Виталий Толстиков, доктор исторических наук, профессор ЧГАКИ: «Закрытость информации сыграла с нами злую шутку»

Виталий Толстиков возглавляет кафедру истории Челябинской академии культуры и искусств. Им написано 12 монографий, учебных пособий, около 200 научных статей. В 2008 году его книга о «серебряном веке» в истории русской культуры была признана лучшей в области научной литературы. Но ученые нашей страны и мира знают Виталия Семеновича как автора книг о химкомбинате «Маяк» и экологических катастрофах 1957 года и конца 40-х. Он был первым ученым в нашей стране, кто в начале 90-х начал заниматься историей отечественной атомной промышленности.

С юга страны на Южный Урал

– Вы ведь родились и выросли далеко от Челябинска?

– Мои предки – старообрядцы, выходцы из Подмосковья – поселились в Сумской области в конце 17 века. Там я и родился. Украинский городок Дружба стоит почти на границе с Россией и недалеко от границы с Белоруссией. Помню, на нашей железнодорожной станции, через которую идут поезда из Москвы в Киев, стоял памятник трем сестрам-республикам. Не знаю, сохранился ли?

– Исторический факультет Одесского университета выбран был неслучайно?

– Я с детства любил читать книги по истории и географии. У нас дома была очень хорошая библиотека, много старинных книг. Правда, отец потом решил подарить библиотеку району и что стало с этим богатством – не знаю, не видел их в районной библиотеке, как будто растворились. До сих пор помню прекрасно изданную до революции серию о русских генералах, книги о Средней Азии и Кавказе. Много было иностранной художественной литературы. Так что я был начитанным молодым человеком и уже тогда хотел изучать историю. Но после школы сначала поступил в техническое училище, получил специальность слесаря, два года отработал на Херсонском комбайновом заводе и только потом поступил в университет.

– Вас не смущало, что историческая наука в Советском Союзе была служанкой политики?

– Многое зависит от самого человека. Я всегда старался выбирать золотую середину, работал с документами в архивах – это расширяет кругозор и учит объективности. Конъюнктурных колебаний всегда можно избежать.

– С юга Украины на юг Урала попали по распределению?

– Мог остаться в Крыму, но я выбрал Южно-Уральскую железную дорогу, отдел учебных заведений. Романтиком был, захотелось поехать в дальние края. (Смеется.) Шел на комиссию по распределению с твердым намерением остаться в одном из курортных городов и в считанные минуты передумал. Но ни разу потом не пожалел об этом. Мне здесь люди очень понравились – не испорченные какие-то, доброжелательные. Может быть, те, кто живет здесь постоянно, этого не замечают. А вот когда приезжаешь на Урал издалека, это чувствуешь. Меня направили в 131-ю Карталинскую железнодорожную школу, сразу на 11-й класс поставили. Преподавал историю, обществоведение, астрономию и даже немецкий язык. Классное руководство у меня было. Хорошая нагрузка. А главное, очень скоро увидел результаты своего труда, потому что через год у меня уже был первый выпуск.

– Девчонки, наверное, влюблялись в молодого историка?

– Симпатизировали и заигрывали, все было.

– Вам-то интересно было в школе работать, разве не мечтали уже тогда о карьере ученого?

– Еще как мечтал, готовился к научной работе и собирался в аспирантуру родного университета, но события заставили остаться в Карталах, меня избрали секретарем горкома комсомола, потом перевели в обком.

– Могли отказаться. Или решили, что это шанс сделать быструю карьеру?

– Даже не думал об этом. Меня соблазнила работа с молодежью, поездки по области, новые знакомства. Я занимался созданием студенческих стройотрядов. Интересно было работать. Это не было политикой, хотя в 1969 году пригласили работать в отдел пропаганды и агитации обкома партии. Но вскоре появилась возможность поступить в аспирантуру Академии общественных наук, в Москву. И я это сделал. Снова работал в архивах, в Ленинке, много интересных документов удалось изучить. К примеру, познакомился с дневниками Николая II.

– Каким человеком вам показался последний российский царь?

– Отстраненным от жизни. События того времени были настолько судьбоносными для страны, все грохотало и рушилось, а в его дневниках никакого анализа происходящего. Возможно, он делал это специально, его тяготила государственная работа, он не готов был к ней.

«Лисий хвост»

– А защищались по какой теме?

– Вот с этим была проблема. Меня занимала дореволюционная история России, но мы не могли выбирать тему самостоятельно, меня обязали заниматься темой «Творческая активность рабочего класса в борьбе за технический прогресс». Период 60-х, 70-х.

– Творческая активность, действительно, была?

– Она проявлялась в рационализаторстве, изобретательстве. Правда, не все изобретения внедрялись, потому что на первом месте стоял производственный план. А внедрение новшеств требовало перестройки технологий - начнешь этим заниматься, план не выполнишь и никто по головке не погладит. Поэтому мы все больше и больше отставали от Запада по уровню производства, а значит и по уровню жизни. В 1969 году я поехал в Италию по линии «Спутника» и увидел, насколько сильно отстаем. Помню, повез открытки с видами Челябинска, где по проспекту Ленина всего один-два троллейбуса идут и одна машина. Стыдно было дарить итальянцам эти открытки, потому что там все улицы в то время уже были заполнены автомобилями. Динамика жизни в Европе была уже совсем другой.

– Была перспектива после защиты остаться в Москве?

– Нет, меня направлял на учебу Челябинский обком и нужно было вернуться. Хотя желание поработать в Москве, конечно, имелось. Моим научным руководителем был заместитель главного редактора «Правды» Иван Ворожейкин, он предлагал остаться. Но я вернулся в Челябинск, год поработал лектором обкома партии, а потом получил направление в Озерский горком партии, тогда этот город назывался Челябинск-40.

– Вот почему вами написано столько работ об истории атомной промышленности на Урале, катастрофе 1957 года на химкомбинате «Маяк» и его последствиях?

– Чернобыльская авария, конечно, ужасная вещь, но именно она тогда разрушила завесу секретности событий 1957 года на «Маяке». В начале 90-х мы с Владимиром Новоселовым, ныне доктором исторических наук, начали работу над книгой «Тайна «Сороковки». Это история строительства и освоения ядерных объектов химкомбината «Маяк». Она стала одной из первых книг в России по данной проблематике. «Маяк» был первым секретным атомным комбинатом, а Озерск – первым закрытым городом в СССР. Затем написали книгу «Атомный след на Урале», уже о последствиях аварии.

– Это стало возможным, потому что открыли архивы?

– Только приоткрыли. Около двух лет мы потратили на то, чтобы добиться этого. Помогло, конечно, личное знакомство с руководителями атомных предприятий области. Но многие документы по сей день остаются закрытыми. Архивные фонды предприятий не до конца обработаны, сейчас эта работа идет.

– Из тех документов, с которыми удалось познакомиться, можно было сделать выводы, что стало причиной катастрофы 1957 года?

– С точки зрения науки, просчет. Тогда не только советские физики, но и американские, английские считали, что жидкие радиоактивные отходы, которые еще не научились расщеплять, чтобы сделать их безопасными, не могут взорваться. Во многом ведь шли на ощупь. Отходы хранились в так называемых банках вечного хранения – это цилиндрические емкости из нержавеющей стали (каждая на 180 тонн), которые вертикально располагаются в земле, вокруг них контур, наполненный водой (она постоянно охлаждается), а сверху еще один контур из высокопрочного бетона толщиной 2-3 метра. Считалось, что так их можно хранить бесконечно долго. Но специальных приборов, фиксирующих состояние этих отходов, тогда не было. Пользовались приборами для химической промышленности. Поскольку радиоактивная среда очень агрессивна, эти приборы вышли из строя. Однако никто не придал этому значения. Это уже элементарная халатность.

Постепенно охлаждение прекратилось совсем, и температура жидких отходов стала повышаться. Над хранилищем появился желтый дымок – снова не обратили внимания. Потом сильная задымленность возникла в подземных переходах. За 15 минут до аварии бригада дежурных электриков и слесарей отнесла это на счет замыкания в электропроводке. Они еще в санпропускнике были, душ принимали, как все это рвануло. Температура отходов достигла 330 градусов по Цельсию к тому моменту. В результате взрыва 18 миллионов Кюри радиоактивности осело на территории комбината, а два миллиона было поднято на километровую высоту. И этот «лисий хвост» (так его называли, потому что хвойный лес стал рыжим) протянулся в сторону Каменск-Уральского, Тюмени.

Бумеранг секретности

– Ликвидаторы аварии знали, с чем они имеют дело?

– Многие не знали, не хватало дозиметров, защитных средств, особенно у солдатиков-срочников. Даже не все работники «Маяка» знали, какие меры предосторожности нужно соблюдать. Культура производства была низкой. У нас всегда считалось, главное – производство, план. О безопасности не заботились. Поэтому при строительстве комбината выбрасывали из проектов санпропускники, средства защиты, отказывались от более совершенных технологий. И на первых порах на «Маяке» происходили чудовищные вещи: загрязненность радиоактивными аэрозолями в цехах превышала допустимые нормы в сотни раз. Телефонные трубки, ручки дверей «звенели». Люди приходили на работу и не переодевались, работали в своей одежде. Обедали в цехах. Душ не принимали после работы. В начальный период работы комбината повышенную норму облучения получили около 19 тысяч человек. Болели, лечились, раньше ушли из жизни.

Авария 1957 года многое заставила пересмотреть. Появились санпропускники, душевые, спецодежда... А после аварии особенно пострадали ликвидаторы-военнослужащие. Специалисты знали, что к чему, и пострадали в меньшей степени, потому что применяли средства индивидуальной защиты, дозиметры у них были. А вот солдатики потом уехали в свои города и веси (из Средней Азии много было ребят) и что там с ними стало – никто не знает. Облучению в Челябинской, Свердловской, Курганской областях в процессе этой аварии и Теченского инцидента подверглось по официальным данным более полумиллиона человек.

– Вы потом привлекались к разработке программ по реабилитации территорий и людей. Насколько они существенны, на ваш взгляд?

– Реабилитация территорий – процесс естественный. Еще долгое время они будут закрытыми, все зависит от активности радионуклидов. Что касается людей, очень долго этот вопрос вообще не решался. Государство старалось отстраниться от аварии, перекладывая все проблемы на областные власти или на комбинат. Карачай, к примеру, засыпают за счет средств комбината. Закон о льготах для «ликвидаторов» и само слово появились тоже только после Чернобыля. Просто терпеть уже было нельзя.

– Что-либо подобное случалось в Штатах?

– Случалось, но это были менее заметные аварии. Если у нас поначалу высокоактивные жидкие отходы сбрасывались в Течу, то американцы их тоже сбрасывали в реку Колумбию, только Теча – маленькая речушка, а Колумбия – полноводная, больше Волги. У американцев тоже есть загрязненные территории, но от населения этой информации никто не только не скрывал, но были четкие предписания на сей счет, запреты. Кроме того, американцам, живущим вблизи таких территорий, с самого начала полагались социальные льготы. У нас не только никаких льгот не было, но секретность сыграла с людьми злую шутку. Закрытость информации до сих пор возвращается бумерангом атомщикам. Былая секретность породила у наших людей радиофобию.

– И легенды о мутации?

– Много и об этом шумят, хотя явных генетических последствий учеными не выявлено ни среди людей, ни среди животных. Специалисты предполагают, что мало еще времени прошло, чтобы делать какие-то кардинальные выводы. Сегодня если взять продолжительность жизни в Озерске, то она выше, чем в Челябинске. Социальные факторы здесь играют свою роль. В этом городе всегда были выше зарплаты, обеспеченность жильем, продуктами питания.

Мысль не останавливается

– Ваши книги многим открыли глаза на происходящее?

– Они были написаны для широкого читательского круга, мы хотели, чтобы люди узнали правду.

– Большим ли был тираж этих изданий?

– Первая книга сначала вышла тиражом 40 тысяч экземпляров, второе издание составило 15 тысяч. Тираж книги «Атомный след на Урале» – 10 тысяч экземпляров. Это, конечно, очень мало. Она моментально разошлась. Сейчас мы ведем разговор о том, что надо вторую книгу переиздать. И надеемся написать еще одну книгу по мере обработки архива «Маяка». Это будет тоже книга об экологии, о социально-экологических последствиях атомного производства.

– Если удастся попасть в архивы и книга будет написана, есть ли спонсоры, чтобы ее издать?

– Издание первой книги финансировала администрация Озерска, Николай Подольский понимал это правильно. Нашлись спонсоры и для издания «Атомного следа на Урале». Думаю, и сейчас найдутся такие люди, ведем переговоры. Вообще, мы задумали с Владимиром Новоселовым написать книгу «Атомный проект на Урале», то есть не только о «Сороковке».

– В 2008 году вы стали лауреатом на лучшую научную книгу, но это уже был труд не об истории ядерной промышленности на Урале и не об экологии, а о российской культуре.

– Есть две темы, которые меня особенно интересуют, – атомная промышленность, ею в России пока мало кто занимается, и тема истории культуры. Самое интересное время в российской культуре, самый плодотворный период – вторая половина 19 века и первая треть 20-го. Этому периоду я посвятил свое исследование «Культура России во второй половине 19 века и первой трети 20 века». Она может стать учебником, но написана также для широкого читательского круга. Мне давно хотелось исследовать так называемый «серебряный век» нашей культуры, о нем в советское время не говорили. Когда я учился, термина даже такого не было. А известно, что философ Бердяев, критик Маковский называли это время настоящим реннесансом русской культуры. «Серебряный век» дал России художников, поэтов, балетмейстеров, артистов мирового уровня. Это настоящий взлет в русском искусстве. И еще я писал о культуре русской эмиграции, ее всплеск – продолжение «серебряного века».

– Не возникает желания уйти с преподавательской работы и засесть только за книги?

– Нет, мне нравится моя работа со студентами, я молодею с ними. Они такие интересные сейчас – более свободные, открытые, информированные.

– Думали ли вы, что когда-нибудь будете работать в академии культуры?

– Я всегда хотел работать в вузе, и жена моя об этом постоянно говорила. Но только в 1987 году мне предложили возглавить кафедру истории в тогда еще институте культуры. Я согласился, не раздумывая.

– Трудно было войти в студенческую среду?

– Нет, потому что я этого не страшился. В какой-то степени помогла работа в качестве заведующего отделом студенческой молодежи обкома комсомола, благодаря которой я знал все вузы в области и студенческую жизнь изнутри.

– Метаморфозы, которые и сегодня происходят с историей нашего Отечества, вас как педагога не смущают?

– Сегодня много книг с документами и вариантов учебников, всегда можно найти нужную информацию. Есть, конечно, базовые вещи, которые рекомендуются, есть установка. Но вариативность никто не запрещает. И я всегда советую студентам читать разнообразную литературу, стараться опираться на документальные источники. Для настоящего историка работа с документами – особый кайф. Это такое обогащение, ты начинаешь как будто жить в том времени, овладеваешь его языком...

– А любознательности у современных студентов достаточно для этого?

– У большинства интерес к истории большой, много читают, хорошие рефераты ребята пишут. В аспирантуру поступают на историю, особенно выпускники специализации музееведения. В этом году в нашей аспирантуре будет первая защита кандидатских диссертаций по истории. Сейчас у нас уже восемь аспирантов, трое готовятся к защите.

– Ваши студенты любят своего профессора истории?

– (Улыбается.) Без ложной скромности скажу – любят. Потому что я их люблю и отношусь к ним по-доброму. Вообще по жизни я шел с принципом: делай добро людям. И на партийной работе, и на комсомольской. Не люблю людей обижать, стараюсь понять их.

– Вам, наверное, можно уже не готовиться к лекциям, столько книг прочитано за долгую жизнь, документов изучено?

– Хотя многое знаю и все помню, но готовлюсь к каждой лекции, потому что постоянно появляется новая информация. Читаю журналы, книги... мысль не останавливается.

– Вы последовали примеру отца, собрали домашнюю библиотеку?

– У меня всегда была возможность покупать книги и сегодня в моей библиотеке около трех тысяч томов.