«Сначала приняли за мертвую». Многодетная мать после страшного пожара чудом вернула к жизни дочь, но ей самой жить не дают

— Когда пожарные вынесли дочку, врачи скорой в первый момент решили, что всё, она мертва. Я сама медик, я видела, как зрачки практически не реагируют на свет. Прямо на траве стали пытаться вернуть к жизни: искусственное дыхание, непрямой массаж сердца. Чудо все-таки: ее вернули к жизни, она задышала сама. Сразу же ее отнесли в машину скорой, подключили к капельницам и отвезли в реанимацию. Старшую дочку увезли в больницу чуть раньше. Тело мужа накрыли.

Четыре года назад, в августе 2018 года, медсестра городской больницы Лилия Валеева потеряла в пожаре мужа. Две дочки выжили, но стали инвалидами. Она осталась одна с четырьмя детьми. Старшему сыну в тот момент было 17 лет, он только закончил десятый класс, младшей дочке только исполнилось три года. В том пожаре сгорело ее единственное жилье, а сейчас ее выселили из государственной квартиры, которую ей временно дали как погорельцу. Несмотря на беду, трагедию, бытовой тупик, Лилия делает всё, чтобы дети были счастливы. Она поставила дочь на ноги с инвалидной коляски, вопреки тяжелым прогнозам врачей. Прочитайте историю этого сильного человека от E1.RU.

Ночью 13 августа старший сын Лилии не спал. Лежал в своей комнате в наушниках, слушал музыку. Вдруг интернет вырубился. Парнишка пошел в коридор проверить автоматический выключатель в электрощитке. Открыл дверь комнаты и кинулся обратно к себе. Весь коридор был в клубах дыма и огне.

Подросток кинулся обратно в свою комнату, оттуда был отдельный выход на улицу — семья жила в деревянном многоквартирном доме барачного типа. Выскочив на улицу, он начал кричать, колотить в окна, будить родных.

Мама первой проснулась от криков. Лилия выбежала на кухню, коридор был в огне. Муж и дочки соскочили с кроватей. Начали открывать кухонное окно. Но оно почему-то не открывалось, заклинило ручку. Новые пластиковые окна они поставили несколько месяцев назад. До этого никаких проблем не было. А тут, как по какому-то роковому стечению обстоятельств, когда дорога каждая секунда, ручка не поворачивалась.

Лилия почувствовала, что теряет сознание от угарного газа. Схватив на руки трехлетнюю дочку, она кинулась через огонь к входной двери.

— Когда я бросилась в огонь, остановить меня не успели, муж открывал окно, я бежала, всё уже падало (видимо, потолочные балки) на моем пути. Сейчас понимаю: надо было бросить это окно и бежать вместе. Если бы знать заранее, как правильно… Тогда все были в панике, всё решалось за секунды, — вспоминает Лилия.

Дочку она закрывала от огня, как могла. Сама опалила себе руки и ноги — кажется, боли не чувствовала. На улице уже толпился народ, жители соседних домов выскочили на улицу, смотрели на пожар. Жильцы соседних квартир вытаскивали вещи. Лилия колотила окно руками — бесполезно, пластик не разобьешь. Прибежал сосед с лопатой, разбил окно. Оттуда повалил черный дым. Все кричали: выходите. Никто не отзывался.

Минут через десять подъехали пожарные и скорая. Пожарные вынесли тела. Муж был мертв. Задохнулся от угарного газа. Пятнадцатилетнюю старшую дочь тут же увезли в реанимацию.

— Мою среднюю дочку, ей было тогда одиннадцать лет, в первые минуты, когда вынесли, приняли за мертвую. Я как медик видела: зрачки почти не реагируют на свет. Прямо на траве стали пытаться вернуть к жизни: искусственное дыхание, непрямой массаж сердца. И ее вернули к жизни, она задышала сама!

— Я очень благодарна врачам ожогового отделения девятой детской больницы. Они сделали всё, чтобы дочери выжили, — говорит нам Лилия.

От соцзащиты Лилии и ее четырем детям выплатили 15 тысяч рублей, по три тысячи на каждого члена семьи. Специальная комиссия пришла к выводу, что дом сгорел частично. Процентов на семьдесят. Поэтому сумма компенсации была небольшой.

— Но сразу, когда всё случилось, очень много людей помогли нам. Узнав из новостей о нашей беде, нам приносили вещи и посуду. Я работала тогда в седьмой больнице медсестрой, на работе организовали сбор денег. Родители одноклассников моих детей тоже помогли деньгами.

Лилия похоронила мужа. Они с Фаридом прожили вместе 22 года. Он родом из Уфы. С двумя высшими образованиями, экономическим и юридическим. Но так получилось, что по специальности почти не работал. Несколько лет жил на Севере, был мастером участка на стройках. Потом вернулся домой в Башкирию, устроился на работу в инкассацию.

С Лилией Фарид познакомился через общих друзей. Она тогда жила в поселке в Башкирии, на границе со Свердловской областью, Красноуфимским районом. Работала фельдшером в скорой помощи. Позже он переехал к ней из большой Уфы в маленький поселок, поженились, купили дом, большой, просторный, все удобства: ванна, горячая вода, туалет — всё как в городской квартире.

Появились дети. Трое, как и планировали. Сын, через два года дочка, через четыре — третья дочка.

Фарид зарабатывал частным извозом на своей машине. Работал официально, зарегистрировавшись как ИП. Лилия, пока сидела с детьми в декрете, успела заочно закончить институт, получила специальность экономиста. В то время она открыла свой свадебный салон в поселке, нужно было уметь разбираться в бухгалтерских документах, отчетах.

Жили по меркам поселка они вполне хорошо и обеспеченно. Но случилась беда: Фарид начал терять зрение. Причина — глаукома, патология, связанная с повышением внутриглазного давления. Управлять машиной мужчина уже не мог.

В поселке работы почти не было. Муж стал уезжать вахтой в Екатеринбург, работал там где-то в охране. Устав жить по отдельности, в 2012 году переехали в Екатеринбург всей семьей. Там родилась четвертая дочка Яна. Лилия устроилась на работу медсестрой.

На деньги, вырученные от продажи своего сельского дома, семья смогла купить лишь небольшую квартиру в доме барачного типа рядом с озером. Там на улице Проезжей стоят несколько деревянных бараков, построенных в 50-е годы. Бедные бараки, а рядом роскошные коттеджи... Хотя люди там, как могли, обустраивали свой быт, проводили сами канализацию, горячую воду.

— Мы тоже старались сделать жизнь лучше, поменяли окна, сделали теплую веранду, пристройку — из теплого вагончика получилась еще одна дополнительная комната для сына, — рассказывает Лилия. — Поставили новый электрощиток, осталось поменять проводку и сделать ремонт. Муж 14 августа должен был пойти в отпуск, собирался заняться домом… Знаете, у нас в последние годы были сложные отношения. Болезнь, потеря работы подкосили его, характер начал портиться, стал часто раздражаться. Когда переехали, стало тяжелее. Муж переживал: там в селе мы были уважаемыми людьми, был свой хороший дом, свое дело, а тут барак... Я поддерживала, как могла. Говорила, всё в наших руках, надо ценить то хорошее, что есть. Что у нас здоровые дети, талантливые, сын учился на пятерки, старшая дочь занималась тогда спортом, хорошо училась в кадетском корпусе при ГУВД области, мечтала стать военным. У нас всё не так плохо, есть работа, крыша над головой. Он соглашался. В ту последнюю ночь он как будто что-то чувствовал. Весь вечер вспоминал нашу прежнюю жизнь, все хорошие моменты, просил прощения за что-то, говорил, что будет меня носить на руках. Было уже поздно, хотелось спать. Я шуткой сказала: «Как будто прощаешься, ты что, куда-то уезжаешь?»

Согласно заключению МЧС, причиной пожара стала неисправная проводка.

Источник пожара был примерно посередине двух квартир: в одной как раз жила Лилия, другую сдавали двум мужчинам-квартирантам. Вторая квартира тоже выгорела.

Несмотря на официальную версию, Лилия подозревает, что был поджог. До этого соседям не раз звонили риелторы, говорили от «одного уважаемого человека, фамилии называть не имеем право», предлагали выкупить квартиры за полтора миллиона. Люди отказывались, посчитав, что это дешево за землю в таком роскошном месте рядом с озером.

— Жаль, что нам не предлагали. Мы бы тогда не отказались. За день до пожара мы продали нашу машину за 300 тысяч (ездила на ней я, муж не мог из-за зрения). Планировали продать квартиру в бараке, добавить эти деньги, плюс взять еще кредит и купить квартиру в нормальном доме. Цены на жилье тогда были еще не такие высокие, как сейчас. Не успели… Перекупщики отдали нам деньги наличными. Положить на счет не успели. Деньги сгорели в пожаре.

Дочери Лилии лежали в реанимации несколько недель. Кроме ожогов у них было токсическое отравление угарным газом. Средняя дочь, которую чудом оживили, восстановилась быстрее. У нее обгорела рука, живот. Но из больницы она вышла сама. Вскоре после выписки она пошла в школу. Но первые годы очень большую часть времени провела в больницах. Через каждые четыре-пять месяцев нужно было проходить лечение ожогов: делали операции, чтобы травмированная рука могла снова разогнуться, шлифовали рубцы. Сейчас в больницу нужно ложиться реже, раз в год. Сейчас ей 15 лет. После 18 лет все косметические процедуры будут платными, нужно успевать всё исправить.

Старшую дочь четыре года назад вывозили из отделения на инвалидной коляске.

— Говорить она не могла, тело, руки, ноги были скрючены. Врачи сказали, что интеллект не сохранился, она ничего не понимает. Я тогда спросила врача: «Как медик медику скажите, есть какие-то шансы восстановиться: вернуть речь, встать с инвалидной коляски?» Мне ответили: надежда была, пока мы не сделали обследования, МРТ. Последствия отравления угарным газом необратимые, головной мозг поврежден, чудес не бывает». Я не хотела в это верить, убеждала, что у нее осмысленный взгляд, она всё понимает. Врачи тогда сочувственно покачали головами и пожелали терпения. На реабилитацию по ОМС была очередь на год. Я стала заниматься с ней сама. Делали упражнения ЛФК, работали с речью, медицинское образование помогло мне.

К счастью, интеллект у девочки остался полностью сохранен. Первое время они общались с помощью ноутбука. Та с трудом могла попасть по нужным клавишам, но все-таки отвечала на вопросы.

Первое время речь была неразборчивой.

— А первое слово, которое она сказала, — мама. Как будто заново родились и всему учились заново. Помню, как через год мы пришли в девятую больницу, нужно было лечить последствия ожогов, рубцы. Врачи увидели, что дочь стоит сама, начали звонить ожоговому хирургу: «Лина пришла на своих ногах!» Радовались за нас, что прогнозы не сбылись, начали фотографировать. Так что чудеса все-таки бывают.

Постепенно Лина восстанавливалась. В институте мозга, кстати, провели еще обследования и дали надежду, что необратимых повреждений все-таки нет, нужно работать, заниматься.

— Я понимала, что дочке нужно продолжать учиться. Я узнавала про школы для инвалидов, дочь наотрез отказывалась туда пойти, не могла принять эту ситуацию. К счастью, в ее лицее учителя пошли навстречу, ее взяли в девятый класс и поддержали во всем. Тогда она передвигалась очень медленно, ручку в руках держать не могла. Отвечала урок с трудом только лично. Ее поддерживали подруги-одноклассницы. Но, к сожалению, не все принимали ее, ставшую другой. Некоторые ребята отводили глаза, шарахались. Она видела это, очень остро воспринимала. Были те, кто подсмеивался. Я старалась, как могла, социализировать ее, специально просила сходить в магазин. Часто она возвращалась в слезах, ожоги были закрыты одеждой, люди не понимали, почему она медленно выходит из автобуса, медленно пересчитывает деньги в магазине. Это раздражало, делали замечания.

Девятый класс девочка закончила на пятерки. Поступила в колледж в соседнем регионе, там еще несколько лет назад было дистанционное обучение. Сейчас учится там на юриста. Движения и походка постепенно восстанавливаются.

Старший сын тоже радовал. Вопреки всему, через год после пожара он успешно закончил 11-й класс и поступил на бюджет в один из вузов Екатеринбурга, также выбрал юридическую специальность.

Средняя дочка хочет стать врачом. Младшая дочка Яна закончила первый класс. Сама Лилия уволилась из больницы, первое время занималась детьми, деньгами помогали родные. Потом работала медсестрой в интернате в приюте «Гнездышко». Когда дочка пошла в первый класс, ради свободного графика пошла в уборщицы.

Лилия вспоминает:

— Первые два года я делала то, что должна была делать, металась между домом и больницами. Тогда просто не было времени осознать, что произошло. А через три года пришло понимание, что так будет всегда, что я одна, что мне надо самой всё тянуть. Настала депрессия. Сейчас взяла себя в руки. Надо жить дальше, поднимать детей.

Несмотря на хорошие моменты, которые случились за все эти четыре года, испытания у Лилии продолжаются. Денег отчаянно не хватает. Но она как-то выкручивается, берет кредиты по 15–30 тысяч, больше не дают. Нужно платить за учебу в колледже, кормить, одевать. Летом (когда у старших детей каникулы и они могут присмотреть за маленькой) она брала подработки, мыла полы, ухаживала за паллиативными больными. Старшая, Лина, нашла удаленную работу, связанную с продвижением сайтов.

Сразу после пожара власти Кировского района пообещали вдове с четырьмя детьми в ближайшее время выделить социальное жилье (на условиях найма).

— Сказали собирать документы, даже нашли жилье. Ключи обещали выдать перед Новым годом. А потом тишина. Когда пришла на прием в администрацию Кировского района, мне объяснили, что эта квартира в аресте, больше ничем помочь не могут. Предложили обратиться в суд, мол, если суд решит, то нам предоставят социальное жилье. Я собрала 60 тысяч на юриста, но суд мы проиграли.

По закону, жилье погорельцам могут предоставить лишь в том случае, если сгоревшая квартира не приватизирована, а находится в собственности муниципалитета. А те комнаты в бараке были в собственности семьи Лилии.

Лилию с детьми на улице, к счастью, не оставили. Первое время они жили с детьми в квартире из маневренного фонда. Трехкомнатная квартира была на втором этаже в одной из двухэтажек на улице Студенческой, эти дома довоенной и послевоенной постройки — крохотная, пока нетронутая застройщиками частичка прежнего Свердловска. В эту квартиру Лилия привезла дочерей после больницы, там они жили первое время.

— Никаких приспособлений для инвалидов в доме не было, я на руках выносила дочь на улицу. Но всё равно была рада, что не на улице, квартира внешне была чистая. Правда, вскоре мы столкнулись с напастью: дом старый, и толпы тараканов кочевали через щели из квартиры в квартиру. Я первое время не делала из этого проблемы, подумаешь, тараканы, выгоним. Но чем мы их только не травили, перепробовали всё, они на время исчезали, потом появлялись снова. Соседи тоже боролись с ними. До этого я думала, что тараканы ушли из города, много лет их не видела. У нас в квартире всё пропахло дихлофосом и другой химией. Каждый месяц — отрава, отрава, отрава. У дочерей начались первые астматические приступы, думаю, как реакция на химию.

И она сдала квартиру квартирантам, а на часть вырученных от аренды денег сняла четырехкомнатную квартиру в девятиэтажке, там не было насекомых и был лифт для дочери. Та стоила, конечно, дороже. Лилия доплачивала.

— Я понимала, осознавала, что не имею права это делать, по договору нельзя сдавать жилье третьим лицам, — объясняет Лилия. — Но успокаивала себя, что никаких корыстных интересов у меня нет. Если б я перевезла всех в однушку, в трущобы и наживалась бы на разнице цен, это было бы непорядочно. Но, конечно, по закону всё равно так нельзя. Зато все приступы астмы сразу прекратились.

Сейчас, спустя несколько лет, в маневренном фонде узнали про квартирантов. Видимо, пожаловался кто-то из соседей, и государственную квартиру отобрали. Расторгли договор за нарушение условий. По закону всё правильно…

— Платить за съемную квартиру теперь нечем. Я хотела как лучше детям. Какой-то замкнутый круг получается, — говорит она.

Тем временем несколько лет назад бараки на Проезжей признали аварийными и внесли в программу переселения.

— Когда-то нас уверили, что ведутся оценочные работы, и мы вот-вот получим деньги за наш земельный участок, — вздыхает Лилия. — Тогда мы начали мечтать, что купим свой дом, например, где-нибудь в садовом товариществе, всё там обустроим. Это будет лучше, чем крохотная квартира. С тех пор прошло уже полтора года, сколько еще ждать, неизвестно.

Журналист E1.RU обратилась за комментариями в администрацию Екатеринбурга и Кировского района, можно ли чем-то помочь вдове, которая и так прошла через такие испытания. Нам пообещали дать комментарий в ближайшее время. Мы будем следить за развитием событий.