Валерий Гришмановский, декан факультета повышения квалификации ЧГАА: «Если не психовать и напрячь мозги – добиться можно всего»

Вероятно, многих удивило, что Валерий Гришмановский стал деканом Челябинского агроинженерного университета. Все, кто знают Валерия Владимировича хорошо или «по касательной», привыкли видеть в нем чиновника. Почему он согласился возглавить факультет вуза? Какие университеты помогли ему стать здоровым карьеристом? Что питает его оптимистические настроения? Чем кризис отличается от стресса? Об этом и многом другом мы говорили с Валерием Гришмановским.

Источник энергии

– После многих лет работы во властных структурах вузовский факультет для вас – тихая гавань или место, где предстоят большие дела?

– Я не устаю повторять слова любимого мною философа и сатирика Ежи Леца, которые звучат примерно так: не создавайте ничего великого, вы не представляете, сколько сил придется приложить вашим последователям, чтобы все это разрушить. Поэтому ничего великого я не затеваю. Этот «легкий насморк» прошел через четыре дня. Дел много, а я не привык к работе относиться формально, вот и все.

– Был конкурс на замещение вакантной должности или пригласили именно вас?

– Меня пригласили, а думал я над предложением три дня.

– Что послужило причиной столь скорого согласия?

– Иллюзии. Сами стены ЧГАА для меня родные. Я окончил этот вуз (тогда Челябинский институт механизации и электрификации сельского хозяйства), потом работал здесь в проблемной лаборатории. И на всю жизнь ЧИМЭСХ как будто источник энергии в меня вложил – батарейку такую мощную.

– Почему вы, горожанин, поступили в сельскохозяйственный вуз?

Надо сказать, что в школе я мало учебой занимался. Гормоны играли, и район был своеобразный – Ленинский. Меня чуть было не поставили на учет в инспекции по делам несовершеннолетних. Авантюрность во мне была, да и сейчас, наверное, осталась. Но мама всегда говорила, что надо поступать в институт, что инженер – это очень престижно. Ради ее спокойствия я сдал документы в ЧПИ, но экзамены завалил. А поскольку в те времена роль Советской армии не принижалась, и мы искренне считали, что это «школа жизни», то я не задумываясь пошел в армию. К тому же хотелось поскорее стать взрослым, самостоятельным.

Осознание того, что надо получить высшее образование пришло только в армии. Наверное, там к желанию учиться подмешался еще и здоровый карьеризм. Очень сильно захотелось стать начальником. В армии я через год стал младшим сержантом, потом сержантом. У меня был взвод, командовать получалось безо всякой дедовщины. Я уже тогда понимал, что на всякое зло найдется другое зло, и тебе аукнется рано или поздно. А почему ЧИМЭСХ? Был у меня друг, два старших брата которого окончили этот институт. Один стал главным энергетиком где-то в Свердловской области, другой тоже занимал руководящую должность. «Хорошо», – думал я. Кстати, всегда считал, что не останусь в Челябинске, а уеду куда-то по распределению. Ничто меня здесь не держало.

Люди и гвозди

– Армия действительно оказалась «школой жизни»?

Спустя много лет я понял, как важно чему-то научиться именно в молодом возрасте, когда ты еще как губка все впитываешь. Я освоил в армии радиотехнику, азбуку Морзе и печатание «не глядя» на телетайпе, что сейчас очень пригодилось в работе с компьютером. Учили и отжиматься, и прыгать, и стрелять, и шить, и волосы стричь. Портняжить научились особенно те, кто любил красиво одеваться. Они форму подгоняли мастерски.

Но самое важное – я научился выстраивать взаимоотношения с людьми. Да и национальной терпимости армия того времени учила: у нас служили и прибалты, и украинцы, и москвичи (мы их рассматривали как отдельную нацию), и представители Азии. Служил я в Туркестанском военном округе. А позднее пришлось в ВПШ учиться с таджиками, туркменами – это уже были партийные руководители. Интересно все это. Еще я понял в армии: пока молод, в тебе отсутствует страх, что можешь погибнуть. Когда начались проблемы на Даманском, мы спокойно воспринимали возможность поехать туда. И патриотизм в нас тогда воспитывали. Я сторонник того, что в молодые головы надо вкладывать позитивные вещи. Сегодня апатия молодых людей не случайна: «Ничего не хочу, отстаньте от меня». Или: «Да я только потому учусь, чтобы вы не доставали».

– Своего сына «напрягаете» серьезными требованиями?

– (Смеется.). «Напрягаю»... учебой. Правда, жалею, что поначалу определили его в лицей. Ребенок – хрупкий материал, чуть пережал и можно таких последствий ожидать, которые не исправишь. Мы вынуждены были его забрать из 11-го лицея, потому что там был полный перенапряг. Это своего рода завод. Мне нравится клип у Pink Floyd: входят люди, а выходят гвозди. И если ты не вписался вот в такой «заводик», то просто выбраковываешься. Жаль, что не поняли этого раньше. Мы перевели сына в обычную школу, но за знания боремся. Я это с завода вынес, из армии и из института: если хочешь, чтобы у тебя что-то хорошо получилось, надо попотеть, напрячься так, чтобы тебе было неприятно.

– Но вы же пришли к такому выводу благодаря собственному опыту?

– Инстинктивно. Пытаешься идти путем наименьшего сопротивления, доходишь до определенной точки и начинаешь понимать, что это не то – надо поднапрячься, поработать над собой. Последний пример: когда работал в Федеральном агентстве кадастра объектов недвижимости, за год пришлось усвоить столько бесполезного, на первый взгляд, материала, но это надо было сделать, чтобы понять суть. В документах – одно, в инструкциях – другое, а делать приходится в зависимости от ситуации. И приблизиться к «золотой середине» можно, только владея всем комплексом. Конечно, в идеале такого быть не должно. Но это уже законотворческие задачи. А после армии и работы на заводе я пришел в ЧИМЭСХ на рабфак, потому что был некий комплекс, что школьную программу уже подзабыл.

Оставить поляну зеленой

– Однако вы с отличием окончили институт и высшую партшколу. Это тоже комплекс, или настолько увлеклись учебой, что все легко давалось?

– В институте вообще не думал об оценках. Может быть в этом и суть – когда не ставишь перед собой такой цели, все получается? Я, наоборот, чувствовал себя троечником. Но учился без напряжения. На первом-втором курсах, правда, было очень легко. Во-первых, помог рабфак, разбудил мыслительные способности. Потеть приходилось над высшей математикой, я к ней серьезно относился. Во-вторых, помогала армейская добросовестность, хотелось делать все правильно. В-третьих, большую роль играло то, что жил не в общежитии, а дома. Благодаря этому я, человек увлекающийся, не был вовлечен в частые студенческие посиделки. А на третьем курсе, когда пошла инженерная составляющая, учиться стало еще легче.

– В аспирантуру не предлагали пойти?

– Предлагали. Но опять сработало желание быть начальником. Я остался на кафедре и продолжал работать над темой диплома, то есть делать из этого диссертацию под руководством Николая Егоровича Епишкова. Настроился на это. Но тут какой-то кадровый потенциал иссяк – мне предложили стать освобожденным комсомольским работником. Тема комсомольская, честно скажу, далека была от меня, за исключением культурно-массовой составляющей в ней. Да и перспектива ответственности, отчетности несколько пугала. Но получилось людей объединить. Мы пытались работать неформально. Чем-то удивляли: листовки, к примеру, расклеили в домах, куда нельзя было зайти незамеченным. Сейчас бы сказали: «Прикололись ребята». А тогда я здорово за это получил, зато есть что вспомнить.

– Что дала комсомольская школа?

– Комсомол был хорошей школой по части связей, знакомств. Много друзей там приобрел, и дружим до сих пор. Рост, правда, по карьерной лестнице не предполагался. Видимо, ко мне относились осторожно. Не тот формат был. И тогда я снова вернулся на кафедру. Дело пошло интересно, выступать ездили на ВДНХ, в Ленинке работал много. И очень меня удивляло вот что: в диссертациях 1935 года, к примеру, тема рассмотрена четко, конкретно, а берешь современную диссертацию – папка в три раза толще и треть работы – про ведущую роль партии в созревании пшеницы. (Смеется.) И вдруг предложение из райкома партии – поработать. У пацана опять съехала крыша.

– Можно ли по-настоящему дружить, находясь во власти, и с людьми власти?

– Тогда можно было, формальностей не было. До сих пор дружу с таким человеком. Хорошие ребята были, но сейчас они никакие не начальники.

– Что подразумеваете под понятием «здоровый карьеризм»?

– Желание человека самовыразиться. Здесь главное – оставить после себя поляну не выжженной, а зеленой. Это может каждый, если захочет.

– Почему карьеризм здоровый «заболевает»?

– Человек попадает в систему, которую не может изменить, и он делает выбор в пользу карьеры, то есть становится частью этой системы. Если есть у него социальный опыт, если дух его окреп, то он, возможно, не сломается. Но тогда есть вероятность, что машина тебя вытолкнет.

«Да это же Кафка»!

– Вы успели поучиться в высшей партшколе. Что это такое?

– О, в ВПШ все было так интересно. Я классиков марксизма-ленинизма знал по верхам. А тут столько времени, и надо читать основоположников в подлинниках. Что касается «Капитала», я понял, что читать надо Энгельса, а не Маркса. Он был великим переводчиком. Мне эта мысль понравилась в романе Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн – переводчик». Переводить надо не только с английского на русский или с немецкого на английский, а с русского на русский. Мысль довести. И редкие люди этим качеством обладают. Энгельс был таким переводчиком. В небольшой брошюрке он раскрыл суть «Капитала» доходчиво и понятно. Хочешь углубиться – берешь сам «Капитал».

Эта учеба увлекала. Сравнить ее можно вот с чем: идешь по темному коридору, но перед тобой, метра за три, лампочки загораются. И ты уверен, что они включатся и не погаснут за твоей спиной. Сложно было только сознавать, что изменить ничего не можешь, должен принимать все так, как есть. Можно рисковать, но идти тогда придется как в воде: вроде бы движение есть, но медленно получается. Кстати, в партшколе я изменил свое отношение к местным писателям, простился с дурацким снобизмом. Нас познакомили со свердловским писателем Николаем Никоновым, и я прочел один из его романов. С тех пор ищу и читаю произведения наших уральских авторов.

– В ВПШ вы увлеклись экономикой? Сложно ли было потом адаптироваться в новых условиях?

–Я понял, что «вера в светлое будущее» – это не болезнь была, а желание перемен. И когда появился Борис Николаевич... был даже забавный случай: я по семейным делам летал в Москву, а меня пытались обвинить на общем собрании, что ездил голосовать за Ельцина. Но он был мне симпатичен. Была солидарность, накипело внутри против системы. А во время учебы в ВПШ меня заинтересовала, скорее, социология.

За полгода до окончания школы меня позвали работать в УрО РАН (Челябинский филиал). Уже начались партийные шатания, и я решил попробовать себя в роли социолога. Сдал экстерном экзамены в ВПШ, занялся социологическими опросами и увидел, что социология позволяет понять не только процессы, сейчас происходящие в обществе, но даже предугадывать. Поэтому ничему не удивляюсь в дне сегодняшнем. Но в любой ситуации надо делать дело. Можно, конечно, не работать, а отбирать. Можно пристроиться к маленькому крантику и что-то иметь. Но это не работа.

– Что помешало тем, кто был тогда у власти, эту власть сохранить? Дефицит управленческих кадров?

– Даже Достоевский на этот вопрос не ответил бы, наверное. Дело не в управленцах. Дело в том, что одна идея была дискредитирована, поверить в другую за короткий срок не получилось. И потом, Троцкий в своем двухтомнике «Иосиф Сталин» четко описал механизм построения власти посредственностей. Она сильна и рассыплется лишь тогда, когда ее винтики не будут востребованы.

– Чего больше в настроении сегодня – пессимизма или оптимизма?

– Когда-то мой отец сам сделал проигрыватель для пластинок, а я его разобрал. Мне было лет восемь. Как же я испугался. Но потом успокоился, стал вспоминать, где что было, и собрал. Получилось! Уже в институте была такая же история с серьезным радиоприемником. Собрал. Я понял, если не психовать и напрячь мозги – добиться можно всего. В данной ситуации, несмотря на метания, тоже все разрешится хорошо. Когда читаешь Кафку, все кажется фантастикой. Но сам преодолеешь какой-то путь, оглянешься и поймешь: да это же Кафка! Как бы ни было трудно, надо сметану своими лапками взбивать, это не бессмысленно.

Взрыхлить целину

– Не жалеете, что не пошли по пути защиты диссертации, не стали преподавателем много лет назад?

Наверное, я пришел туда, куда должен был прийти. Меня сегодня пугает волна диссертаций в стране. Ученые труды должны быть честными, я уже говорил о впечатлениях, вынесенных из архивов Ленинки. Было понятно, что околонаучных работ и откровенно высосанных из пальца больше, чем настоящих. Особенно злило, когда мне говорили, что так и должно быть. Возможно, у меня что-то и получилось бы, но был бы я доволен этим? Не знаю.

Я приобрел другой опыт и уверен, что за 15 лет работы в администрации сделал немало хорошего. Помогал и до сих пор помогаю людям. Можно и сегодня вернуться к диссертации, защититься. Но это не цель, в свое время я избежал соблазна впасть в «понты», называю их рогами, потому что «понтами» и зацепиться можно. Это своего рода болезнь – соответствовать неким стандартам: иметь «тачку» только такой марки, визитку только такого дизайна, костюм только с определенным лейблом. Потому что без них ты ничего не весишь. И диссертация сегодня в этой среде относится к «понтам». А у меня вместо диссертации – доброжелательность к людям. Хотя, с точки зрения карьеры, я веду себя неправильно.

– Но ведь была отличная возможность заняться бизнесом?

– Были попытки. (Смеется.) Не зря сельскохозяйственный институт заканчивал, одно время я тюльпаны выращивал на продажу. Затем создавал коммерческое предприятие, и этого хватило, чтобы понять – не мое. Мне тогда повезло, Павел Рыжий позвал меня работать в администрацию, и сегодня, если говорить о бизнесе, у меня впечатление, что на какое-то время я выпал из жизни. У нынешних бизнесменов за то время, что я работал в административных кругах, накачалась определенная группа мышц. У них как будто легко получается: позвонить кому надо, договориться и так далее. Но сколько это здоровья уносит – вижу по своим близким друзьям. Если в состоянии постоянного кризиса жить можно, то стресс не обманешь.

– Среда, в которой вы оказались сейчас, комфортнее для вас?

– Я оказался в абсолютно новой для себя ситуации. Но чувствую себя настолько комфортно, будто никуда не уходил. Мне понятны цели, к которым надо стремиться и задачи, которые предстоит решать. Знакомство с нюансами продолжается.

– Факультет повышения квалификации и переподготовки – это своеобразный аккумулятор происходящего в науке и экономике сегодня, на основе которого создаются ваши программы?

– ФПК в нашем вузе был создан в 60-ых. Тогда на переподготовку приезжали к нам не только специалисты сельхозпредприятий, но также преподаватели Уральского региона – из Кургана, Оренбурга, даже Перми. Финансировало повышение квалификации государство, поскольку все было централизовано.

Сегодня медленно и болезненно, но и эта отрасль образования должна перейти на рыночные рельсы. Если правительству – областному или федеральному – потребуется подготовить или переподготовить специалистов, они будут выделять деньги, но только через конкурс. То есть мы должны выиграть право обучить специалистов. Есть также замысел создания в рамках факультета укороченных курсов – например, 500 учебных часов – для желающих открыть собственное дело. Думаю, это сегодня должно быть востребовано.

Мы пока отстаем от той же Европы в развитии интенсивного образования. Жизнь коротка, и не у каждого человека есть возможность учиться 17 лет, потому что некому его кормить и содержать. Мы должны предложить укороченный образовательный цикл, которого человеку будет достаточно, чтобы открыть свой бизнес. Или подготовить специалистов, крайне необходимых на том или ином производстве.

Кроме того, нашим студентам будут предложены курсы по углубленному изучению отдельных дисциплин, а также освоению персонального компьютера. И я не соглашусь, что это «выколачивание бабок» из студентов. Во-первых, курсы – необязательные. Во-вторых, в наших школах разный уровень подготовки детей. И не секрет, что первокурсников приходится сначала дотягивать до вузовской программы. Но это невозможно делать бесплатно. Педагоги не обязаны восполнять пробелы в работе школьных учителей, а у студента пропадает мотивация заниматься серьезно. Студент не виноват, что его плохо учили в школе. А педагог не может засевать асфальт, на котором не взойдет ничего, надо взрыхлить хотя бы эту целину.

– Должны ли мы и в области образования гнаться за Европой?

– Были когда-то у ЧИМЭСХ свои учебные хозяйства, куда институт вкладывал деньги и силы студентов, где испытывалась новая техника. Но теперь отечественные «железяки» уже никому не нужны. Сегодня, чтобы вырастить картофель, который будут брать, владельцы хозяйств вынуждены закупать импортные линии по обработке продукции, начиная от посадки и заканчивая мойкой.

Если говорить о технологиях, границ, по-хорошему-то, быть уже не должно. Мы видим, что не стало границ в спорте: какая разница, какой стране этот спортсмен принадлежит? Это ведь достижение отдельной личности, и мы за него должны радоваться, потому что это лишь подтверждает, что человек многого может достигнуть. На мой взгляд, это относится и к области научной, образовательной. Сегодня уже ясно, ученые едут туда, где для работы создаются лучшие условия. Мне сейчас нравится цикл передач с Евгением Ясиным «Тектонический сдвиг». В одной из них он привел пример, что сегодня самыми продвинутыми по части впитывания знаний являются китайцы. Но, что интересно, ученые китайские, которые делают открытия на чужбине, приезжают в Китай двигать науку, и у них ничего не получается. Значит, не только в деньгах дело.

– Вы из тех, кто не боится глобализации?

– Бояться надо безумных людей, которые интерпретируют происходящие процессы и возбуждают агрессию. Особенно в молодежи. Я очень много читал о движении хунвейбинов, вот что страшно. Еще пугают тенденции сломать преемственность. Очень опасная вещь. Важно сохранить цепочку: мудрый – достаточно опытный – молодой. Не помню, кто сказал: если ты молод, но не революционер, то ты уже старик, а если ты старик, но не консерватор, то ты уже умер. Я бы сказал еще так: если ты – старик, но все еще революционер, то ты – сумасшедший.