Выслеживали немцев, направляли артиллерию и помогали авиации: пять историй челябинских фронтовиков

Они просились на фронт добровольцами и часто приписывали себе год-два, чтобы стать призывными. Они бомбили немцев с самолётов, бросались в атаку на танках или часами вслушивались в радиосигналы, чтобы засечь переговоры врага. Южноуральских ветеранов Великой Отечественной с каждым годом становится меньше. Ведь самым молодым уже перевалило за 90 лет. Накануне 9 Мая мы встретились с пятью фронтовиками, чтобы рассказать их истории и сфотографировать в окружении тех, за кого они воевали — будущих детей, внуков и правнуков.

«От Сталинграда до Берлина»

Невысокая, хрупкая Анна Захаровна Денисова выходит из своей комнаты, опираясь на трость. Платье яркое, нарядное. К нашему визиту она готовилась. Ветерану сейчас 97 лет. Родилась она в Кировской области. На фронт ушла в 1942 году — в батальон аэродромного обслуживания Первого Украинского фронта.

— В 1942-м, в мае месяце, меня призвали. Война уже вовсю шла. Нужны были батальоны, — вспоминает Анна Захаровна. — Сказали: «Надо», значит надо. Где нужны были, там и работали. Что нужно было для фронта, всё делали. В столовой работали, где лётчики и техники обедали, дежурили, площадки делали для самолётов. Постоянных же не было площадок. Наши двигали войска. Надо было самолётам садиться, и мы делали эти площадки. Находили место, ямки все зарывали, чтобы ровно было. Лопатки у нас были небольшие [для этого]. Самолёты ведь садятся там, где ровно. Никаких асфальтов тогда не было. Это не аэродром, чтобы делать асфальт.

Площадки для приземления самолётов батальон делал за линией фронта, но очень близко к нему. Часто попадали под обстрелы. Один из самых страшных налётов произошёл под Мелитополем — в Запорожской области на юго-востоке Украины.

— Мелитополь — вот где страшно было, — вспоминает Анна Захаровна. — Все ушли площадку строить за лесок. Нас оставили двоих сварить суп. А самолёты [немецкие] летят, летят. Одни улетают, другие прилетают. Бомбили нас. Бомба упала рядом — дом загорелся. Нас засыпало землёй обеих. Самолёты одни улетели — другие прилетели. Мы вылезли. Она [напарница] говорит что-то, а я не слышу. Куда бежать? А там стога сена. Такие громадные стога сена! Самолёты летят — к стогу прижмёмся. От одного стога до другого. Туда-то [в лесок] прибежали — наши попрятались все. Самолёты же летят. Они выйдут, начнут разравнивать площадку — [самолёты] летят, и опять прячутся. Разбомбили нас — ни воды, ни пищи не было.

А первым крупным сражением Анны Захаровны стала Сталинградская битва.

— Сталинград немцы разбили. Мы на той стороне были, и нас привезли куда-то в пустой дом, — вспоминает Анна Денисова. — Дорогой тоже бомбили, потом там. Я на втором этаже была — и начали бомбить по-страшному. Рядом разбилась бомба! Весь Сталинград разбомбили… Но потом в конце концов Паулюс сдался в плен. От Сталинграда мы ещё шли до самой Германии. Бывало, не возвращались самолёты. Погибали лётчики. Трудно было очень. Погибали много первое время! А потом даже со средним образованием на лётчиков стали брать.

22 декабря 1942 года Анну Захаровну наградили медалью «За оборону Сталинграда». Затем были награды за освобождение Варшавы и взятие Берлина. День Победы Анна Денисова встретила в Германии.

— Кончилась когда война, мы у лесочка небольшого были — где-то в Германии. Мужчины варили суп из перловки. Вдруг началась стрельба со всех сторон. Мы испугались! Думали, окружили нас. Побежали — а не знали, в какую сторону-то бежать, — рассказывает Анна Захаровна. — Потом навстречу тоже бегут солдаты, говорят: «Так это же война кончилась! Вы чего испугались?» Так как не бояться? Мы думали, нас окружили.

Уже после 9 мая 1945 года Анна Захаровна встретила будущего мужа — Николая Мефодьевича Денисова. Он был военным лётчиком, и оба они оставались в Германии в составе ограниченного состава войск.

— Война уже кончилась. Мы уже гражданские были. Я могла домой ехать, но мне некуда было ехать, — объясняет Анна Захаровна.

— В живых только её мама тогда была, отца не было, он умер, — добавляет сноха Ольга Овчиникова. — Сразу когда бабушка маленькая была. Он пришёл с войны, ей годик-два было. Бабушка рассказывала: «Он пришёл с войны — лежал на лавке, уже весь больной, а я, говорит, танцую перед ним. И всё, отца не стало». Так что они вдвоём с мамой были, а мама уже вышла замуж снова.

— Я официанткой работала, — продолжает рассказ о жизни в Берлине Анна Захаровна. — Подавала еду, когда лётчики обедали. Записку на поднос положил, вот и познакомились. Потом в Берлин съездили, зарегистрировались.

Что было в той записке, Анна Захаровна уже не помнит. Но замуж за Николая Мефодьевича она вышла 19 февраля 1946 года — в российском консульстве в Берлине. А затем переехала в Челябинск — на родину супруга.

— Дедушка после войны работал в ДОСААФ, — вспоминает внук Анны Захаровны Владислав Овчинников. — Дед умер в 71-м году, когда мне было девять месяцев. Он меня на руках носил, нянчился — а потом умер, сердце остановилось.

У Анны Захаровны сердце оказалось крепким — её и сегодня хвалят доктора.

— Врачи приезжали тут, говорят: «У вас сердце и давление такие, что в космос посылать можно!» Она говорит: «Я буду умирать». — «Нет, — говорят, — ещё в космос можно». Я говорю: «Ты чего, баб? Ещё два года — будем 100 лет праздновать!» — улыбается сноха Ольга Овчинникова. — Когда мы поженились, бабушка всегда помогала, никогда не отказывала. У меня старшая [дочь] родилась сразу, она сидела с ней. Я всегда говорю: «У нас бабушка — золотая».

«Всех забрали, все погибли»

Дверь в квартиру Александра Константиновича Коротина нам открывает его дочка. Сам ветеран уже почти не ходит — подводят ноги. На улице не был несколько лет, а вот на память совсем не жалуется.

— Когда война началась, объявили по радио. Я был в Чимкенте (ныне Шымкент, город на юге Казахстана. — Прим. ред.) у брата старшего, — вспоминает Александр Константинович.

Двух братьев на фронт забрали сразу же, отца-железнодорожника призвали чуть позже.

— Андрей под Варшавой погиб, а Иван где-то под Москвой. Отца призвали на восстановление железных дорог под Сталинградом. Фашисты громят железнодорожные пути — наши восстанавливают. Он там заболел, приехал домой и умер по болезни. Это в 45-м году было, — объясняет Александр Константинович. Сам он на фронте не был, поехать на передовую не позволило здоровье. — Я не годен на фронт, нестроевой. Глаза у меня нет… Поэтому и не брали меня, как началась война.

Пока братья были на фронте, Александр Константинович помогал в тылу — был ремонтным рабочим на железной дороге, а потом — в апреле 1944 года — призвали и его.

— Когда уже всех собрали, некого брать, меня как нестроевого призвали на военный пересыльный пункт. Я был солдатом строевой части, мы готовили команды для отправки на фронт, — вспоминает Александр Коротин. — Из призывников делали команды по 10–15 человек, чтобы они уже готовы были к фронту, чтобы воевали. За ними, когда команда готова, мы вызывали представителей воинских частей. Садили, везли их на фронт, а какая служба будет — пехотинец, лётчик или танкист — уже там разбирались. А после трёх месяцев на пересыльном пункте меня направили в военную комендатуру, и в этой военной комендатуре станции Челябинск я был до конца войны.

В комендатуре Александр Коротин курировал продвижение эшелонов и грузов для военных частей. Была и спецработа, но подробности о ней ветеран не рассказывает и сегодня — ни нам, ни родственникам.

— Вот едет эшелон, в нём тысяча солдат. Накормят их в призывном пункте и отправляют. Этим занимаются железнодорожные перевозки. И на контроле у нас — в военной комендатуре, чтобы был порядок, чтобы быстрее отправили на фронт, — объясняет Александр Коротин. — ЧТЗ танки делал, Колющенский завод — «Катюши», 78-й делал пушки. Как готово — так отправляли. Каждый день — как готово.

Там же, на службе в комендатуре, Александр Константинович впервые увидел будущую жену — Анастасию Александровну. Она в тот момент уже овдовела — первый муж погиб на фронте, воспитывать троих детей приходилось одной.

— Она занималась бухгалтерией, помогала солдатам, выписывала продукты, а ещё когда эшелон приезжал, работала официанткой, когда кормили солдат. Эшелон же приходил — тысячи солдат! Такая столовая громадная была. Её сейчас убрали, нету, и вот она там работала, — рассказывает Александр Коротин.

— Они даже если не успевали кормить солдат, как мама мне рассказывала, садились в эшелон и до Полетаево ехали, чтобы их в вагонах накормить. До Полетаево ехали, а оттуда пешком шли сюда, обратно, — подхватывает дочь Татьяна.

— Красивая. 50 лет прожил я с ней, — улыбается Александр Константинович. — В войну поженились, в 1945-м.

Троих детей любимой жены Александр Константинович воспитывал как родных, и уже в браке у пары родилась ещё одна дочка — Татьяна. А в военной комендатуре он оставался и после Великой Отечественной войны, и после войны с Японией — в общей сложности пять лет.

— После победы я стал узнавать, кто жив остался. Знакомых спрашивать. Страшная война была... Все ребята, которые со мной в деревне учились, все погибли. Все! — качает головой Александр Константинович. — Мой возраст ведь как раз брался служить — и началась война. Всех на фронт, всех… Сразу же всех побили. Вы видели, какая война? Воевать нечем было. Они с автоматами, с пушками, а русские с винтовками. Один сосед приехал без ноги, другой без руки.

С 1949 года и до самой пенсии Александр Константинович работал на магистрали, стал почётным железнодорожником. Пошли по его стопам внуки Андрей и Александр и правнук Дмитрий.

«А утром — война»

Евгения Прокопьевна Блюдёнова участвовать в нашем проекте поначалу отказалась. Наотрез. Бескомпромиссно. Но затем всё-таки согласилась на встречу — рассказать, как на фронте служила радистом.

— Отец у меня умер в этот год — в феврале. Когда началась война, я окончила 10 классов. Гуляли все ученики, да и сейчас так гуляют, а утром война, — вспоминает Евгения Прокопьевна. — К нам приехало тогда много заводов военных. И я работала на 541-м заводе, патроны делала. Потом пошла учиться на курсы радистов. Работала на заводе до 1943 года, а в 1943-м прямо в январе месяце — как раз у меня день рождения был 6 января — за нами приехал капитан из Нижнего Новгорода.

На фронт Евгения Прокопьевна попросилась сама — тайком от заводского начальства. О том, что уезжает, сказала только маме и младшей сестрёнке Тамаре.

— С завода меня бы не пустили в армию. Я самовольно уехала! На вокзале мы ещё целые сутки стояли — и приходил из обкома партии мужчина. Там же не только я была, ещё девчонки. Он ходил и спрашивал, где такие-то — по фамилиям нас называл. Но никто не сознался, — рассказывает Евгения Блюдёнова. — Два вагона было нас, все попрятались — и все уехали. Я в одном вагоне ехала с капитаном — и мы сожгли ему валенки. Вагон товарный, холодно. Остановится — и мы бежим за углём, а потом топим буржуйку. Спать охота очень! Дежурит вроде кто-то, но всё равно все уснули — и подгорели у него валенки. Девчата ему говорят: «У нас вот девушка одна, её не пускали с завода, так что теперь ей будет?» А он говорит: «Вот до Свердловска доедем — и я пойду в комендатуру. Если мне скажут её вернуть, значит, придётся ей обратно ехать». Ой, я загоревала! Неужели обратно придётся? Но ничего. Так мы и приехали. А мама пошла потом… Я же ни расчёт, ничего не взяла — и ей ни деньги не выплатили, ни паспорт не отдали. Сказали: «Она самовольно у вас ушла — и ничего вам не положено».

После отъезда из Челябинска Евгения Прокопьевна попала на обучение радистов в Нижнем Новгороде, а потом, в мае в 1943 года, её вместе с другими девушками повезли на фронт — под Смоленск.

— Стояли мы в основном в лесу. У нас такая работа была, что не было необходимости где-то на передовой быть. У нас аппараты, приёмники и антенны на палках высоко-высоко делали, — рассуждает Евгения Прокопьевна. — Под Смоленском мы жили в землянках. Ничего у нас не было! Представляете, ребята накосили нам траву, на эту траву мы кладём палатку — ложимся, под голову мешок вещевой — и всё! И шинелью закрываемся. Повезло, что мы приехали — и началось наше наступление в 1943 году. Как раз под Волгоградом начались бои. И очень быстро наш фронт вперёд шёл — и мы за ними. Недалеко мы были, километров шесть от передовой.

Часть, в которой служила Евгения Прокопьевна, была засекречена.

— Мы считались разведчиками-радистами. Мы разведывали немцев, где они. Каким образом? Нас несколько человек, каждый у приёмника сидит — и радиоволны разделены на участки. Я должна по этим волнам искать переговоры. Сидишь, дежуришь — туда-сюда, туда-сюда. И вдруг немец вызывает кого-то. В это время я должна успеть дать команду. У нас сидела девушка, она посылала эту команду в три других отделения. Они пеленгуют [источник]. И потом весь этот материал мы отдаём в штаб. Мы принимали только цифровой текст. Это надо расшифровать. Этим специальные офицеры-девчонки занимались в штабе, — объясняет Евгения Прокопьевна. — У нас был Второй Белорусский фронт. Рокоссовский был командиром у нас. Потом летели самолёты на это место и бомбили их. Вот это была наша работа. Немцы — очень аккуратный народ. Они если начинают вызывать, их очень трудно было запеленговать. Потому что они так быстро это делали!

Из-под Смоленска часть перебросили в Белоруссию — на освобождение Минска, затем — в Польшу и Германию.

— Когда мы были уже в Германии, там в деревню заходишь — дома все пустые, жителей никого нет. Они нас боялись и убегали. Видят, что приближаемся, оставляют всё, даже скотину. Мы в какой-то деревне стояли, и ребята наши ухаживали за скотиной, а девчата, кто умел, ходили и доили коров. Два ведра надоят молока — одно нам, одно им. Потом уезжаем и оставляем бедных коров, — вспоминает Евгения Прокопьевна. — Работа была по сменам. И днём, и ночью. В три часа ночи, что ли, мы менялись. В общем, круглосуточно. Когда бомбёжка была, страшно было. А один раз мы переходили реку — тоже было страшно. Немцы бомбили, а надо было перейти на другой берег. Прятались кто где мог. И бомбили нас, и как-то в окружение мы попали: есть нечего, сухари одни ели. Зато и танцы у нас были! У нас же приёмники — можно было поймать любую музыку. Когда бывало время, если праздник какой-нибудь, мы обязательно, кто не работает, соберёмся где-нибудь — и потанцуем.

Эти редкие вечера с танцами помогали держаться. Был у работы радистом и ещё один бонус.

— Как война кончилась, мы работали в лесу. Беспокойно было. Германия, война — и мы в лесу. По одному человеку дежурили, и мне в три часа надо было идти на смену. А там парень был… Шерстобитов. Я иду — слышу, что у него какой-то шум, он что-то кричит. Развернулась, разбудила старшину. Он пожилой такой был у нас. Говорю: «Я боюсь идти, там какой-то шум». Пошли мы с ним вместе. Пришли — а парень орёт «Война кончилась!» Он сидел там, слушал и первым услышал, что война кончилась. Ещё не объявили, а он услышал. И мы всех, конечно, разбудили, кто спал. И тут началось! Кто стреляет, кто плачет, кто танцует, — в этот момент у Евгении Прокопьевны начинает дрожать голос, но она улыбается. — Нам повезло всё-таки. Я всегда удивляюсь, когда смотрю на девчонок, которые работали в медицине. Как они таскали ребят раненых! Вообще не представляю как. А у нас, я считаю, кто из ребят попал — счастливые. У нас ни один не погиб. Все до конца войны дошли.

Уже после официального окончания войны засекреченная часть оставалась в Европе — прослушивала английские подразделения, и только потом — к октябрьским праздникам — Евгения Прокопьевна вернулась домой. Найти работу поначалу не удавалось. Затем устроилась секретарём в райком партии, после — машинисткой в санатории «Увильды».

— Пока я там жила, приехал отдыхать лётчик. Мы с ним разговорились, он и говорит: «Ты иди на метеостанцию работать, раз ты умеешь принимать азбуку Морзе». И я пошла на станцию. Она тогда на Могилёвской улице была. И они меня приняли. А потом меня перевели в аэропорт на метеостанцию, там тоже рабочих не хватало. Я сначала не хотела, но уговорили они меня. Так и работала там до самой пенсии, — уточняет Евгения Прокопьевна. — Почему у меня и слух плохой, я всё время в наушниках. В армии в наушниках, здесь то же самое. Там круглосуточная работа была — день и ночь работаем, потом отдыхаем.

С сослуживцами Евгения Блюдёнова долго поддерживала связь. Они даже собирались вместе — раз в год: то в Минске, то в Киеве, то в Москве. Но потом приезжать стало всё меньше и меньше человек. Одни умирали, других подводило здоровье, и с 1995 года однополчане не виделись.

— Я сейчас всегда дома. Даже на улицу… могла бы выйти, конечно, но у нас даже лавочек нет, чтобы посидеть, — качает головой Евгения Прокопьевна.

«Буквально за час от смерти»

Дозвониться до Фёдора Ивановича Родькина нам удалось не с первого раз. Дома его не застать! Три часа в день — утром и вечером — он проводит на прогулке. Говорит, что это помогает поддерживать форму, ведь заниматься спортом уже не позволяет возраст. В августе ветерану исполнится 93.

— И футбол, и волейбол, и лёгкая атлетика... Всеми видами спорта я занимался! — перечисляет он с улыбкой. — Я всё время спортом занимался. И в шахматы любил играть. Раньше ходил на матчи «Трактора», когда ещё даже дворца спорта не было. На улице играли! Раньше же площадки хоккейные были. Зима, 30 градусов мороза — идёшь, смотришь два часа. Любители!

Когда началась война, семья жила в Горьковской области. Фёдор Иванович окончил шесть классов и пошёл работать в местный колхоз — пахал, бороновал, а его старших братьев забрали на фронт.

— Семён, Николай и Василий, — вспоминает Фёдор Иванович имена братьев. — Семён был портным, хорошим портным. Николай был директором школы. Взяли его политруком. И так без вести [пропали]… когда, где, как — ни конца, ни следа. Они в самый разгар попали, где наши много теряли [солдат]. Николай и Семён в 43-м пропали, а Василий — в 44-м. В то время наших погибало очень много. 43-й, 42-й год — это самый разгар! Потом уже наши немножко оправились и меньше погибали. А в то время отступали, окружали их — очень много погибали. В селе сколько было мужиков, почти все пропали. Никого живых!

Самого Фёдора Ивановича на фронт забрали в 1943-м. Шесть месяцев он учился в Горьковском радиотехническом училище, а затем был зачислен в польскую армию.

— Нас много было! Половина наших, половина поляков. Хотя в основном наши, просто в форму поляков переодели, — уточняет Фёдор Иванович. — Я служил радистом в первом танковом корпусе. Экипаж был пять человек, и я был командиром экипажа. Поддерживал радиосвязь с частями. У нас же танковый корпус, а он имеет отдельные полки, батальоны и прочее. И мы поддерживали связь. Городов много освободили: Познань, Быдгощ — всё и не вспомнишь. Дошли до Германии. В Берлин сам не заходили, под Берлином были — в Потсдаме. И нас возвратили в Прагу. Там немецкие части оставались, они угрожали Праге чехословацкой — и нас перебросили туда на защиту.

Дважды танковый корпус попадал в окружение немцев.

— Танк вперёд, а мы погрязли в своих машинах. Взорвали радиостанцию, а сами пешком бежать. Кто как мог. А как иначе? Пули свистят, они вот-вот догонят. Мы же не могли радиостанцию оставить у них. Танк вырвался, а мы остались. Но все благополучно вырвались, — вспоминает фронтовик. — Думать некогда было! Что будет, то и будет. Ни о чём не думаешь. Попадёшь, значит, попадёшь. Не попадёшь — не попадёшь.

А однажды, рассказывает ветеран, он в буквальном смысле разминулся со смертью.

— Мне повезло. Мне просто повезло! Буквально час от смерти я был. Сдал радиостанцию другому экипажу. Те поехали с командиром корпуса на передовую, и прямым попаданием машина взорвалась. Весь экипаж погиб, — мрачнеет Фёдор Иванович. — Фактически я должен был ехать. Буквально час назад сдал радиостанцию — и они поехали. На глазах — прямое попадание. Взрыв. И всё. Пять человек. Все ребята… мы вместе служили, дружили.

С польской армией Фёдор Иванович прошёл от Житомира до окрестностей Берлина, День Победы встретил в Праге. Уже после войны окончил сначала 10 классов, затем институт, работал в Копейске в геологоразведке и там познакомился с будущей женой.

— Она приехала после техникума на практику, а я уже здесь, на гражданке, радистом работал, — улыбается Фёдор Иванович. — Я радистом работал, она — геологом. Потом в объединении «Полёт» работал после окончания института. Готовили аппаратуру для космоса. Сверхсекретную!

Евгении Абрамовны не стало в феврале этого года, и справиться с горем Фёдору Ивановичу помогает вся семья.

— Ребята не оставляют меня. Всё время или одна, или вторая дочь со мной. Скоро три месяца, как жена умерла, — рассказывает Фёдор Иванович. — Всё время движение, всё время работа. Я и сейчас не могу на месте. Всё время двигаться, что-то делать. Каждый день три часа гуляю! До обеда и после обеда — по полтора. Каждое воскресенье девочки водят меня в бор.

А сейчас начался садовый сезон — значит, будет много работы. Накануне Фёдор Иванович уже побывал на участке, собрал четыре мешка листьев.

«Вся шапка в решето, а голова целая»

На встречу с нами Нафик Вахитович Вахитов согласился быстро. Чётко, по-военному уточнил время, назвал адрес и пообещал: «Семья будет, хоть и неполным составом». Всех вместе Вахитовых действительно собрать непросто — их ведь 21 человек!

На фронт Нафик Вахитович попал в 1943 году. Дату он помнит точно — 5 мая. А на призывной пункт пришёл сам — добровольцем, ещё в 42-м.

— Я работал на ЧТЗ — на сборке башни танков КВ. И как только нас отпустили на санитарный день, мы пошли в военкомат и попросились, чтобы нас направили на фронт. Сначала поторговались они, что возраст не тот — не достигли 18 лет, но всё-таки в заключение всех приняли. Нас ребят 13 человек было. В одной бригаде работали. Направили в Чебаркуль — в радиовзвод, в роту связи, — вспоминает Нафик Вахитович.

Связь для него уже тогда не была чем-то новым: ещё до войны занимался в кружке радиолюбителей. Но о том, что станет радистом, тогда не думал — мечтал быть лётчиком.

— Я начал с парашютного спорта, планерную школу закончил, в авиашколе теоретическую часть прошёл. А по возрасту за штурвал нельзя было садиться, только в 18 лет разрешали, и я в полёте не участвовал, — объясняет Нафик Вахитович. — Хотел быть лётчиком, а стал радистом. Но не жалею, что провоевал радистом. Много полезного сделал для приближения Дня Победы.

После Чебаркуля новобранца отправили в Свердловск — в училище для начальников радиостанции, а после — в Орловскую область, на реку Зуша.

— В мае 1943 года меня направили в маршевую роту на фронт. Я занимался координацией немецких позиций для нашей артиллерии и авиации. По радио информировал: «Огонь направо, огонь налево» — и координаты, — рассказывает Нафик Вахитович. — 5 июля 1943 года немцы открыли ураганную артподготовку по нашей линии фронта, и в течение недели нас бомбили, расстреливали из артиллерии. Потом 12 июля мы пошли в контратаку, прорвали и заняли все три позиции обороны немцев. Пошли в наступление, освободили несколько десятков населённых пунктов Орловской области. И 4 августа 1943-го освободили областной центр — город Орёл. А после освобождения Орла мы пошли на запад.

Правда, прежде — под Орлом — Нафика Вахитовича ранило в голову.

— Под Орлом, когда радиостанцию перебили, меня ранило. Подойти ко мне невозможно было в течение дня. Вечером старшина принёс мне горячий суп и только подпрыгнул, как за бустером мина взорвалась. А старшина в первом бою был, перепугался. Меня обнял и говорит: «Ну, ты не говори, что я испугался». Секунду стоило задержаться, и его не стало бы, — вспоминает Нафик Вахитович. — Если скажут, что война нестрашная, не верьте. У меня были такие случаи, что шинель в решето. Так что окапывался я по первому случаю — и свой экипаж сохранял, мы «дружили» с лопатой. В другом случае — вся шапка в решето, а голова целая. А был такой случай. Старший радист Чубаров, дальневосточник, видно, по траншее шёл с поднятой головой — и у него черепок сняло, как бритвой. Я повернулся — он как стоял, так и упал. Погиб.

После Орловской области фронт Нафика Вахитовича освобождал Брянщину, затем — Белосток и десятки других городков Польши, Западную Украину, а после взял направление на Кёнигсберг.

— Кёнигсберг штурмом взяли 25 марта. Что там только было! Это надо было своими глазами смотреть. Все немцы к морю подошли, отступая, и побросали гужтранспорт, автотранспорт и всё вооружение вокруг Кёнигсберга. А сами — кто как мог, уплыли. Кто на плотах, кто на судах — по Балтике, — вспоминает Нафик Вахитович.

Там же, под Кёнигсбергом, он стал свидетелем гибели Ивана Черняховского

— Самый молодой командарм был, командующий Третьим Белорусским фронтом. Когда Кёнигсберг захватили, он по радио связался с Александром Васильевичем Горбатовым (командующим третьей армии. — Прим. ред.): «Ну, как там?» А Горбатов говорит: «Это надо своими глазами смотреть, что тут творится!» — вспоминает Нафик Вахитович. — Всё побросали: загруженные автомобили, повозки, лошадей — там сладости, печенье, орехи, которые они запасали в блиндажах. А когда стали отступать, они мешками вывозили, и из этих мешков устраивали щиты, прятались за мешками фруктов. И когда Горбатов сказал, что это надо видеть глазами, Черняховский сказал: «Я тогда выезжаю». И мы навстречу с ним, Горбатов меня всегда с собой брал, чтобы связь была надёжная. А там перекрёсток, мы остановились. Черняховский до нас 200 метров не доехал. Немцы выпустили единственный снаряд, и Черняховского насмерть. Он успел сказать: «Александр Васильевич, я погибаю, ранен смертельно». Горбатов его в свой «Виллис», до медсанбата — и в медсанбате тот погиб. 38 лет, командарм! До такого чина дожил и погиб так по-дурацки. С ним два телохранителя, шофёр, ещё кто-то был — пять человек! И из пяти человек один Черняховский получил смертельную рану.

Знаком Нафик Вахитович был и с Георгием Жуковым.

— Справедливый, строгий, решительный, — так он описывает маршала и его соратников. — Наш Горбатов, наш командарм третьей армии, всегда говорил: «Надо солдата вернуть матерям». И старался брать не штурмом лоб в лоб, а путём окружения. Обходит войска — и в окружение.

Действовать не лоб в лоб научился и сам Нафик Вахитович. Этот навык пригодился, когда пришлось в июне 1944 года захватывать немецкую радиостанцию.

— Нашу радиостанцию подожгли немцы, и я обратился к командиру батальона: «Линия связи прекратилась, надо резервную радиостанцию запустить». А он говорит: «Как сожгли радиостанцию, так и находите». Помощи ждать неоткуда, связь надо налаживать с дивизией. Я обратился к разведчикам — прощупать, где доступная радиостанция работает у немцев. Семь человек прошли, уточнили, где такая радиостанция есть в поле доступа. Вернулись, сообщили всю информацию. По этой информации мы составили план захвата, — вспоминает фронтовик. — Я старшего радиста Смородина Михаила взял, шофёра подобрали, который владеет иномаркой, двух разведчиков и одного сапёра. С таким отрядом решили захватить радиостанцию. Перебрались удачно ночью, выездную трассу разминировали, чтобы не подорвать радиостанцию. Как только сменились посты после завтрака у немцев, разведчики захватили оператора. Ему кляп в рот, связали, уложили. А шофёр начал заниматься машиной. Ключа у него не было, провода соединял. Разведчики и сапёры расправились с охраной на территории. Они владели хорошо ножом, без шума убрали охрану. Как только шофёр завёл машину, все заскочили в неё — и на тракт. Он всего километра через полтора был. Немцы опомнились, когда мы уже на тракте были. А по тракту водитель стал зигзагообразно крутиться — и проскочили немецкую оборону. На нейтральной территории наши открыли по машине огонь. Она же немецкая, у нас форма у всех немецкая. Мы не растерялись, сбросили её — в одном нижнем белье выскочили и кричим: «Мы свои, мы свои!» Наши прекратили огонь, и мы ворвались на территорию 120-й гвардейской дивизии. На этой машине, на этой радиостанции мы проработали до конца войны. Наши радиостанции совершенно другие были — и значительно хуже. Когда мы на немецкую аппаратуру перешли, была у нас уверенная надёжная связь с дивизиями и службами артиллерии, авиации.

Победу Нафик Вахитович встретил в Берлине, а после войны получил направление на Памир. Там в геологическом управлении работал над восстановлением связи до 1948 года. А после перевёлся в Челябинск — в местную геологоразведочную экспедицию, откуда и ушёл на пенсию в 1984 году.

В этом году Нафик Вахитович уже получил приглашение на приём врио губернатора, а после отмечать 9 Мая семья Вахитовых обязательно будет вместе.

Хотите знать больше о южноуральцах на войне? Обязательно знакомьтесь с нашим проектом «Письма 1943-го». Он рассказывает о 75 письмах, написанных в 1943 году. Несколько лет они пролежали в земле в подвале старого отделения почты в Чебаркуле. Сейчас краеведы разыскивают родственников тех, кто писал весточки домой. За каждым забытым конвертом стоит своя трогательная история. О чём писали друг другу южноуральцы во время Великой Отечественной войны и как сложилась судьба тех, кому они были адресованы, рассказываем трижды в неделю — по понедельникам, средам и пятницам — в 9:00 мы публикуем забытые письма о боях, любви и даже НКВД.

А 1 мая белорусские поисковики нашли останки солдата из Челябинской области, погибшего в июле 1941 года в боях под Минском. При себе у бойца были документы, которые удалось прочитать. Теперь волонтёры ищут родных южноуральца.

Рассказывали мы недавно и о машинах — ровесницах войны, которые до сих пор на ходу. За этими ретрокарами коллекционеры охотились по всей России, брали их разваленными и гнилыми, вкладывали сотни тысяч рублей, а потом годы не вылезали из-под капота, чтобы поставить авто на ход. Каждая из этих машин пережила войну — перевозила снаряды и раненых, катала военных генералов или простаивала в гараже в ожидании мира.

Если вы интересуетесь историей своей семьи и хотите знать, что было с вашими предками и через что им пришлось пройти, — сайты по поиску родственников должны вам помочь. Особенно это касается военного прошлого страны: в Сети есть несколько сильных баз данных, куда ежегодно заливаются миллионы копий военных документов, свидетельств, карт и новых данных о местах захоронений жертв Великой Отечественной войны. Мы разобрали шесть сайтов и готовы рассказать вам, как найти в интернете деда или прадеда, если вы знаете о нем совсем немного.

А сегодня Южно-Уральский государственный университет приглашает всех желающих на «Вальс Победы». В этом году танцевальный флешмоб, посвященный подвигу советских солдат в Великой Отечественной войне, пройдет 7 мая в 13:15 на университетской площади перед главным корпусом ЮУрГУ.

Посмотреть на 74.ru можно и подробную афишу мероприятий к 9 Мая.