Николай Ростовцев, заместитель главного врача по хирургии Челябинской областной детской клинической больницы: «В детской хирургии каждый случай уникален: детский рак в большинстве случаев излечим, надо только не опускать руки, а лечить»

Лучший детский хирург Челябинской области, получивший свое звание не только от сотен благодарных маленьких пациентов и их родителей, но и подтвердивший его в масштабах страны, в рамках всероссийского конкурса врачей 2013 года Николай Ростовцев известен на Южном Урале своими ювелирными операциями, от которых зачастую зависит не только здоровье, но и жизнь маленьких детей. Нашим читателям известны десятки его побед. Вот только одни из последних: Николай Михайлович успешно прооперировал девятимесячного Севу Дубровина из Златоуста, родившегося с редкой и очень тяжелой патологий – у ребенка отсутствовала стенка между пищеводом, трахеей и гортанью. Теперь малыш практически здоров, а скоро и вовсе ни чем не будет отличаться от сверстников. До этого был малыш из Миасса, проглотивший разом 42 магнитика, Женя Нигматулин, родившийся с расщелиной в груди. Хирургу удалось «поставить на место» сердце малыша, которое не было защищено ребрами, а билось прямо под кожей, и еще много-много других. Однако не все знают, что одним из основных направлений работы Николая Михайловича является детская онкология, и в этой области у доктора тоже есть свои, не менее значимые победы.

– Николай Михайлович, расскажите, как в вашу профессиональную деятельность детского хирурга вошла онкология?

– Я работал в детском хирургическом отделении Челябинской областной клинической больницы. Все органные опухоли, которые лечат хирурги-онкологи, тогда находились на базе областного онкодиспансера, в том числе, и у детей. Мы их оперировали и отправляли в онкодиспансер, где их вели дальше, проводили химиотерапию. Но в связи с тем, что дети оперировались у нас, а специализированного онколога-хирурга в больнице не было, я был направлен на специализацию по детской онкологии в Российский онкологический научный центр им. Н. Н. Блохина. Это большое структурное подразделение, принимающее на себя лечение детей со всей России, тогда еще Советского Союза. Там я прошел специализацию по детской онкологии и с тех пор, с 1989 года, занимаюсь ей. Все онкологические дети: и городские, и областные оперируются мной.

– Я знаю, что в октябре на международной конференции в Гонконге вы представляли собственную новую методику лечения пациентов с онкологией. Расскажите о ней.

– Беда нашей страны в том, что практически все дети с онкологией обращаются к врачам уже в запущенных стадиях – это третья-четвертая стадии, и крайне редко бывают первая-вторая. А опухоль – это такая агрессивная вещь, которая зачастую начинает метастазировать даже при дотрагивании. Например, в США в клиниках на кроватях онкологических больных пишут: «Не трогать руками», то есть, вообще не пальпировать опухоль. Когда мы начали заниматься этим вопросом, пришли к выводу, что третью стадию, особенно, когда поражены сосуды, надо оперировать по-другому. Это была тема моей кандидатской диссертации.

Была разработана методика, которая позволяла оперировать эти запущенные стадии, исключив кровоток из опухоли. В результате, мы смогли лучше удалять и саму опухоль, и метастазы, «отлавливая» каждую опухолевую клетку. Мы достигли достаточно неплохих результатов: даже на третьей-четвертой стадиях выживаемость повысилась на 30-40%, и это здорово. Но через какое-то время эти результаты перестали нас удовлетворять. Дело в том, что мы удаляли опухоль, метастазы – все вроде бы было хорошо, но через некоторое время появлялись локальные метастазы, которые росли из ложа удаленной опухоли, происходил рецидив.

Мы провели ряд исследований с гистологами и поняли, что микроскопические клетки, особенно в резистентных опухолях, которые нечувствительны к химиотерапии, все же остаются. Начали поиск метода исключения этих локальных метастаз. Перебрав все, перечитав массу литературы, мы подошли к применению интраоперационной фотодинамической терапии. Это химическая реакция. Фотоингибитор вводится в вену и избирательно накапливается в опухолевых клетках. После того, как мы убираем опухоль, он накапливается именно в клетках ложа опухоли, которые мы стали облучать лазером, вызывая фотохимическую реакцию. В результате, митохондрии распадаются, и активные вещества губят эти опухолевые клетки. Данная методика дала достаточно хорошие результаты и позволила избежать рецидивов опухоли. Эту разработку я и представил международному сообществу в Гонконге.

– Сколько детей уже пролечено по этой новой методике и каковы результаты?

– Мы уже пять лет занимаемся этой методикой. Сначала был проведен эксперимент на мышах. Никто раньше не применял эту методику у детей, организм которых является растущим, меняющимся, значит, надо было все тщательно изучить. Мы взяли бестимусных мышей, они очень быстро растут. Было шесть групп по 30 мышей, мы сравнивали результаты с лучевой терапией, просто с иссечением, иссекали и давали фотодинамическую терапию, давали фотодинамическую терапию без иссечения опухоли. Смотрели, как эти методы повлияют, не погибнут ли мыши от фотодинамической терапии, не будет ли слишком большой интоксикация, и получили хорошие результаты, можно сказать, шикарные. Мы отбросили лучевую терапию, потому что лучевая терапия у детей сложна тем, что луч идет через зоны роста, зоны роста закрываются, вызывая достаточно тяжелое состояние. Если лучевая терапия проводится в брюшной полости, то облучение действует на позвоночник, закрывая зоны роста, и у детей развиваются серьезные сколиозы. А здесь проникновение всего на семь миллиметров, этого достаточно, чтобы погибли опухолевые клетки.

По этой методике мы оперируем примерно 15 детей в год, это запущенные случаи, самые сложные дети.

– Каков прогноз этих детей?

– У нас уже есть пятилетняя выживаемость, понятно, что и неудачи были, но 85% – это удачи. Это спасенные дети, а пятилетняя выживаемость, это можно сказать, уже выздоровление. После этого срока ребенок четко имеет шанс на здоровую жизнь. Если взрослый прожил год после операции – это очень хороший результат, то у детей за основу берется пять лет. Если ребенок «перевалил» этот рубеж, то можно сказать, что он выздоровел.

– Детская онкология существенно отличается от взрослой?

– Конечно, у детей другие опухоли. Мы их называем эмбриональные. Ребенок рождается с этой опухолью, и потом она начинает развиваться. У взрослых это рак, аденокарцинома, ее лечить достаточно сложно, потому что она развивается, когда снижается иммунитет. Хотя сейчас рак молодеет и встречается у молодых. А эмбриональные опухоли лечатся по достаточно отработанным методикам. Есть протоколы лечения, где все четко расписано по дням, когда и какие препараты применять. Все европейские клиники по ним работают, и мы тоже, поэтому у нас и результат лучше, чем у взрослых.

– Значит детский рак в большинстве случаев излечим?

– Да, если у ребенка выявлена опухоль, не надо ставить на нем крест – надо лечить. Но сейчас возникает проблема: зачастую опухоли резистентны к химиотерапии, тогда на первый план выступает хирургия, чтобы радикально удалить опухоль и сохранить ребенку жизнь.

– Какие-то еще новые методики сейчас внедряются в детской онкологии?

– Детская онкология идет в определенных рамках: радикальное удаление опухоли, потом химиотерапия. Здесь до такой степени все отработано, поэтому трудно найти что-то сверхновое. Мне понравилось выступление доктора из США на последней конференции. Она рассказывает, что у них огромные опухоли и называет размеры – один-два сантиметра. У нас таких и не бывает, у нас если опухоль, то на полживота.

– Какая самая большая опухоль была в вашей практике?

– Примерно с голову ребенка. Вот недавно я оперировал годовалого малыша, у которого вся брюшная полость была занята опухолью.

– Это уже вопрос диагностики?

– Да, к нам ведь поступают дети из небольших сел, хотя и из Челябинска бывают дети с большими опухолями. К сожалению, микросимптомы у нас очень часто пропускаются как родителями, так и врачами. Я никого не обвиняю, это сложная патология, здесь нужны очень опытные специалисты.

– Каковы ближайшие планы хирургов ЧОДКБ?

– Мы уже давно собираемся внедрить операции по пересадке органов, в частности печени, но для того, чтобы это осуществить, необходимо порядка трех-четырех миллионов долларов, чтобы только начать трансплантацию. Необходимы препараты поддерживающей терапии, две бригады хирургов, потому что у детей трансплантация может быть только родственной. Взрослая бригада берет орган у родителя, обычно берется левая доля печени. У ребенка убирается вся печень и вшивается донорская левая доля. Пока таких пациентов мы посылаем в Москву. Надеюсь, на следующий год мы этим вопросом займемся вплотную.

– Николай Михайлович, мне кажется, ваша профессия требует столько душевных сил, почему вы выбрали этот путь?

– Почему выбрал? Вы знаете, этот путь для меня очень интересен. Я такой человек, не могу делать одно дело много времени, а в детской хирургии каждый случай уникален, интересен, приходится много читать, узнавать, ездить на конференции, симпозиумы, одним словом, постоянно учиться. На днях мы оперировали опухоль почки, нефробластому, она была подковообразная, то есть две почки срослись между собой. Там и сосуды по-другому расположены и других особенностей много. Каждый случай, он не похож на другие. Для меня это интересно, поэтому я этим и занимаюсь.

– А в семье врачи были?

– Вы знаете, мой племянник решил поднять родословную нашей семьи. Оказывается, у нас в роду были военные, владелец завода был, и даже профессор Петербургского университета, биолог, знаменитый человек. В революцию уехал из страны и умер в Ницце. Врачи были, но не по прямой линии: моя тетя была гинекологом, она даже принимала роды, меня приняла…Вот, пожалуй, и все….

– К вам часто приходят ваши уже выздоровевшие пациенты?

– Вот видите, фотографии (полки шкафа в кабинете действительно заставлены детскими фото, – Прим. авт.). Вот новорожденного прооперировали (с фотографии, стоящей на столе хирурга, улыбается малыш), у него некроз толстой кишки был, поставили стому, потом я его прооперировал, теперь ребенок нормально живет.

– Благодарная профессия…

– Да, и интересная работа.