Онкологический ликбез: кто ставит диагноз и почему врачи меня «футболят»?

74.ru продолжает проект «онкологический ликбез». В прошлый раз мы пытались разобраться, откуда берется рак, а сегодня узнаем, как его диагностировать. Нужно ли сдавать анализы на онкомаркеры, почему они так долго готовятся, зачем пациента направляют от одного врача к другому, попросту «футболят»

Если у вас есть вопросы касательно темы онкологических заболеваний, если вы сами столкнулись с этой болезнью или вы знаете смельчаков, победивших ее и готовых рассказать о своем опыте, обязательно пишите на почту Написать письмо с пометкой «онкологический ликбез».

К нашему разговору с главным врачом ЧОКОД Андреем Важенининым присоединяются заведующая онкополиклиническим отделением областного центра онкологии и ядерной медицины (ЧОКОД) Евгения Павленко и заведующая лабораторно-диагностической службой Анна Семенова.

— Пожалуй, так и начнем: зачем меня «футболят»?

Павленко: Рак — это не одна болячка, а очень большая группа заболеваний. Самим термином «рак» в онкологии называются не все заболевания, а злокачественная опухоль, которая развивается из эпителиальных клеток; т. е. клеток, покрывающих, выстилающих почти все наши органы и ткани. Это почти 90% опухолей. Есть еще и другие злокачественные опухоли, которые развиваются из клеток соединительной ткани, — это саркомы.

Опухоль, как правило, не имеет своей собственной клиники. Это своя же ткань, которая вдруг где-то и почему-то растет и начинает давать «клинику», только когда происходят какие-то осложнения. Именно поэтому онколог — это не врач первого контакта.

Важенин: Первый контакт — это смотровые кабинеты, которые народ игнорирует и даже возмущается: я пришла с насморком, зачем мне в смотровой кабинет?! Зачем мне это надо?! А именно там и кроется ранняя диагностика. Гинеколог, хирург, лор, терапевт — любой врач первичной сети увидел и заподозрил нечто. Но это еще не диагноз, а повод для разговора, для поиска ответов. Дальше нужно сделать ряд базовых исследований и ответить на все вопросы. Это — многоходовка: если нашли вот такое — сюда, если другое — туда, еще что-то — туда. Все зависит от того, что изначально нашли. И никаких одинаковых, как у знакомого или соседки, путей нет, все индивидуально — эксклюзивно. Что-то нашли — либо забрали себе на лечение, либо отправили на дополнительные обследования к онкологу. И все это в глазах человека выстраивается в формулу «футболят».

Система диагностики рака была построена еще в Советском Союзе и работает и по сей день прекрасно — это система медосмотров, профосмотров, диспансеризации, где была выявляемость всех заболеваний и не только онкологических — сердечно-сосудистых, желудочно-кишечных, гинекологических, патологии легких и так далее.

— Тогда кто устанавливает диагноз? Участковый врач?

Важенин: Нет, диагноз онкологический устанавливает онколог в онокдиспансере, а план лечения составляет консилиум как минимум из трех специалистов. Пациенты это часто не видят, но это так. Очень опасное заблуждение, что где-то в маленьком онкоцентре один врач может составить вам план лечения. Потому что эта триада присутствует и в лечении — хирургия, химиотерапия, лучевая терапия, а если что-то не пригодится, то должно быть аргументированное основание в отказе от этого метода.

— Как быстро развивается рак?

Важенин: Все индивидуально и зависит от вида опухоли и локализации. Но темпы роста не сопоставимы с острым аппендицитом или дизентерией, счет на часы не идет. Судорожные скоропостижные метания в поисках немедленного чуда на этом этапе чреваты непоправимыми ошибками. Опухоль растет длительными неделями, месяцами и даже годами. Суета за быстрым решением превышает все риски потраченного времени на качественно проведенную диагностику и качественно выставленный диагноз.

— Что такое ранняя диагностика?

Павленко: Это последовательные действия в течение всей жизни, а не «последних» 15 минут, в заботе о своем здоровье. Профосмотры — раз в два года, маммография раз в два года — в год по возрасту, осмотр гинеколога — раз в год, флюорография — раз в год. Это нормальная частота, которая позволяет обнаружить изменения в нормальные сроки. Вся беда, когда человек годами ничего не делает, бравирует этим: «Да я 15–20–30 лет к врачам не ходил и не буду», а потом за сутки нужно немедленно все сделать. Вот тут-то все ошибки и делаются, часто очень фатальные.

— Почему мне нельзя сделать МРТ?

Важенин: Потому что ни один метод не даст ответы на все вопросы. Была эпоха красных пиджаков, когда они требовали «конкретно провериться на рак». Ну вот нету этого! Исследование должно быть прицельным и обоснованным. Компьютерная томография (КТ), еще больше позитронно-эмиссионная томография (ПЭТ), дают серьезную лучевую нагрузку. Эндоскопические исследования тоже несут в себе определенные риски вплоть до перфорации органа, магнитно-резонансная томография (МРТ) — это колоссальная магнитная нагрузка на организм, но ответ она даст только при поражении определенной группы органов, при других вариантах не даст никакой информации вообще.

Есть своеобразная логическая пирамида диагностики: на одни вопросы мы получаем ответ при обычном рентгене или УЗИ, в крайнем случае — уточненном УЗИ и только потом ищем дальше. Это еще и вопрос ресурса: дорогие исследования назначать нужно не потому что «хочу», а только если «надо». И даже за «ваши деньги» грамотный врач не станет подвергать пациента неоправданному риску и ненужному исследованию.

Например, стало модно многие вещи делать под наркозом — зубы лечить, выполнять ФГС. Но никто не предупреждает, что наркоз — это токсично, и риск не проснуться есть, хоть и небольшой. Извлечение прибыли — это не медицинская помощь, об этом нужно помнить.

— Чем занимается онкополиклиника?

Павленко: Мы занимались и занимаемся консультативным приемом, постановкой диагноза и выработкой тактики лечения. Мы принимаем пациентов только по направлению: с улицы к нам попасть нельзя да и нечего делать. Пациент приходит к нам уже с подозрением и формой 057-У (направление), к которой прилагается весь спектр и перечень необходимых обследований в соответствии с той локализацией, которая подозревается у пациента. Если это рак молочной железы — один перечень, рак простаты — другой, меланома (рак кожи) — третий. Вот это он и приносит, а мы, глядя на пациента, на уже полученные данные, составляем как пазл всю картинку целиком, добавляем все недостающие звенья и определяемся с дальнейшей тактикой.

Наша задача — установить стадию и подобрать лечение. И вот тут мы уже используем и эндоскопию с УЗИ, КТ и МРТ, и ПЭТ. На уровне уточнения диагноза и выработки тактики это имеет значение, а на первом этапе — нет.

Дальше — определяется, где пациент будет проходить лечение. Там, где проживает. Каждая территория закреплена за теми или иными больницами, которые оказывают ту или иную специализированную помощь, онкологическую в том числе. Например, Варна относится к городу Магнитогорску. И пошлем мы его сразу в Магнитогорск, а не в Варну, потому что знаем, кого и куда посылать. Но если вдруг там нет нужной технологии, например, онкоофтальмологии, то пациент однозначно пойдет к нам. И без помощи мы никого не оставим.

— А что происходит потом, когда человек проходит лечение? Вы его где-то теряете?

Павленко: Нет, существует диспансеризация пациентов, перенесших рак. Она разработана еще в Советском Союзе и проводится по месту жительства. Если своего онколога нет в своей поликлинике, то пациент наблюдается в другом ближайшем населенном пункте у онколога — в поликлинике, и при малейшем подозрении на прогрессирование процесса, на метастаз или появление какой-то третьей опухоли, тогда он направляется к нам на консультацию. Наблюдение за пациентом, которого пролечили, происходит по определенному алгоритму в зависимости от пролеченной локализации — раз в три месяца, потом в полгода, в год. Если у него все в порядке, то он к нам не приезжает. Ему достаточно наблюдаться у обычного онколога. Вот если тот заподозрит какое-то изменение, тогда да, он направляет к нам, чтобы мы думали, что делать дальше с пациентом, которого пролечили, а сейчас произошла генерализация процесса.

— Хорошо, а если сдавать анализы на онкомаркеры? Это поможет?

Семенова: Никакого чудодейственного анализа «на рак» нет и быть не может. Легенды, которые ходят вокруг онкомаркеров — это не «диагноз на рак», а повод для дальнейшего обследования. Онкомаркеры, например, могут повышаться от того, перенес человек простудное заболевание или нет. Например, уровень ПСА (простатспецифический антиген) поднимается, если человек просто искупался в холодной воде и банально заболел циститом. Это самый распространенный маркер на обнаружение рака предстательной железы. Он делается во всем мире и в свое время считался панацеей — всё, если есть повышение, то это стопроцентно пошел онкологический процесс. Теперь это неправда. В некоторых странах сейчас пытаются отказываться от тотального скрининга и назначения ПСА. И наши урологи с высоких трибун уже несколько лет заявляют: ПСА не оправдало себя в той степени, в которой на него рассчитывали. Он оправдывает себя только в лечении.

— А какого-то другого стопроцентного анализа на рак нет?!

Семенова: Нет и не будет, к сожалению. Это биологически невозможно. Нам, как специалистам, было бы намного проще иметь такой волшебный анализ, чтобы раз и готово. А приходится разбираться во всем: пробовать, искать, отсекать, заходить в тупик и снова искать.

Не нужно впадать в паранойю и сдавать комплексно анализы на онкомаркеры. Были моменты — и забавные, и грустные одновременно: пациент, который хотел пройти «все на рак». Он приносит выписки в пол из частных центров, где сдал, например, маркер — ХГЧ (хорионический гонадотропин человека), который назначается так-то только беременным женщинам или при раке яичников. А сдал его мужчина, причем абсолютно здоровый.

— Тогда откуда берется диагноз?

Семенова: Методы диагностики есть лабораторные, морфологические и молекулярно-генетические. Золотым стандартом считается морфологический метод исследования. Морфология, когда исследуется фрагмент опухоли, либо берется тонко игольная биопсия на цитологию, либо «столбик ткани» — трепанобиопсия, либо ножевая биопсия, когда нужно около сантиметра опухоли, чтобы отправить на гистологическое исследование. При полученном биопсийном материале это выполняется в течение трех дней. Через три дня есть морфологическое заключение. Это тоже к вопросу «о футболе». Это химические процессы, технология и все ее этапы: материал специальным образом обрабатывается, проквашивается, подкрашивается и так далее. Кроме того, идет и умственная работа врача: надо знать, что искать, где искать и как искать. В микроскопе нет бегущей строки, в которой написан диагноз. Его нужно найти, правильно сформулировать, чтобы затем клиницисту было понятно, что с ним дальше делать. Грамотно, согласно современным стандартам, сформировать заключение.

Важенин: И вот эти дни приходится ждать, конечно. Тяжело находиться в неведении, но с этим нужно справляться.

Семенова: В некоторых случаях, когда мы получаем морфологическое заключение, мы видим дифференциальный диагноз. Что это значит? В световом микроскопе мы видим какие-то клетки — существует ограничение метода, когда мы можем не понять, какие это клетки, потому что они похожи. У некоторых опухолей есть возможность четко сказать, да, это она. Но порядка 40% опухолей такой возможности не дают, поэтому дальше нужно специальное исследование: либо иммуногистохимическое, либо молекулярно-генетическое.

Иммуногистохимическое исследование — опять же по закону и по приказу — выполняется в течение 15 дней, причем рабочих. Это тоже технология, а не чья-то вредность. И этот срок никак ни отменить, ни перепрыгнуть нельзя. В результате у нас есть морфологический диагноз, подтвержден иммуногистохимически, но для назначения правильного препарата требуется следующий этап — нужно выявить поломку в геноме, потому что именно на поломку в геноме подействует тот или иной химиопрепарат. Тогда выполняется молекулярно-генетическое исследование, которое делается в течение семи рабочих дней.

Павленко: Вот и получается: три дня, 15 да еще семь, и это только тогда, когда кусочек уже взяли. А сначала надо найти, откуда взять, потом взять — а это отдельная операция или процедура, а уж потом отдать в лабораторию. Не всегда удается взять с первого раза, например, в глубине легкого это бывает непросто, в пищеводе, в кишечнике, в бронхах. А бывает все сопровождается распадом, воспалением, что резко затрудняет забор материала. Надо увидеть, где взять, умудриться взять — и это не плохая квалификация доктора, а степень сложности задачи и технологические возможности. И все это тоже вписывается вот в эту категорию «меня футболят»...

— Как же все сложно у вас!...

Важенин: В чем разница между услугой и помощью? Медуслуга гарантировано исполнима по желанию заказчика. А медпомощь — это наука со многими неизвестными, и дать стопроцентную гарантию может либо жулик, либо идиот. Здравый человек опирается на вероятностные вещи. Установка диагноза, тем более онкологического, — это сложная технологическая медицинская процедура. Нужно не только уяснить наличие опухоли — найти измененную ткань, нужно понять ее гистологическую структуру — без этого сегодня лечить нельзя, понять распространение на соседние органы и системы, увидеть или исключить надежно диссеминацию по отдаленным органам — все это требует целого ряда процедур, анализов и исследований, последовательных, требует времени, организации, и определенных усилий.