Федор Кондрашов, доктор биологических наук, завлабораторией Эволюционной геномики в Центре геномной регуляции (Барселона, Испания): «Чтобы стать хорошим специалистом в биологии, за образованием нужно ехать на Запад»

С Федором Кондрашовым мы познакомились благодаря проекту фонда Дмитрия Зимина «Дни науки в Челябинской области». Федор приехал в наш город вместе с другими талантливыми молодыми учеными, приглашенными фондом «Династия» читать лекции о последнем слове в молекулярной биологии студентам и школьникам. Не удивительно, что занимающийся проблемами геномики ученый мечтал попасть в города, связанные с именем великого русского генетика Николая Тимофеева-Ресовского, – Миасс, Озерск, Снежинск. Однако в закрытые наукограды его не впустили. Вероятно, сработала старая чекистская закваска, ведь Федор Кондрашов учился в США, кроме российского имеет американское гражданство. Сегодня он заведует лабораторией в Испании. Мы говорили с ним о разнице в развитии биологии в России, США и Европе, о том, как поступить в американский университет, об авторитаризме и системе грантов в науке.

– Насколько наше образование в области точных наук, в частности, биологии, сегодня отстает от западной школы?

– К сожалению, в России дело с биологией обстоит еще хуже, чем с другими точными науками. Причиной этого частично является исторический фактор – истребление советских генетиков-биологов мирового уровня в 30-е годы прошлого столетия, лысенковщина. Многие были убиты, многие сосланы в лагеря. Для меня лично интересна была поездка в Озерск, Снежинск, Миасс, потому что в «шарашке» недалеко от этих мест работал Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский. Его знал мой дед, они встречались уже после войны. Еще в 20-х годах прошлого века Тимофеев-Ресовский сделал классические работы, положившие начало открытию природы генов. Если бы его не сослали в лагерь, где он чудом выжил, если бы не уничтожили Николая Вавилова, других ученых, кто знает, какую бы роль сегодня играла Россия в этой области науки. Но биология в нашей стране не восстановилась с тех времен, школа была истреблена. Все это в какой-то мере усугубилось отъездом ученых, особенно биологов, в перестроечное время, которые рванули на Запад при первой же возможности. И сегодня в России биологии, как науки, на современном молекулярном уровне просто нет.

– И это накладывает отпечаток на образование.

– Безусловно. Очень важно, чтобы в университетах работали люди, которые не только хорошо преподают, но сами занимаются передовой наукой, чтобы студенты могли слушать лекции человека, который лично занимается самыми передовыми исследованиями. Часто бывает, что такие ученые – плохие лекторы, потому что они исследователи, и им преподавание не очень интересно. Но возможность получить информацию от классика, живущего в тематике, может очень сильно повлиять на становление будущего ученого и много чего дает студенту. Отсутствие же взаимодействия образования с практической наукой – огромный недостаток.

– Можно ли сегодня сравнивать вузовское образование вообще в Штатах и России?

– Я только могу предполагать, как это происходит в России, потому что учился в Штатах с шестого класса школы, потом были Саймонс Рок Колледж, Университет Калифорнии в Дэйвисе и Университет Калифорнии в Сан Диего. Это совершенно другая философия образования, что тоже накладывает определенный отпечаток на человека. Очень большой процент людей, которые слушают лекции по биологии в колледже, – это те, кто хочет стать врачом, в профессорских кругах его называют «примед». Биология как наука его не интересует, его интересуют только хорошие отметки, чтобы потом попасть в самый лучший медицинский вуз. И это, наверное, самое главное различие в образовании двух стран, когда студент колледжа может выбрать самые различные курсы в пределах своих возможностей и знаний, и часто начальные биологические курсы – смешанные. Их берет какое-то количество студентов, которые хотят стать биологами, примеды и люди, которым просто интересна биология, и они хотят прослушать курс. В Штатах совершенно другие общие аспекты системы образования, что очень сильно отличает нашу систему от американской. Еще одно важное отличие конкретно в биологии – во многих университетах США можно в качестве преподавателей получить действующих ученых мирового уровня.

– Не секрет, что сегодня многие талантливые дети мечтают изучать точные науки именно в Штатах. Что нужно для поступления в американские университеты? Какой бы вы дали совет – на что в этом случае человеку сделать упор в последних классах школы?

– Для поступления практически во все вузы США, за редким исключением, нужно сдать SAT – то, с чего скопирован наш ЕГЭ. Это тесты, выявляющие знание английского языка, аналитические и математические способности. Довольно тупой экзамен, собственно, как и наш ЕГЭ, построенный в формате тестов. И в Америке идут дебаты, насколько хорошо этот тест построен и насколько хорошо отражает способности ученика. Смысл его – заставить человека учиться и вызубрить какие-то слова, которых не знает очень большой процент американцев. Они просто никогда не используются в обычной речи, лишь в утонченной литературе или серьезной журналистике.

Но важно понимать, что это один из необходимых показателей для поступления в колледж или университет, но не единственный. Кроме хорошей оценки по SAT, нужно иметь хорошие оценки в школе и проявить свои личностные качества, чтобы доказать, что ты не просто овощ, способный записывать лекции за учителем, чтобы потом сдать тесты, а что ты сам инициативен в собственном развитии и делаешь какие-то шаги для улучшения своих способностей, для их развития и развития своего общества.

Практически у всех детей, которые поступают в лучшие университеты США – лучшие оценки, лучшие данные SAT. И вот среди этих лучших выбираются яркие личности. Может быть, человек добровольно работал с инвалидами или был в каком-то кружке, или у него есть какие-то публикации... Это важно, потому что в американских университетах невозможно получить максимум образования без личной инициативы, успех учебного процесса зависит от того, насколько студент будет самостоятелен. Никто не будет тебя заставлять несколько раз сдавать один экзамен, если ты сдал его плохо. Самое важное, что нужно знать желающим поступить в американские вузы – это другой уровень ответственности за свое развитие и образование. И нужно уметь проявлять инициативу при получении знаний.

– В Америке существует грантовая система. Можно ли, исходя из этого, понять, насколько важны естественные науки в США?

– Шанс получить грант сильно зависит от того, в какой области науки ты получаешь профессию. Если говорить о социальных науках, то уровень их поддержки как в государственных, так и в частных университетах не очень высок. Если говорим о естественных, включая точные – физику, математику, химию, биологию, – то у студентов с самого начала магистратуры есть полная финансовая поддержка. Не знаю ни одной программы в Штатах, где пришлось бы учиться на биолога за свой счет. Если ты попадаешь в эту программу, то в любом университете будешь получать стипендию, на которую можно нормально прожить. Но конкурс при поступлении в магистратуру все равно есть. Понятно, что чем выше уровнем в науке человек пытается пробиться, тем жестче конкурс. В гуманитарных науках немного не так – аспирантам приходится зарабатывать, чтобы финансировать свое обучение. Самая распространенная практика – аспирант параллельно преподает в университете. Так учиться, конечно, гораздо сложнее. Есть еще третий класс обучения – медицинским наукам – в Штатах человек не сразу поступает в медицинские вузы, сначала получает бакалавра и только потом идет в медицинскую школу. Она, как правило, оплачивается, потому что профессия финансово выгодная настолько, что затраты окупаются.

– Высока ли в США финансовая поддержка науки?

– Очень высока. Сравнивать Штаты и Россию здесь не приходится, это как небо и земля. Начнем с того, что сами университеты на другом уровне понимают, как нужно поддерживать ученых. Проще устроены в США и взаимоотношения университетов и федеральных органов власти, существует система экспертов, и федеральные чиновники заинтересованы в развитии науки, в научных проектах. Но самая большая разница – в России поддержка науки сильно монополизирована: либо это происходит по линии РАН, либо это федеральные программы. Поскольку система строится по вертикали, то завлаб, будь он самым великим ученым, всегда сильно зависит от директора института, от РАН и так далее. В Штатах же у тебя есть возможность получить финансирование не только из государственных источников, но и из независимых. Не получилось с федеральным грантом, можно получить его по линии Института здоровья, который является основным источником финансирования биологических исследований. Не получишь здесь, можешь подать на грант Говарда Хьюза – частный фонд, который выдает сейчас очень большие деньги на конкретные научные исследования. Не получишь у них, можешь получить грант от Билла Гейтса... То есть существует схема конкуренции между разными фондами, стремящимися финансировать лучшую науку. Эта конкуренция совершенно отсутствует в России.

– Чем объяснить, что сегодня вы работаете не в Штатах, а в Испании?

– Самый честный ответ – когда я подавал на позиции заведующего лабораторией, это было единственное место, где мне предложили работу. Но выбрал я этот институт не с бухты-барахты. Есть определенная масса плюсов при некотором количестве минусов. Один из плюсов – наш институт в Барселоне молодой, но уже довольно сильный. Он был создан совершенно на ровном месте 8 лет назад и за это время стал одним из ведущих институтов биологии в Европе. И финансовая поддержка моей лаборатории, как и самого института, очень сильная. А это идет на пользу начинающему ученому. В какой-то степени этот институт является правильной моделью для того, чтобы создавать подобный, например, в России.

– Что связывает вас сегодня с Россией?

– С 2003 года я довольно часто приезжаю в Россию. У меня в лаборатории работают несколько россиян – два выпускника МГУ и один из физтеха. Я уже третий раз приезжаю сюда на мероприятия «Династии». По возможности всегда стараюсь бывать в школах и читать лекции. Какое-то время назад я три года подряд ездил в Красноярскую летнюю школу преподавать, довольно сильный там был проект.

– Следите за дальнейшей судьбой этих ребят?

– Те, кто слушал мой курс в Красноярске, уже начинают поступать в МГУ и другие университеты на биологию. В этом году я с девочкой, которая когда-то слушала мой курс в Красноярске, вместе читал лекции уже в другой школе. Это очень приятно.

– Вам не поступало предложения приехать в Россию и создать лабораторию, подобную барселонской?

– Нет. Опять же сказывается разница в системах. Российские чиновники почему-то считают, что это ученым нужно развитие науки, а их задача – только рассматривать предложения этих ученых. Поэтому сегодня в рамках российской действительности невозможно создать то, что необходимо биологам для результативной работы.

– А внутри самой науки в Европе и США есть место авторитаризму?

– Это как плюрализм в области публикации научных статей в журналах. Когда журналов много, то они доступны всем ученым. А при любом появлении плюрализма возникает некоторая внутренняя свобода и ограничение авторитарных возможностей. То же самое с финансированием – много фондов, много экспертных советов. Эта система разнообразия способствует разрушению авторитарных схем и в области поддержки науки, и в освещении научных результатов, и в самой науке.

– Если такое положение вещей в России не изменится, то, на ваш взгляд, отток самых умных и талантливых молодых людей из страны продолжится?

– Из уровня уже состоявшихся ученых все, кто мог, уехали давно. Я говорю в основном про биологию. А отток, который продолжается, он на уровне студентов, аспирантов. Но в принципе, это не так плохо. Чтобы человек стал хорошим специалистом в биологии, он должен за образованием ехать на Запад. Но когда здесь что-то изменится, гораздо проще будет завлекать таких специалистов извне в родную страну, чем создавать здесь все с абсолютного нуля. Но для этого нужны очень серьезные структурные изменения.