Александр Алабугин, заведующий отделением челюстно-лицевой хирургии ЧОКБ: «Дежурства в больнице – это совсем не женская работа»

Его вотчина – одно из самых востребованных и самых таинственных отделений в областной больнице. Оно редко попадает на телевизионные экраны – уж очень необычно выглядят пациенты. У одного перебинтована половина лица, а у другого и вовсе только отверстия видны для глаз и рта, да и то не всегда. Во всяком случае как декорации к съемкам очередного ужастика про похождения Франкенштейна – в самый раз. Сам заведующий – молодой и харизматичный, овладевавший профессией буквально с пеленок: ветераны больницы еще помнят «дежурства» маленького Саши. Секрета из своей работы заведующий отделением челюстно-лицевой хирургии ЧОКБ Александр Алабугин вроде бы и не делает, но и болтать зазря не любит. Однако задать ему пару вопросов все-таки удалось.

– Александр Владимирович, вы сами выбрали профессию или за вас это сделали родители?

– Да это скорее профессия выбрала меня. Точнее, вопрос выбора профессии как таковой даже не обсуждался никогда. Как-то я всегда знал, что буду врачом. У меня практически вся жизнь связана с больницей. (Улыбается.) Мама (Людмила Васильевна Алабугина. – Прим. автора) больше 25 лет возглавляла это отделение, и сейчас, кстати, продолжает работать. Поэтому самое первое, что помню из детства, это вызовы на работу. Раньше дежурств у врачей как таковых не было, и если поступал пациент по скорой с профильной проблемой, то маме звонили домой и вызывали ее сюда. И нас с братом при этом, как были – с велосипедами, с лыжами, не важно – сгребали в охапку и тоже везли сюда. Пока мама оперировала очередного пациента, за нами присматривали сотрудники приемного покоя.

– А чем конкретно занимаются врачи челюстно-лицевого отделения? Сломанные челюсти собирают?

– И челюсти в том числе. (Улыбается.) Бытовые травмы, увечья лицевых костей после ДТП часто приходится исправлять. Кроме того, к нам попадают пациенты с воспалительными заболеваниями, врожденными патологиями, так называемые «волчья пасть» и «заячья губа» – тоже по нашей части. Удаляем доброкачественные опухоли головы, шеи. Иногда лечение ограничивается одной операцией. Но чаще бывает, что пациент попадает к нам надолго. Например, когда приходится восстанавливать полностью лицо человеку, который попал в аварию, или с трамплина неудачно упал. Однажды пришлось собирать из кусочков лицо, половину которого снесло вентилятором – такая вот производственная травма. Это уже не одномоментные вмешательства, восстановление происходит в несколько этапов.

– А разве это не прерогатива пластических хирургов – работа над лицом?

– У них своя задача. Уже после того, как мы соберем скелет лица заново, скрепим косточки, то есть восстановим саму основу лица, пластические хирурги занимаются внешней стороной: мышцами, кожей.

– Когда добираетесь к местам переломов, вы добавляете им работы, наверное? Лишние надрезы, шрамы оставляете…

– Ничего подобного! К каждому перелому есть на лице удобные доступы, через которые мы оперируем, минимально повреждая лицо, выбираем наиболее «косметический» вариант. Иногда бывает такое, что кости лицевого скелета буквально раздроблены, а внешне даже кожа особенно не пострадала – так, по мелочи пара ссадин, гематомы и отеки, это все проходит со временем. Да и рубцы послеоперационные постепенно сходят на нет. Уже где-то через полгода становится понятно, останутся какие-то следы после операции или нет.

– Значит, большинству ваших пациентов достаточно долгое время приходится жить с частично, а то и полностью забинтованным лицом, при этом ни говорить, ни есть нельзя?

– Ну почему нельзя – можно. Для таких пациентов существует специально разработанное меню – все жидкое, протертое, сильно измельченное, чтобы можно было употреблять через трубочку. Диета их так и называется «трубочный стол».

– Звучит как-то мало аппетитно.

– Выглядит, кстати, так же. (Смеется.) Но что уж тут поделаешь – приходится терпеть неудобства и отсутствие эстетики!

– За время вашей работы в челюстно-лицевой хирургии произошли какие-то изменения? Или основным инструментом как было, так и остается исключительно мастерство хирурга?

– Хирургического мастерства никто не отменял, конечно. Но с тех пор, когда я только пришел в профессию, очень много появилось новых возможностей. Самое главное – стали новые технологии развиваться. Раньше особо нечем было восстанавливать лицевые кости. А теперь есть выбор – можно использовать и титан, и пластик, и специальный материал с памятью формы.

– Наверное, это уже операции из разряда дорогостоящих?

– Такие операции уже относятся к высокотехнологичным. Любой житель области может воспользоваться своим правом на такую операцию, достаточно взять направление и собрать пакет документов. Расходные материалы для таких операций, как правило, централизованно закупает сама больница, тут все зависит от количества квот. В прошлом году, например, мы сделали 120 таких операций по ВМП (программа высокотехнологичной медицинской помощи), в этом году с окончательной цифрой пока не определились.

– Операционная у вас в отделении своя?

– Даже две. У нас все отделение состоит из двух блоков – чистого, где лежат пациенты с травмами, врожденными патологиями, опухолями, и гнойного – тут у нас больные с флегмонами и абсцессами. И в каждом блоке, соответственно, своя операционная.

– К какой возрастной категории относятся ваши пациенты? Взрослые или дети?

– Самому молодому пациенту, которому я удалил сосудистую гемангиому, едва месяц от роду исполнился, а самый взрослый – ну, точно глубоко за 90 лет. Такие возрастные больные в основном попадают к нам с опухолями. А вообще контингент у нас самый разнообразный, как ни в каком другом отделении. Мы тем и отличаемся от остальных клиник, которые занимаются проблемами ЧЛХ. Где-то хорошо удаляют опухоли, в другом месте наработан опыт реконструкции. А у нас – все и сразу. Поэтому, с какой бы проблемой нашего профиля сюда ни попал пациент, мы ему обязательно поможем. Помимо производственных, бытовых и дорожных травм, мы лечим запущенные флегмоны и абсцессы, опухоли мягких тканей челюстно-лицевой области, опухоли и кисты челюстно-лицевой области, врожденные патологии, сосудистые опухоли.

– Вас послушать, так прямо все в шоколаде, и проблем никаких?

– Пока человек жив, проблемы у него обязательно есть. (Смеется.) На сегодняшний день у нас самая большая проблема – это помещение. Сами видите, корпус старый, и косметическими мерами тут уже не обойтись. Нужна или полная реконструкция здания, или даже строительство нового. Администрация больницы уже не первый год пытается решить эту проблему. Бюджетному учреждению самостоятельно такие масштабы просто не осилить: не на что. Первую очередь корпуса год назад закончили реконструировать, шесть отделений туда переехали. А мы остались во второй половине здания. Что касается человеческого фактора, врачи у нас замечательные, медсестры прекрасные, все с огромным опытом работы. Оборудование хорошее, но как и любое оборудование, все-таки постепенно изнашивается. Естественно, хочется замены на более новое, более современное.

– Каким вы видите будущее челюстно-лицевой хирургии?

– Я думаю, развитие будет идти в направлении эндоскопических методик, которые способны решать наиболее тонкие проблемы наименее травматичным способом. Это операции на височно-нижнечелюстных суставах, операции на пазухах (сейчас этим занимаются ЛОР-врачи).

– Ну и вопрос, который невозможно не задать «наследственному» врачу. Хотите, чтобы ваша дочь продолжила династию?

– Моей дочери всего пять лет, и вопрос выбора профессии пока не поднимается. Пока еще мы с ней только коньки осваиваем: и мне, и ей очень нравится кататься. А если серьезно, конечно, врач – это хорошая профессия для женщины. Но дежурства – не совсем то, чего бы я хотел для своего ребенка. Это же сутками здесь живешь, соответственно, дети тебя сутками не видят. Поживем – увидим. В любом случае к любому ее выбору я постараюсь отнестись с пониманием.