиться, что приглашают на постановку этого спектакля именно вот этого Федора Васильевича Лопухова, который меня приглашал, увидев на сцене Мариинского театра мое знаменитое па-де-де. Когда он приехал, он, конечно, сделал меня первым составом. Таким образом, первый мой выход на сцене нашего театра в главной партии был как раз этот знаменитый спектакль «Дон Кихот», поставленный знаменитым человеком. Вот так началась моя творческая жизнь в этом театре.

– Отработав, как положено, три года в челябинском театре, вы могли вернуться в Ленинград. Почему же все-таки остались?

– Такая ситуация жизненная сложилась. В ту пору театр был настолько популярным, его так долго ждали... Он же должен был перед войной еще открыться, но война помешала. Десять лет это здание восстанавливалось, испорченное войной и заводом, на сцене был горячий цех, вы представляете? Десять лет его готовили, потому что масло из стен выходило. Знаменитый потолок, который был расписан известным художником Дайнеко, отделан сусальным золотом, это все пришло в негодность, все это нужно было восстанавливать. Открытие театра стало огромным событием и в городе, и в Челябинской области в целом, да и в стране, потому что это был самый молодой театр СССР. 40 человек труппы, то есть весь костяк, приехали из знаменитого императорского училища.

Плюс еще мое яркое первое выступление положительно сказалось, руководство меня приглядело. Я сразу заявила о себе. Следующий спектакль уже в очередном сезоне приезжает ставить новый балетмейстер, у которого я играю в первом составе в балете «Эсмеральда». И так каждый год: один-два новых спектакля прибавлялось и прибавлялось.

Еще я осталась по чисто человеческим факторам. Так получилось, что поскольку ты на сцене, столько людей всегда приходит, и они смотрят на тебя, молодую девочку. Такое паломничество студентов всегда было, прежде всего это самый большой ЧПИ, из мединститута, пединститута много. Ребята из политехнического института у нас и в мимансе были, подрабатывали артистами. Кстати, там, в мимансе, подрабатывал и тот молодой человек, который потом стал моим мужем. Это Герман Платонович Вяткин. Собственно, из-за этого я, вероятно, в Челябинске и задержалась.

Не знаю, как бы сложилась моя судьба дальше, может быть, я бы уехала, потому что педагог все время настаивала. Но так получилось, что здесь мне было хорошо, потому что я была признана публикой. Была признана руководителями, они меня поддерживали, помогали жильем и многим другим.

– У вас, наверное, не было отбоя от студентов-поклонников?

– Можно сказать и так. Начинающая девочка, юная и на виду все время, привлекает много внимания у всех, кто приходит в театр. А тут тебе и молодежь разных вузов. Они все приходили, меня приглашали к себе на новогодние вечера. У меня до сих пор сохранился в штурманское пропуск на Новый год. (Улыбается.) Успех был колоссальный.

Хотя надо сказать, я относилась к этому очень спокойно. Есть девочки, которые рано созревают, им интересно с мальчиками в компаниях, меня это не притягивало. Меня изо всех сил притягивали работа и театр.

– Как же вы тогда познакомились с Германом Платоновичем?

– С Германом Платоновичем мы познакомились совершенно случайно. Собственно, мы с ним и не познакомились. Он увидел мою фотографию. Дело в том, что перед открытием театра делали портреты всех солистов оперы и балета, чтобы познакомить немного челябинцев с труппой. Такую фотографию Герман Платонович и увидел. Может, мне 16, а может, уже 17 было, точно не помню. Так он со мной познакомился. Потом поставил задачу лично познакомиться. Ну вот и познакомились.

Мы отмечали дни рождения своей ленинградской компанией, не все 40 человек, конечно, а просто кто-то с кем-то дружил. И вот в мои 18 лет первый раз Герман Вяткин был приглашен на день рождения в мою ленинградскую компанию. Он предложил мне вскоре выйти за него замуж, но я, девочка строгих правил, сказала, нет, только после 20. Еще три года он за мной ухаживал. (Улыбается.) После 20 лет мы все-таки поженились. В общем-то это решило мою судьбу остаться здесь в театре.

Я не ушла и позже, хотя было много предложений от разных театров, и педагог пока еще была в силе. Даже несмотря на то, что Герман Платонович первую диссертацию защищал в Ленинграде, и мы уже были женаты. Там его пригласили в политехническом работать. Он отказался, потому что очень предан Челябинску. У него вся семья челябинская. Даже когда был депутатом думы, его оставляли на всякие разные интересные должности, он все равно он оставался ректором, параллельно работая в думе. Пять дней там, два дня здесь, вот так вот ездил. Никогда не оставлял Челябинск и никогда не хотел уехать. Ну вот, видимо, это и решило мою судьбу остаться в Челябинске.

– Вы никогда не жалели о том, что остались в Челябинске?

– Нет, не жалела. Здесь я стала довольно успешной. Стала примой-балериной нашего театра, первой народной артисткой. Не знаю, как бы сложилась моя судьба в Ленинграде, трудно загадывать.

Сегодня все совсем по-другому, я не знаю, как бы все сложилось, смогла бы я станцевать столько, сколько я станцевала... Актеру важно быть на сцене, важно быть признанным публикой, потому что иногда бывает такая ситуация: вот в театре есть главная балерина, и ты не можешь никак пройти.

Артистам балета раньше надо было 20 лет отработать независимо от возраста. Значит, я могла тогда в 36 лет пойти на пенсию, но я чуть больше танцевала. А сейчас вообще ведущим балеринам 15 лет только дается. То есть по сегодняшним меркам я вообще в 31 год могла уйти на пенсию. Но в Челябинске сложилась другая ситуация, потому что здесь, наоборот, всегда не хватало кадров, здесь же нет училища. С этих позиций, я думаю, что мне здесь больше профессионального интереса было. Может, было бы и там неплохо, не знаю.

Ведь каждый надеется на успех, но не каждый его достигает по тем или иным жизненным коллизиям. Признание зрителей – это особая статья. Мы же объездили так много городов Советского Союза: от Читы до Калининграда, от Архангельска до Сочи – мы бывали везде. И везде нас принимали замечательно. Если в Челябинске нас уже знали, то в другом городе ты выходишь и каждый раз о себе говоришь заново. Если тебе приносят после спектакля только написанные стихи, ты понравилась. Или тебе несут огромный букет и говорят – танцуйте до ста лет, вы приносите радость. Значит, затронул ты какую-то струну в душе человека. Я многих зрителей заставила своим творчеством сопереживать, понять что-то прекрасное. Кроме хлеба и другой еды, нужна еще и еда духовная. Человек не может жить только материальной стороной. Поэтому мы в музеи и на спектакли ходим, музыку слушаем.

Сегодня я благодарю судьбу, что так получилось. У меня прекрасный муж, мы до сих пор понимаем друг друга, несмотря на то, что мы совершенно в разных областях работаем. Понимаем друг друга, потому что оба творческие люди. Когда я во сне шевелю руками и ногами, он знает, что это я не сошла с ума, а я просто танцую. Даже во сне. (Улыбается.) Трудно загадывать, как бы сложилась моя судьба, не останься я в Челябинске. Здесь я прожила трудную, но счастливую жизнь.