Когда вирус сжирает лёгкие. Репортаж из единственного в Челябинске ковидного роддома

— Мне плохо уже было. Неизвестность… Что будет с ребёнком, задышит ли он на таком сроке, и такое поражение лёгких у меня…

Айгуль Ермолюк, 33 года. В ковидный роддом её на скорой привезли месяц назад. У неё поражены 70% легких. Ситуация критическая. Кесарево сечение. Малыш в порядке.

В другом боксе — молодая женщина. Пятый месяц. Был. Беременность прервали. Но женщину спасли.

— У Айгуль сначала было 5%, потом 48, потом 70. Представляете, как нам было страшно, — вздыхает заместитель главврача по акушерству и гинекологии ОКБ № 2 Екатерина Воропаева, вспоминая, как боролись.

Мы сидим в её кабинете в единственном на всю Челябинскую область ковидном роддоме для женщин с коронавирусом. Это чистая зона. Екатерина Воропаева только вернулась из «красной», где в костюме провела полтора часа. Она просит дать ей немного времени, отдышаться и привести себя в порядок.

Екатерина Евгеньевна

Полдень. Несколько врачей спускаются по лестнице со второго этажа. Закончился утренний обход. Все в масках, но без защитных костюмов — они остались в шлюзах у «грязной» зоны.

— Лестница и весь первый этаж — чистая зона, — объясняет заведующая роддомом. — Здесь бояться нечего, но мы всё равно постоянно находимся в масках. На этом этаже нет пациентов, здесь только ординаторские и комнаты отдыха для персонала.

Небольшая комната рядом с холлом. Акушерка получает защитный костюм, очки, респиратор. У неё смена в «красной» зоне.

— На этажах всегда находятся медсёстры, они меняются каждые три часа. Это тяжело. Три часа посидела, потом надо умыться, попить. Врачи-реаниматологи тоже на этажах, — говорит Екатерина Воропаева. — Другие врачи ходят на обходы по мере необходимости, в остальное время они с телефонами здесь. Мы только что спустились после обхода, дышать абсолютно нечем, это очень тяжело. Вот у вас респиратор FFP2, а у меня степень защиты третья, он вообще ничего не пропускает, постоянное чувство нехватки воздуха.

А здесь [в чистой зоне] после обхода можно отдохнуть, поесть. Нам прямо сюда еду привозят три раза в день, готовят в «Парк Сити». Там же, в гостинице, живут сейчас многие наши сотрудники, у кого дома есть маленькие дети, старики.

— Много таких?

— Процентов 75. Единицы, кто не живёт. Вот у меня нет маленьких детей и стариков, я дома живу, а у кого дети, бабушки…

— Пришлось переехать, когда перепрофилировали больницу?

— Когда пошёл вал ковидных больных.

Акушерка, облачившись в белый комбинезон, поднимается на второй этаж. Там шлюз. Нам туда уже нельзя. Наблюдаем за ней через стеклянную дверь. Женщина подходит к зеркалу. Не кокетства ради.

— Мы одеваемся обязательно перед зеркалом, чтобы убедиться, что всё прилегает — маска, шапочка, на неё очки, сверху капюшон, — объясняет Екатерина Евгеньевна, глядя через стекло на коллегу. — Штанины заправлены в носки, сверху бахилы. На руках обязательно две пары перчаток. Все части тела, которые теоретически могут проконтактировать, должны быть закрыты. И ещё мы всегда ходим по двое, допустим, гинеколог и терапевт, потому что выходить из «красной» зоны нужно только вдвоём — одному не выйти правильно. В шлюзе надо так снять костюм, чтобы не заболеть.

Костюм ведь весь в вирусах, надо, чтобы тебя второй человек облил дезраствором и помог снять костюм правильно. Пока у нас не было ковидных больных, мы учились тут этому, учились раздеваться. Одеться — несложно, а раздеться тяжело. Всё сами нарабатывали, этого же нигде нет. Вот видите, на костюме подписана фамилия? Такая надпись и на спине, и на груди есть, потому что в костюмах мы часто друг друга не узнаём, а ещё и очки постоянно запотевают.

— За той дверью уже отделение с ковидными пациентами?

— У нас строгая этажность. На втором этаже лежат только пациенты с ОРВИ, те, у кого нет никаких указаний на COVID. Но он у них тоже иногда выявляется, поэтому мы к ним ходим в полной экипировке. На третьем этаже лежат контактные, пневмонии, люди из очагов, то есть пациенты, у которых вирус не обнаружен, но очень подозрительно на вирус. А на четвёртом лежит уже чистый COVID. На каждом этаже у нас есть и реанимация, и родильные залы, и детские койки, то есть женщина попала на этаж, и она не будет перемещаться, кроме тех случаев, если на нековидном этаже подтвердится инфекция. Тогда больной будет переведён, там всё обработают, и, если с ним кто-то лежал в палате, они будут считаться контактными. На обход всегда идём снизу вверх.

За окном — жара. И разговор снова возвращается к ощущениям при работе в костюмах. Невыносимо?

— Вы знаете, одинаково. Нам очень тяжело. Мы привыкли не так работать. И я не только про костюмы. Мы привыкли, когда у нас поток акушерской патологии, а когда у нас поток неизвестно какой патологии, очень тяжело. Под этой маской зачастую скрывается никакой не COVID, а другие воспаления, дающие температуру, — это и внутриматочная инфекция может быть, и пиелонефрит, и самые разные очаги. А везут как с температурой. В первые дни было особенно тяжело, это уже сейчас появился свой опыт и свои какие-то находки.

— Какие, например?

— Эти находки — они больше касаются клинической медицины. Выходило очень много методических рекомендаций по коронавирусной инфекции, но они общего плана, а есть частности, которые мы поняли уже в процессе. Допустим, мы видим кровь пациента, и уже понятно, что это не ковид, у ковидной она другая. При ковиде в крови очень мало лимфоцитов и лейкоцитов, они почти на нуле. То есть будут лежать с одинаковой клиникой две женщины, обе с пневмониями, у одной будет 30 тысяч лейкоцитов в крови — зашкаливает, у другой — 2 тысячи, и это ковид. У них у всех пропадает обоняние и вкус — это не миф, это на самом деле. Не чувствуют ничего. Невкусно. Ничем не пахнет. Горит на плите, а не пахнет.

Есть люди, они вообще без клиники. У нас таких нет, но их много, если взять общую популяцию, их примерно половина. Беременные без клиники есть тоже, просто запаха нет. У них даже может быть пневмония, и никаких абсолютно жалоб. Они даже не понимают, что у них пневмония. У нас сейчас одна пациентка лежит в реанимации — учитель начальной школы — она ведёт дистанционные уроки. Её ничего не беспокоит. Вот я сейчас задыхаюсь, потому что целый день в маске, а она говорит длинными фразами без проблем.

— Сколько пациенток за эти два месяца уже прошло через ваш роддом?

— Много. Смотря как считать — по поступившим или по выписным. По выписным их меньше, потому что выписать их трудно. Пока не придёт отрицательный тест на СOVID, они будут лежать. Но в основном у нас долго лежат, конечно, тяжёлые пневмонии. Одна пациентка лежит с 26 апреля. Если честно, мы не знали, чем дело закончится, настолько всё было тяжело.

Айгуль

Новая реальность. Врачи обмениваются номерами телефонов с пациентками, чтобы поддерживать связь, не заходя лишний раз в «красную» зону. Врач набирает пациентку Айгуль. В трубке поначалу бодрый голос, но уже через пару минут дыхание сбивается.

— У меня первым муж заболел, он работает в епархии, — говорит Айгуль Ермолюк. — Не знаю, где он подхватил этот вирус, но следом за ним и я почувствовала себя неважно. Симптомов, таких как насморк или больное горло, у меня не было, просто разбитость и температура. Мужу в воскресенье, 26 апреля, сделали компьютерную томографию, и там уже выяснилось, что у него пневмония. Ему сказали сразу ложиться, и мне, в общем-то, тоже.

26 апреля я попала сюда. Мне назначили антибиотики, которые сопоставимы с беременностью, и три дня было всё хорошо. В четверг, 30 апреля, у меня поднялась высокая температура, снова свозили на КТ, и если до этого у меня было 5% поражения лёгких, буквально за три дня стало 48, поэтому врачи приняли решение сделать мне кесарево сечение, досрочно. Ребёнок должен был родиться в начале июня, а 1 мая сделали операцию, чтобы назначить лечение более сильное.

Я плакала, это было очень неожиданно, не думала, что буду 1 мая рожать, плюс при таких обстоятельствах. Всё это, конечно, вводило меня в стресс. Но другого выхода не было. Операция была 1 мая. Слава богу, ребёнок родился с хорошим весом, сразу задышал.

Сейчас с ним всё в порядке, набирает вес, кушает смесь, грудное вскармливание у нас не получилось, потому что мы лежим отдельно.

Я его еще не видела. Только на фотографии.

С 1 по 18 мая я лежала в реанимации, и только на прошлой неделе меня перевели в обычную палату. Поражение лёгких до сих пор большое — 70 процентов, но есть хорошая положительная динамика, чувствую себя уже гораздо лучше.

За всё это время я получила огромную помощь от наших медиков: от врачей, от младшего персонала, они уделяли большое внимание не только с медицинской точки зрения, но и с психологической, поддерживали, говорили, что не нужно сдаваться. Мне было и физически больно, и морально страшно. Очень коварный вирус, очень непредсказуемый, и я, конечно, счастлива, что выбралась из этой ямы благодаря медперсоналу и той терапии, которую получала.

Когда положили трубку, Екатерина Воропаева объясняет:

— Айгуль и ещё пятерым пациенткам вводили очень дорогостоящее лекарство (препарат «Тоцилизумаб», стоит около 35 тысяч рублей за дозу, а доза порой нужна не одна. — Прим. ред.), оно блокирует цитокиновый шторм. Это тоже не у всех бывает. Вот она лежала, потом хоп — под 40 температура. Есть такой С-реактивный белок, показатель воспаления, в норме он 0,5–1, а у неё 60. И мы, ориентируясь на клинику, на количество лейкоцитов в крови, на формулу крови, С-реактивный белок и КТ, вместе с консилиумом областным выставляем показания для введения вот этого дорогущего лекарства. И оно обрывает цитокиновый шторм, после него через сутки спадает температура, падают показатели С-реактивного белка, и процесс в лёгких останавливается.

И ещё есть антиковидная плазма, мы её один раз уже вводили. Патогеноредуцированная, то есть без вирусов, плазма людей, переболевших ковидом. Вот учительнице мы вводили такую плазму.

— То есть плазма работает?

— Трудно сказать, она не сильно плохо себя чувствовала, но консилиум решил, что ей нужно ввести такую плазму. Ей стало ещё лучше, одышка прошла. По лёгким пока ничего не изменилось, но главное — что хуже не стало.

Оля

Малыши, появившиеся на свет в ковидном роддоме, лежат без мам. Одни. Каждый в своём боксе.

— Их сразу разделяют с матерью. Есть тепловая цепочка, когда малыша кладут на живот матери, но с ковидом ничего этого не делается, ребёнка тут же уносят в чистые детские палаты, — объясняет Екатерина Воропаева. — Все обработки, измерения роста и веса — всё там, он с матерью не контактирует ни секунды, и сразу после рождения уходит из грязной зоны. Мы стремимся, чтобы каждый ребёнок лежал в боксе один.

И опять новшество, продиктованное пандемией. Врачи и медсёстры фотографируют малышей и показывают мамам, чтобы те были спокойны.

— Если у матери два отрицательных теста, по её желанию ей могут отдать ребёнка, они будут лежать в отдельной палате. На самом деле какие-то мамы счастливы, что могут отдохнуть после родов, а какие-то говорят: «Нет, отдайте мне ребёнка!»

Все женщины с детьми сейчас дольше лежат в роддоме. Кто-то просто ждёт результат теста. Некоторые малыши, например сын Айгуль, ждут, когда поправится мама. Другие мамы ждут, когда окрепнут их дети.

— У нас есть малышка Оля. Она родилась на доношенном сроке, но весила меньше двух килограммов. У неё была внутриутробная задержка роста из-за проблем с плацентой. Девочку мы выходили, они сейчас вместе с мамой, адаптируются, она набирает вес, скоро пойдут домой.

Титанический труд врачей, медсестёр и санитарок, которые сейчас работают в «красной» зоне, трудно оценить тем, кто не имеет отношения к медицине. А ещё проще не верить и говорить, что «нас просто пугают фуфловирусом». Но от попадания в «красную» зону сейчас никто не застрахован, и беременные особенно.

За минувшие сутки в Челябинской области зарегистрировано 140 заразившихся коронавирусом, с начала пандемии — 3018, умер уже 41 пациент.

О том, как лечат заболевших COVID-19, прогнозах распространения инфекции на Южном Урале и о том, как не допустить заражения, мы спросили у главного инфекциониста Челябинска Екатерины Стенько.

Так ли страшен коронавирус для онкобольных и почему в случае заражения придётся отложить лечение, нам объяснили врачи челябинского областного онкоцентра.