Галина Сачко, декан факультета Евразии и Востока ЧелГУ: «Чем дольше я живу, тем больше становлюсь русской»

Вообще, это интервью неплохо было бы приурочить к 8 Марта. Потому что его героиня – настоящая женщина: красивая, умная, сильная. Галина Владимировна Сачко возглавляет в ЧелГУ факультет Евразии и Востока. «Предупреждаю сразу: откровений вы не услышите, потому что сейчас я переживаю очередной переломный момент, когда завершаю предыдущий этап своей жизни и мне нужно выбирать новый… А это процесс достаточно болезненный», – поясняет она в самом начале беседы. И тем не менее, отвечая на вопросы, рассказывает о своей политической деятельности, о создании необычного факультета и о неизбежности матриархата.

«Я была правильная советская девочка»

– Вы закончили филологический факультет. Традиционно среди литераторов было много людей, которые с помощью своего творчества пытались противостоять действующей власти. Как же случилось так, что вы пошли в политику?

– У меня все было как раз наоборот. Я была очень правильная советская девочка: октябренок, звеньевая, пионерка, комсомолка. Читала нужные книжки, которые мне рекомендовали в библиотеке. Мама, растившая меня одна, не могла принять участия в моем духовном развитии: она малограмотная, едва в сельской школе научилась писать. Я была девочкой, которую воспитали советская школа и библиотека. Никакого диссидентства рядом со мной не было ни в каком виде. Я с отличием закончила обычную школу-восьмилетку рядом с нашим домом. Потом пошла в математическую школу №31, которая только что открылась и набирала учеников. Прямо с улицы пришла к директору и сказала: «Я – победитель олимпиад по физике и химии, хочу у вас учиться». Он так был ошарашен: престижный район, центр, элитная школа, а я пришла сама да еще из школы-новостройки Северо-Запада… Короче говоря, принял. Подумал, что «ломоносик» пришел наивный…

У нас был очень интересный учитель литературы, она вызвала у меня интерес к литературе как к способу познанию самой себя и окружающих людей. Хотя на филфак у меня не хотели брать документы: говорили – идите в политех после 31-й школы…

В пединституте я встретилась с преподавателями-обществоведами, которые переориентировали меня на философию и даже научный коммунизм, который тогда преподавался во всех вузах. После окончания вуза, будучи учителем русского языка и литературы, я была направлена по распределению в башкирскую школу в село Муслюмово и начала заниматься своим перепрофилированием и самообразованием. Самостоятельно готовилась к сдаче кандидатских экзаменов, поражая сельскую молодежь, местных трактористов и доярок. Все – на танцы, а я – опять в библиотеку с книгами Маркса и Гегеля под мышкой.

Сдала экзамены, и меня приняли на ту кафедру, преподавателями которой я восхищалась, – на кафедру научного коммунизма. Поэтому я полностью была не только идеологизирована, но и искренна в своих убеждениях. Студенты это помнят до сих пор, и те, кто впоследствии стали моими коллегами и друзьями, вспоминают, как вдохновенно я преподавала этот самый научный коммунизм.

Так удачно сложилось, что я обучалась очно и защищалась в аспирантуре МГУ. Тогда не было звания кандидат политических наук, поэтому я – кандидат наук философских, но доцент по научному коммунизму.

И все совершенно логично завершилось: я вступила в партию еще в МГУ, вернулась молодым коммунистом, и меня сразу приобщили к партийной работе. Филологи действительно были в какой-то мере скрытыми диссидентами: никто не хотел быть секретарем партийной организации филфака. Они быстренько сообразили, что я работаю на этом факультете межкафедральным преподавателем, и меня сделали секретарем местной парторганизации, потом – замсекретаря парткома, которым в то время был Владимир Яковлевич Рушанин. Ну, наверное, характер мой уже тогда проявлялся во всей полноте: самостоятельность, упрямство, чрезмерная правильность… Я так думаю, меня всю жизнь повышали, чтобы… знаете, это один из способов расстаться с человеком: вроде, понизить не за что, поэтому рекомендовали «наверх». Так я стала секретарем уже Центрального райкома партии по идеологии, когда началась перестройка.

– Известны истории о вашем политическом прошлом: например, отказ от прибавки к зарплате в пользу инвалидов афганских событий. Настолько эти идеалы были сильны?

– Да, этот факт был, так я понимала справедливость и свою роль партлидера в борьбе за нее. Советский период чем был хорош: обществу была создана атмосфера оптимизма, не все знали отрицательные стороны жизни. Хотя я сама дочь репрессированного, но это было в глубоком детстве, А вот моя сознательная жизнь, молодость пришлись на период «оттепели». И я считаю, что это был лучший период в жизни не только нашей, но и в мировой истории, где я ничего подобного не могу найти: когда все общество расставалось с негативным прошлым (сталинским периодом) и ожидало «светлое будущее».

– Чем было хорошо?

– Ну представьте сами: общество достаточно равных людей, нет этого ужасного расслоения по богатству, по тому же, кстати, образованию: не было бездомных детей, которые в школу не ходили бы, все высшее образование было доступным. Существовали, конечно, и элитные вузы, но, как мы считали, для самых одаренных.

К тому же, все полагали (потому что их так воспитывали, потому что так говорилось с утра до вечера по радио, по телевидению), что они живут в самой свободной, прекрасной стране, и эта страна не только сама стремится жить по правилам равенства и справедливости, но и другим помогает. И главное: то, что мы имеем – это еще не предел совершенства, мы должны идти вперед, строить совсем светлое коммунистическое общество, в котором уж действительно все будут равны и смогут развивать свою личность полноценно. Поэтому я считаю, что для нашего поколения то время – подарок судьбы.

Хотя я лично, вероятно, больше реализовалась именно в нынешних условиях. Я могла, конечно, раскрыть себя и в Советском Союзе, может быть, тоже стала бы деканом, может быть, еще выше. Но это был бы государственно-партийный вуз с жестко определенными программами. А здесь я, пользуясь свободой, создавала на пустом месте восточный факультет, как теперь уже все понимают, своеобразный, современный, нужный. Может быть, я гораздо меньше выезжала бы за рубеж, хотя у меня-то возможности были: работая секретарем райкома, я, наоборот, других «выпускала» за границу, подписывая им характеристики.

Сейчас многое доступно, мне удалось попутешествовать по миру в качестве туриста. Но я не могу чувствовать себя счастливой. Я считаю, что сейчас такое время, когда счастливой быть просто стыдно. Как не реагировать на нищих, брошенных детей, наркоманов, несправедливость, низкий престиж страны…

«Политика стала безобразной»

– Как произошло крушение идеалов?

– У меня, наверное, никакого крушения не было, а была переориентация. Дело в том, что, по мнению наших русских философов, в частности евразийцев, курс о которых я читаю и в честь которых, собственно, назван наш факультет, советская идеология выполняла в нашем обществе роль религии. Моральный кодекс строителя коммунизма – это те же заповеди христианские. Культ взаимопомощи, братства, равенства – полностью соответствует православным идеалам. У нас была (это кощунственно, наверное, но я просто показываю, насколько все было переплетено) та же «святая троица» – Маркс, Энгельс и Ленин, свое представление о рае – о светлом коммунистическом обществе как о божьем царстве на земле, некий ад – капитализм, угнетение, эксплуатация и так далее. Именно у нас, в России, реализовывалась марксистская концепция о коммунизме – не в Европе, несмотря на то, что это западная теория. Это потому, как те же евразийцы говорят, что только Россия могла выдержать такой эксперимент.

В этом плане я как служила этим идеалам, так они и остаются во мне: те же равенство, справедливость, духовность, преобладающая над материальными нуждами, историческая миссия России в мире. Ценности сохранились, потому что я-то осталась верна самой себе. А партия и политика стали изменять тому, что меня с ними, как я считала, связывало. А когда политика стала вообще безобразной, если не сказать гнусной – что же мне там делать? Хотя я из партии не выходила: когда ей было трудно, когда она была запрещена, я состояла в ЦК КПСС.

– Я думала, это был такой показательный уход…

– Бог с вами, это Ельцин показательно выходил, а я как раз в это время пошла работать, что называется, в высшие органы. Когда я была членом райкома партии, начала активно участвовать в перестройке, ходить по трудовым коллективам, общаться с неформалами, то есть оппозицией. Я так понимала: началась демократия, гласность, борьба со злоупотреблениями власти. Я стала популярной личностью, партийные чиновники называли меня популисткой – это было ругательное слово. Простые люди и неформалы, наоборот, относились ко мне с доверием.

Партия готовилась к своему очередному, 28-му по счету, съезду, который должен был состояться в июне 90-го года. На подъеме демократии решили впервые не выдвигать, а выбирать делегатов на съезд. Я была секретарем Центрального райкома партии, в нашем районе – больше 220 парторганизаций трудовых коллективов, и во всех шли голосования за кандидатов. Список от Центрального района насчитывал 14 человек. Я одна прошла в первом туре, сразу набрав более 50 процентов, хотя в этом списке были известные люди: Петр Иванович Сумин, Герман Платонович Вяткин… Я попала в так называемый список Горбачева: ему было сложно выступать с демократическими преобразованиями, и он попросил о возможности набора своих помощников, единомышленников. ЦК состоит из 300 человек, у Горбачева была квота на 14, в число которых вошла и я наряду с другими представителями внутрипартийных платформ.

И вот – 28-й съезд. Сидят пять тысяч делегатов в Кремлевском дворце, идет трансляция на весь мир. Выходит делегат из нашей челябинской областной организации и просит отвести мою кандидатуру в пользу министра металлургии. Потому что министр металлургии, безусловно, будет полезнее, чем я, демократка, в ЦК КПСС. Думаю – ничего себе, что теперь делать-то?.. Соседка говорит: «Галя, иди защищайся!» Представьте себе: камеры, трибуны, делегаты… Кто-то выступает… Я подхожу к Горбачеву: «Михал Сергеич, дайте мне слово!» Он говорит: «А вы кто?!» «Я – Сачко, которую отводят!» Он: «Ладно, сейчас дам!» Вышла на трибуну, волнуюсь, конечно, меня за микрофонами не видно… Я встала на цыпочки и начала горячо объяснять, что являюсь представителем марксистской платформы, она отстаивает интересы рабочего класса, трудящихся и прочее, прочее. Потом началось голосование, и всех самых известных людей, которых пригласил Горбачев, повычеркивали, а заодно и меня.

Получилась странная коллизия: по Уставу мы получили больше 50 процентов, поэтому были избраны, но не прошли по количественному составу. Горбачев начинает говорить: «Вы подумайте, нас вообще весь мир не поймет, если мы сейчас оставим за бортом самых видных деятелей России. Давайте переголосуем и просто увеличим количественный состав ЦК». Все это длилось до часу ночи… В конце концов расширили состав – включили всех, кто набрал более 50 процентов голосов. Так я осталась в ЦК, где была до последнего дня существования партии. Когда СССР развалился, а вместе с ним и КПСС, я ушла сюда, в университет.

– Какие идеалы у общества сейчас?

– У нашего общества?

– Да.

– Ха! В том-то и дело, что их нет, потому что те цели, которые сейчас люди себе ставят, да и общество в целом, уж никак идеалами не назовешь, они просто не подходят под это слово. Это потребительские стремления: к комфорту, к социальным и карьерным достижениям. Это можно назвать целями и задачами, но только не идеалами.

– Хотелось бы вернуться в современные реалии политической жизни?

– Нет. Зачем? Не спрашивайте меня про современную политику. Я даже говорить не хочу…

«Я создала идейный факультет»

– А в университете как ваша карьера в это время развивалась? Как вы пришли к евразийству?

– В 90-е годы у меня наступил период переосмысления – чем заниматься дальше? Из партийной работы как профессии я вышла, из «вершителя судеб Советского Союза» вернулась на свое рабочее место доцента. Это была межфакультетская кафедра ЧелГУ, я читала политологию как основную дисциплину и занималась теорией партий.

Я мысленно разбиралась сама с собой и со страной: что происходит, и где мне найти себе применение. Я могла пойти в новые партии, но решила для себя, что политика стала служить совсем другим целям. Я же политолог, не забывайте, по специализации – партолог, все эти партии знала и в теории, и на практике.

Этот период был достаточно долгим – восемь лет, пока, наконец, что-то во мне не устоялось, не определилось. В 97-м году мне нужно было проходить курсы повышения квалификации в Москве. Там я впервые услышала о евразийстве. Лекции читал научный сотрудник ИНИОНА – Института научной информации и общественных наук. Он был напичкан закрытой информацией и оглашал ее впервые: ведь евразийство – это белоэмигрантское движение, образованное нашими русскими философами, богословами, столичной профессурой, которых выслали большевики.

И так мне легло на душу это евразийство! Когда я вернулась, меня вызвал ректор: в рамках развития университета было принято решение открыть новую специальность – политологию, а мне предложили заведовать кафедрой. Я подумала и сказала: «Так. Не кафедра, а факультет, не политология, а востоковедение. А я – декан».

– Вы так же в школу устраивались – напролом.

– Ну да. Но надо отдать должное руководству: оно пошло на риск. Мне дали карт-бланш. Я начала создавать этот факультет. Соображения были такие: я теперь буду действовать «не сверху, а снизу»: сидеть, «починять примус» и между тем ковать для государства новые кадры. Да, процесс будет медленным, долгим, но в итоге получатся совершенно другие люди, с другим мировоззрением, с другими взглядами на жизнь, историю, на прошлое и будущее нашей страны.

В хаосе тех лет никто даже не понял, что происходит, а ведь между тем был создан идейный факультет! А со стороны он выглядел очень престижно, потому что выбрана необычная специальность, состоявшая из двух прежних – «востоковедение» и «международные отношения». Мы стали готовить дипломатов – специалистов для отношений со странами Востока.

Когда факультет уже работал, из Москвы приезжали представители евразийских партий и включали меня в свои политсоветы: здесь, в ЧелГУ, евразийство, которое они только пропагандируют в своей политической программе, уже реализовывалось на образовательном уровне.

– В этом году факультету исполняется десять лет. Какие собрали плоды?

– Когда я была той самой правильной девочкой, выбирающей, в какой вуз пойти учиться, я вообще-то хотела стать дипломатом. Видимо, честолюбивая все-таки была или книжек начиталась. А выбор был небольшой: пед, мед и политех. Поэтому я считаю, что наш факультет дает возможность уральским, как до сих пор считается, провинциальным детям реализовать свою самую высокую мечту. Хочешь представлять нашу страну за рубежом? Защищать ее интересы? Пожалуйста. Хочешь работать в Министерстве иностранных дел? Пожалуйста. В аппарате представителя президента? Пожалуйста. Хочешь заниматься внешнеэкономическими связями? Пожалуйста. Сегодня наши выпускники представлены во всех подобных структурах.

Сейчас мы прочно стоим на ногах. Факультет сделал себе имя, он может гордиться своими выпускниками. Дальше ему нужно развиваться, расширять специализации, может быть – превратиться в Институт востоковедения.

– Образование в России сегодня: какие проблемы вы видите?

– Слепое копирование западного опыта. Вхождение в Болонский процесс.

– Вхождение в Болонский процесс – недостаток?

– Здесь тоже нужно подходить по-евразийски: ничего не отвергать огульно, в том числе и то, чем нам может быть полезно европейское образовательное пространство. Но ни в коем случае нельзя входить в него по их правилам, теряя свою национальную специфику, свои достижения. Пока в нашем образовании наблюдаются потери, а не приобретения. При всей критике советского строя будем объективны: ни одна страна мира не создала такой системы доступного всеобщего образования. Мы это потеряли – а что мы приобрели? Профтехобразование вообще уничтожено, и теперь – ах! Рабочих кадров нет! И готовить их негде! Надо, оказывается, свою экономику развивать, а не надеяться, что тебе все завезут.

– На факультете существует опыт обмена студентами со странами Востока. Что можете сказать об образовании там?

– У меня была только одна служебная командировка – в Шеньянский университет Китая, и я только по нему имею представление, что это такое. Мои студенты в этом плане счастливее меня, потому что в тот же Шэньян ездят десятками, учатся там, живут месяцами и годами.

Шэньянский педагогический университет, у него еще есть такая приставка – «нормальный», то есть обычный. Он, конечно, производит ошеломляющее впечатление, и можно было бы упасть в обморок, если бы я не была теоретически подготовлена к тому, что увижу. Этот «нормальный» университет провинциального города Шэньяна – загородное пространство: стоишь – горизонта не видишь. Оно застроено корпусами масштаба нашего бизнес-дома «Спиридонов». Каждый из них – для отдельного факультета. Огромный дворец спорта называется у них «спортзал», а большое красивое здание – «поликлиника». Строение, все в стекле, с водопадами и с рыбками красными и золотыми – это библиотека. Серия многоэтажных домов – общежития для «нормальных» студентов. В здании, напоминающем театрально-концертный корпус, каждая отдельная комнатка предназначена для отельного студента, которого обучают игре на отдельном музыкальном инструменте. Так что все «нормально».

Китайцы у СССР учились, и теперь эти наработки просто развивают. Понимают, что образование – это формула успеха.

«Педагог – не тьютер»

– Вы учились в Москве. Не думали там остаться?

– Я никогда так не ставила вопрос перед собой.

– Почему?

– Ну я же вам говорю: я такая вся обязательная, ответственная. Меня же туда послали в целевую аспирантуру из пединститута, и я должна была вернуться в пединститут.

– И не жалеете?

– Нет. Я Москву очень люблю. По крайней мере, ту, какой она была в восьмидесятые, в девяностые годы. Моей душе в ней очень хорошо, и если говорить о любимом городе мира, то это город Москва. Но жить там постоянно и именно там реализоваться не хотела. Москва должна оставаться праздником и воспоминанием, к которому можешь вернуться.

– А какие качества вам присущи?

– Мне сейчас очень сложно ответить на этот вопрос, потому что, напоминаю, я переживаю переломный момент. Вот на том, предыдущем этапе моей жизни, многие качества я в себе целенаправленно развивала. Они превалировали, оценивались людьми и дали те результаты, которые есть на сегодняшний день. Это целеустремленность, воля, направленная на достижение цели, конечно, не любой ценой, но с большой настырностью, деловитостью. А сейчас я пересматриваю достоинства своего характера.

– Вы перечислили качества лидера. С вами сложно работать?

– Наверное, это вопрос надо моим сотрудникам задавать… Насколько я понимаю, и сложно, и легко. Я разная. Как руководитель, я, конечно, требовательна, все контролирую. Я все равно все увижу и все узнаю: невозможно что-то скрыть, что-то не сделать или сделать как-то не так. Но, с другой стороны, я, конечно, вижу в каждом своем подчиненном человека – с его проблемами, состоянием здоровья, с его достоинствами и слабостями, и если могу, то чем-то стремлюсь помочь или, по крайней мере, хотя бы понять и удовлетворить те просьбы, которые мне высказывают.

– А какой вы педагог?

– Если под педагогом понимать не информатора, не обучающего человека, не «тьютера», а того, кто дает образование, потому что образование – это не обучение... Образование, как я считаю, происходит от слова «образ», а в русском языке и русской культуре образ – это лик божий, понимаете? То есть образование – это то, что в советское время было названо «формированием личности». И я стремлюсь именно этим заниматься: не обучать, не информировать, не «напихивать» студентов пусть и очень нужными знаниями, умениями и навыками, а именно образовывать.

– У вас есть свои приемы работы со студентами, методы чтения лекций?

– Конечно, есть, а как без этого? Лекция – это диалог. Я разговариваю с ними примерно так же, как сейчас с вами – с глазами студентов, с их лицами. Не что-то там вещаю, но и не развлекаю, хотя могу рассказать смешное. Ты обращаешься к человеку, что-то ему рассказываешь с желанием, чтобы он слушал тебя. И ты смотришь в его глаза, следишь, как он реагирует, и если надо, поправляешься в своем обращении к нему.

– Вам помогают те знания, которые вы получили на филологическом факультете?

– А как же! Как можно вообще стать человеком, русским человеком, причисляющим себя к интеллигенции, без знакомства, допустим, с классической литературой? А русский язык? Это же умение выражать свои мысли. И это, кстати сказать, мой рабочий инструмент.

– Какими языками владеете?

– Русским. Когда мне говорят: «О, такой факультет, восточные языки… А вы какой знаете?» Я отвечаю: я никого не обижаю, поскольку у нас есть преподаватели китайского, японского, турецкого, арабского, европейских языков. Я знаю только русский, а все остальные знают они.

– Во многих странах побывали?

– Ну, как сказать… Стран же много, больше двух сотен. Если учитывать те, что сейчас считаются зарубежными, включая бывшие страны СНГ, тогда будет 15. Не могу ответить, где мне понравилось больше, потому что в каждой что-то есть свое, необычное, интересное, и я старалась все это посмотреть, узнать, а не какую-то градацию между ними выстроить.

«Чем больше я живу, тем больше становлюсь русской»

– А я все не могу уловить – почему Восток? Вы не производите впечатления человека, очарованного восточной культурой.

– Абсолютно нет! Я вам еще раз повторю: я не просто политолог-теоретик, я была действующим политиком, и когда началась вся эта «западнизация», как я ее называю, когда нашу страну стали демократизировать, а на самом деле – превращать в «задворки» Европы, я поняла, что этот политический курс пагубен. Государство в очередной раз насилует общество западническими реформами. И раз крен туда, то надо хоть какой-то противовес создать. Мы всегда контактировали со странами Востока, а отвернувшись от них, сильно обидели. Ничего я в востоковедении не понимала, ничего об этом не знала, просто сделала выбор, как геополитик. И подтвердился мой прогноз о том, что Восток выйдет на мировую арену, и нам понадобятся кадры для связей с ним. Сейчас это очевидно.

– Сейчас Восток и вправду занял довольно прочное положение в мире, начиная от литературы и кино и заканчивая кухней. Вы любите суши?

– Нет, не люблю! Признаю, но не люблю! Чем больше я живу, тем больше становлюсь русской. Этап Запада уже был в моей жизни. Я уже отдала дань всему, что было связано с историческим материализмом, когда человек занимает место бога. Когда я занялась этим факультетом, мне пришлось получать новые знания. Какие-то дилетантские представления о Востоке я приобрела – о его культуре, истории, религии и так далее. Но чем больше было в моей жизни и Запада, и Востока, тем больше я становилась русской.

– То есть стрелка вашего внутреннего компаса не отклоняется ни на Восток, ни на Запад?

– Нет. Другое дело, что русскость я понимаю как евразийство: ведь наша культура складывается и из веяний, которые обрушиваются на нашу страну. То Запад, то Восток, то монгольский период, когда нас накрывала тюркская волна, то петровские реформы, кода нас полностью переделывали на западный манер: модой, языком, образованием,. А получается – ни то, ни другое, такой загадочный синтез, что Запад нас считает Востоком, а на Востоке нас рассматривают как европейцев.

«Я – женщина-декан»

– А другому своему прогнозу – о торжестве матриархата – находите подтверждение?

– На благополучных западных странах это не столь заметно, там процветают феминистские движения, когда женщина просто стремится стать подобной и тождественной мужчине. Это своего рода доведенная до абсурда демократия. А при матриархате женщина должна оставаться женщиной, но при этом занять доминирующие позиции в обществе. А феминизм – это доведенная до абсурда демократия.

А вот в России, стремящейся выйти из кризиса, статистика засвидетельствовала преобладание женщин в среднем и мелком бизнесе, а среди выпускников-медалистов – 80 процентов девочек.

– В чем плюс того, что женщина займет лидирующие позиции?

– Не лидирующие, а доминирующие. Тогда общество станет жить по ее ценностям и ориентирам. Если, допустим, у мужчины приоритеты: война, соперничество, культ силы, то у женщины: мир, семья, деторождение.

– Такое общество будет лучше?

– Это общество будет более гармоничным, в нем будет больше добра и мира, взаимности в отношениях людей. Мировое сообщество должно стать таким или не выживет вообще: погибнет от конкуренции и техногенных катастроф.

– Вы сегодня можете сказать о себе, что реализовались как женщина?

– Я не отделяю свое женское начало от человеческого. Я везде поступаю как целостная личность. Я же не сяду за этот стол – и все, декан сидит, и я забыла, что я женщина. Это же невозможно. Я – женщина-декан. Я – женщина-преподаватель. И конечно, традиционно: женщина-мать, женщина-жена, женщина-дочь, женщина-хозяйка… Просто в человеке либо есть какие-то качества, которые позволяют стать лидером, либо их нет. Они и в мужчине точно так же могут присутствовать и отсутствовать.

– Нередко вас можно увидеть в национальных костюмах. У вас большой гардероб?

– Весь мой гардероб – полтора метра. Я имею в виду – если взять и вывесить все на плечики в один ряд.

– Вы следите за модой?

– Нет. Я не считаю нужным следовать модным течениям, важно просто иметь свой стиль. Например, все мои юбки – длинные, я просто не позволю себе носить короткое. Точно также, как никогда не надену очень декольтированную блузку.

– Учитывая ваш характер: вы склонны к эпатажу?

– Он был мне присущ. Я его зафиксировала и сегодня из себя его выдавливаю. А что касается национальных костюмов… Обязывает должность. Из каждой поездки стараюсь привезти что-нибудь особенное, какой-нибудь наряд, головной убор. Конечно же, учитывая специфику нашего факультета, я умею обращаться со сложными деталями одежды стран Востока. Но однажды я шла по кварталу Египта, зная, что платок на моей голове завязан неправильно: стояла страшная жара, и мне было гораздо комфортнее убрать концы ткани наверх, а не оставить их вокруг шеи. А дети бежали за мной и кричали: «Али Баба! Али Баба!»

– При сегодняшней свободе нравов студенты часто позволяют себе вольности в одежде. Как вы относитесь к этому?

– С этим у нас строго. Я не морализатор, но стараюсь объяснить девушкам, что мода – это не просто что-то от декорации, она имеет глубокий смысл. И не надо пользоваться той модой, смысла которой вы не понимаете. Например, голый живот – табу во многих религиях. Традиция оголять эту часть тела пришла из танца живота, ведь в обычной жизни у мусульманок закрыто все. Да, наверное, это красиво, но отдаете ли вы себе отчет в том, где и для чего исполнялся этот танец?

Открывая некоторые части тела, вы открываете чакры, что небезопасно. Ведь это энергетический канал общения с внешним миром. А энергия, как известно, бывает разного характера. Когда на открытую чакру попадает, как говорили на Руси, «дурной глаз», он передает плохую энергию вам – и вы заболеваете, у вас расстраивается психика и наблюдается упадок сил.

– Откуда вы черпаете свою энергию?

– Сейчас для восстановления сил у меня осталось одно средство – многочасовые прогулки по лесу. И еще я очень радуюсь, когда что-то хорошее происходит с моими студентами…