Александр Пантыкин, рок-музыкант, композитор: «Рок-музыка не является козырем нашей страны»

Народу екатеринбуржец Александр Пантыкин известен как «дедушка уральского рока», основатель легендарной группы «Урфин Джюс». Но серьезные поклонники театра и кино почитают сегодня композиторский талант Александра Пантыкина. Нынешней весной он стал лауреатом Национальной театральной премии «Золотая маска», написав музыку для лайт-оперы «Мертвые души». Через несколько дней свидетелями этой грани таланта Александра Пантыкина станут и челябинцы: на выходе еще один его музыкальный спектакль – «Балаганчик» Блока в Камерном театре. Так кто же он – известный в музыкальных кругах Сан Саныч? И есть ли вообще в России такая профессия – композитор? О пристрастиях и симпатиях, о культуре и политике, о физике и джазе, об отрицании русского рока мы говорили с гостем нашей редакции Александром Пантыкиным.

Року роково...

– Интересно, чем ценна «Золотая маска» лично для вас?

– Тем, что меня впервые признали как композитора, потому что за композитора меня многие не считали, а некоторые не считают до сих пор. У многих в сознании я остаюсь «дедушкой уральского рока» и только. Они считают, что всю жизнь я занимаюсь роком – выхожу на сцену, бренчу на гитаре и громко пою какие-то песни. (Смеется). Это, конечно, далеко не так. Рок-музыкой я занимался всего четыре года, но занимался плодотворно, у меня была своя группа «Урфин Джюс». Однако назвать меня «страшным рокером» – большое допущение. Главным образом я всегда занимался театром, кино... И поэтому «Золотая маска» дает мне право сменить имидж – возможно, люди поймут, что помимо рока я еще умею и музыку писать. Был интересный случай в Питере, когда наш Свердловский государственный театр музыкальной комедии приехал туда на гастроли со спектаклем «Мертвые души». Пришли мои друзья, которые после спектакля с удивлением говорили: «Саня, так ты еще и композитор что ли»?! (Смеется).

– Даже друзья?

– Ну, конечно. Существует инерция мышления. Поэтому «Маска» важна для меня именно этим.

– С чего начиналось ваше сотрудничество со Свердловским театром музкомедии?

– Главный режиссер этого театра и его художественный руководитель Кирилл Савельевич Стрежнев пригласил меня для создания экспериментального спектакля…

– Вы уже к тому времени окончили консерваторию по классу композиции?

– Нет, только поступил. В 1981 году я окончил УПИ, в 1985 – экстерном – музыкальное училище. И в этом же году поступил сразу на второй курс Уральской консерватории. А в 1986 году Кирилл Савельевич обратился ко мне с предложением – сделать авторскую переработку мюзикла итальянского композитора Травайоли «Добавьте место за столом». Стрежнев переименовал мюзикл в «Конец света», а я собрал рок-группу «Кабинет», которая аккомпанировала артистам вместо оркестра (это была своего рода революция в театре – замена оркестра на рок-группу), и переписал всю музыку, от Травайоли остались только несколько мелодий. Это был мой первый композиторский опыт по созданию музыкального спектакля целиком.

– В афише значились два композитора?

– Не-е-е-т, моего имени в афише не было. Потому что согласно авторским правам, чтобы поставить имя второго композитора, нужно было договариваться с самим Травайоли и с авторскими агентствами, которые с ним работают. Театр ничего этого делать не стал. А я первый раз имел дело с музыкальным театром и потому ни на чем не настаивал! Я же не знал, чем все это закончится...

– И чем же закончилось?

– Спектакль шел до 1999 года с огромным успехом и сняли его только потому, что многие артисты к тому времени сильно «повзрослели».

– Обидно не получить своей доли славы?

– Нет, потому что это был очень полезный опыт. Я познакомился с музыкальным театром, с особым культурным заведением, в котором свои законы. И для меня это была именно композиторская школа. Писать для музыкального театра – особый вид композиторской профессии. Не у всех это получается.

– С тех пор для свердловской музкомедии сделано много чего славного.

– Три спектакля: «Храни меня, любимая», который был посвящен Великой Отечественной войне; «Силикон» – о проблемах школы и школьников; наконец, лайт-опера «Мертвые души». Кстати, все три спектакля были написаны с Константином Рубинским – поэтом из Челябинска.

– Как работалось?

– Во-первых, надо сказать, уже то, что выбор лучшего музыкального театра страны пал на Константина Рубинского, о многом говорит. Отбор среди талантливых поэтов показал, что Костя занимает лидирующие позиции. Второе: в работе Константин Рубинский очень мобилен, маневренен – на все режиссерские и композиторские пожелания всегда откликается с желанием и всегда предлагает очень интересные, необычные ходы. Лично мне работать с ним очень интересно. Считаю, что наше плодотворное сотрудничество и привело во многом спектакль «Мертвые души» к такому количеству «Золотых масок».

– Обидно, что поэт ее не получил.

– И нам было странно и обидно, но, к сожалению, такой номинации нет. Экспертный совет «Золотой маски» нацелен на работу с артистами и режиссерами, потому что это театральная премия. И композиторов до недавнего времени не было в номинациях.

Александр Александрович меняет профессию

– Известно, что вы учились в музыкальной школе и даже занимали первые места на конкурсах юных пианистов. Так почему же после школы поступили в УПИ, а не в музучилище?

– Дело в том, что я в школе много чем увлекался и интересовался. Поэтому сам себе не мог ответить на вопрос, чем же я хочу заниматься после школы. Например, усиленно занимался шахматами и имел первый разряд, был даже «надеждой школы» и все рекомендовали мне заниматься только этим. Еще я был конькобежцем, спринтером, тренировался вместе с Людмилой Сауниной и другими чемпионами мира на стадионе «Динамо». Здесь мне тоже прочили хорошее будущее. Играл в футбол и был капитаном команды. Одновременно со всем этим мне очень нравились физика и математика. Я участвовал в олимпиадах: городских, областных и даже зональных. А музыка в этом большом списке занимала достаточно скромное место. Она не была в то время первой для меня и перед родителями не стояла задача – сделать из меня музыканта или композитора. Они просто хотели, чтобы я всесторонне развивался.

– Семья не давила советами?

– Нет, в семье вообще не было такой тактики. Кстати, пианизмом я тоже довольно серьезно занимался и подумывал даже о карьере пианиста…

– Джазового?

– Нет, я тогда вообще не знал, что такое джаз. Мало того, джаз и рок я в то время отрицал, считал «низким» искусством.

– Будущий «дедушка уральского рока» отрицал рок?!

– Да, это правда. Я занимался академической музыкой, изучением партитур серьезных композиторов – Чайковского, Прокофьева.... Сочинял фортепианные пьесы и даже концерты с оркестром. А в УПИ моя музыкальная образованность была кстати, там проходили бесконечные конкурсы художественной самодеятельности. УПИ был огромной и отдельной страной, где училось огромное количество талантливых людей, которые потом стали кем угодно, только не специалистами по диплому. То же самое случилось и со мной. Пока я учился в УПИ, понял, что физика и математика – это все-таки не мое. Именно в это время меня стала больше интересовать музыка.

– И рок-музыка в том числе?

– Да, в это же самое время я стал интересоваться рок-музыкой, джазовой музыкой и просто современной авангардной музыкой. Организовал музыкальную студию «Сонанс», и мы занимались экспериментальными сочинениями. В 1976 году съездили в Ригу, которая по тем временам была европейским городом, на громадный фестиваль, где «Сонанс» получил Гран-при. Их удивила наша музыка. На следующий год мы снова ездили в Ригу, потом нас пригласил Артемий Троицкий на фестиваль «Черноголовка», потом к нам приехал Андрей Макаревич... Вот так, постепенно, музыка стала завоевывать мое внимание, и на четвертом курсе я принял окончательное решение посвятить себя ей.

– Тем не менее, УПИ не бросили. Почему?

– Есть у меня такой принцип – стараюсь все свои дела доделывать до конца. Четыре года отдать такому факультету! Как бросить, если осталось-то всего полтора года?!

– Тогда уже не заставляли отрабатывать после окончания вуза?

– Заставляли. Меня распределили на завод цветных металлов. Но, так как я защитился на полгода позже, мое место заняли. И я распределился музыкальным руководителем производственного объединения «Радуга» в Верхнюю Пышму. Музыкальный коллектив, которым я руководил, была та самая, прославившаяся потом, группа «Урфин Джюс». И так как мы были не в городе Екатеринбурге, соответствующие органы не могли найти нас, чтобы закрыть. Группа «Урфин Джюс» тоже была в черных списках.

– А искали?

– И нашли в финале. Меня выгнали с работы, базу нашу прикрыли, Белкин тогда учился в университете, получил строгий выговор и его чуть не отчислили – все получили по заслугам. Это же были еще достаточно суровые времена – начало 80-х. Поэтому последний альбом «Урфин Джюса» мы писали уже не на «Радуге», и даже не в Екатеринбурге, а в городе Каменск-Уральском. Единственный город, где мы могли укрыться конспиративно и записать свой последний альбом «Жизнь в стиле Heavy Metal».

Сначала имя, потом деньги

– Почему же вашим именем названа школа искусств не в Верхней Пышме, а в Верхней Туре?

– Все произошло достаточно случайно. Подруга моей жены Марианны (а жена, кстати, родилась в Челябинске и здесь живет моя теща, так что я связан с Челябинском еще и родственными узами) – Татьяна Валерьевна Дерябина – была назначена директором школы искусств в Верхней Туре. Как-то она приехала к нам и расплакалась, что школе никто не помогает, школа бедствует. Мы стали думать, как привлечь к школе внимание, и придумали: дать ей мое имя! (Смеется).

– Сработало?

– Представьте себе, да! Школе жить стало легче. На нее обратил внимание и мэр города, и я стал просить своих друзей о помощи. К примеру, мой друг Евгений Кравцов дал школе линолеум, которым застелили весь пол. Потом мы подарили школе компьютеры со студии, помогли приобрести музыкальные инструменты, пособия учебные для библиотеки, привозим детей на спектакли в Екатеринбург, они видели все мои спектакли. А я бываю в школе каждый год, вручаю ребятам именную стипендию Пантыкина. Потому что есть ребятишки, которые должны учиться музыке, но у родителей очень маленькие зарплаты. В этом году нашему сотрудничеству исполняется десять лет.

– Вы вкладываете личные свои деньги или ищете спонсоров?

– Денег я ни у кого не прошу. Если прошу помочь, то какими-то конкретными вещами – строительными материалами, автобус для поездки в театр дать... Не хочу, чтобы возникало ощущение, что на этом деле кто-то наживается. В наше время все мы испорчены недоверием, поэтому денежный фактор из спонсорской помощи я решил исключить. Свои личные деньги я даю, чужих не привлекаю.

На таланте не проедешь

– Музыкальное училище в вашей биографии мелькнуло «экстерном», это была лишь ступенька к консерватории?

– Я не мог поступить в консерваторию без среднего музыкального образования. Но именно в училище я серьезно занялся джазом. Два года «грыз» джаз, стал его поклонником. Уже тогда я понимал, что для профессионального композитора важно владеть всеми известными стилями. То же самое было и с рок-музыкой. Часто люди отрицают какие-то явления в искусстве, не пытаясь даже разобраться в них. Надо заставлять себя это делать. Если хоть какая-то часть населения земного шара это любит, значит, с этим нужно работать – изучать, понимать, брать на вооружение. Тем более профессионалу. Не понимаю людей, которые учатся в консерватории и владеют только академическим ремеслом.

– Хотите сказать, что в консерватории не изучаются современные стили и жанры?

– Нет таких курсов в консерватории, из чего можно сделать вывод, что у нас не готовят настоящих композиторов. У нас готовят композиторов XIX века.

– Что вы принесли в консерваторию в качестве своего творческого портфолио?

– Еще не закончив УПИ, я решил показать свои произведения известному уральскому композитору Вадиму Давыдовичу Бибергану. После показа от него услышал, что я бездарен и мне не надо заниматься музыкой, что у меня нет ничего своего и все «стилизовано под кого-то». Определенная правда в его словах была. Но он дал мне понять, что на одном таланте не проехать. Хорошая была встреча, полезная, недавно мы с ним о ней вспоминали с юмором. Многие считают себя композиторами, хотя на самом деле пишут вторичную музыку, она уже была кем-то написана. Так вот, после этой встречи я стал заниматься сочинением музыки серьезно и пытался сформулировать, что есть мой стиль и чем я могу выделиться из ряда других композиторов, которые пишут сегодня. Кое-что написал.

– И в консерватории вам явно было недостаточно классики?

- Поэтому я не ограничивался только тем, что дает консерватория. Изучение музыки XIX-XX века, безусловно, важно – это мощная школа инструментовки, полифонии, музыкальной формы, которая нужна. Но наряду с этим я изучал эстрадную музыку, поп, рок, разбирал партитуры The Beatles, Led Zeppelin, Deep Purple. И сегодня частенько сижу не в зале, а в оркестровой яме, чтобы познакомиться с дирекционами и партитурами разных музыкальных спектаклей: «Красавица и чудовище», «Мама Мия», «Звуки музыки» и так далее. Потому что задача профессионального композитора – знать все! Сейчас мы с режиссером Ларисой Александровой работаем над «Балаганчиком» Блока. С этой пьесой связана целая эпоха в театре. В музыке – появление додекафонной системы, манифесты «шестерки» во Франции, Стравинский и Прокофьев, первые ростки джаза и мюзикла в Америке, столько всего… Это все нужно знать и уметь использовать в своем творчестве.

Симпатичные люди

– В свое время спектакль «Силикон» и вы, как композитор, получили губернаторскую премию в Екатеринбурге?

– Я четырежды лауреат губернаторской премии. «Мертвые души» тоже получили губернаторскую премию.

– Можно сказать, что у вас с Эдуардом Росселем сложились дружеские отношения?

– Можно. Мы встречались, общались, он очень интересный собеседник. Но вообще-то я практически не общаюсь ни с политическими деятелями, ни с чиновниками.

– Тем не менее вы были доверенным лицом Григория Явлинского, когда он шел на президентские выборы?

– Был такой момент. Но и тогда никакого интереса к политике у меня не было. Явлинский мне был симпатичен чисто по-человечески. Но объяснялось подобное сотрудничество и тем, что в то время музыканты жили очень плохо, буквально голодали. И когда политические партии заказывали нам кампании, в том числе музыкальное оформление, мы соглашались. Это был реальный заработок. Я помню, что к нам пришел представитель Явлинского и предложил создать для них музыкальный пакет, я согласился.

– Несимпатичным тоже не отказывали?

– Отказывали. От политики я стараюсь держаться подальше. Считаю, либо надо этим заниматься вплотную и что-то в этом понимать, либо не заниматься вообще.

– Но есть пример Юрия Шевчука.

– Юра всегда был экстремалом, занимал острые позиции – это его стиль, его манера. Замечательно, что есть такой человек и музыкант в нашей стране.

– А что могло бы вас все-таки заставить заниматься политикой?

– Ничто. И потом, я знаю многих, кто занимается политикой профессионально, и это вполне порядочные люди. Они не бандиты и не хотят зла нашей стране. Думаю, причины всех проблем и бед России не только в дне сегодняшнем, надо исторически очень глубоко копать.

Всего лишь дощечка

– Теперь к тому, с чего обычно начинают разговор с Александром Пантыкиным: хороший «дедушка» всегда следит за успехами и неудачами своих «детей и внуков». У вас получается отслеживать пути российского рока?

– Начнем с того, что российского рока не было и нет. Это понятие абсолютно надуманное. Вынуждены были его придумать, чтобы прибить дощечку с названием к тому явлению, которое появилось. Все, что у нас делалось в рок-музыке, скорее можно отнести к развитию бардовского направления. И тот же Высоцкий, и тот же Юра Шевчук, и БГ начинали с того, что носит название «кухонной культуры». Кроме Макаревича, наверное, хотя он тоже часто любил и любит выступать под акустическую гитару, все начинали именно с этого. Кстати, считаю, что группа «Машина времени» и Борис Гребенщиков сделали огромнейшее и полезнейшее дело для нашей страны, привив вкус к хорошей поэзии, к хорошей музыке. Пусть вторичной, потому что рок-н-ролл все-таки английская и американская музыка, но хорошей. И это очень важно.

Но то, что наша рок-культура заняла какие-то позиции в мировой рок-культуре, это не так. Она глубоко вторична в музыкальном отношении. Оригинальна она лишь в плане текстов. Я слежу за тем, что происходит в мировой рок-музыке, стараюсь слушать все альбомы, слежу за «Грэмми», и могу ответственно сказать, что рок-музыка не является козырем нашей страны. Это не балет, не Мариинский театр, который входит в число мировых лидеров. То же самое можно сказать о Театре музкомедии Екатеринбурга – его мюзиклы не уступают сегодня Бродвейским. Не говорю уже о театральной школе Станиславского, она в почете у артистов всего мира, и о наших классических музыкантах. Мацуев, Кисин, Башмет (список бесконечен) – это звезды первой величины. Рок-музыка в этот ряд не входит.

– Время от времени вы все-таки выходите на сцену в качестве рок-музыканта. Это ностальгия?

– С «Урфин Джюсом» всегда готов сыграть. И откликаюсь, если нас приглашают. В этом году было 25 лет Свердловскому рок-клубу и 30 лет группе «Урфин Джюс», мы выступали. Играть рок-н-ролл очень занятно. Душу веселит.

– Новые вещи для этого пишете?

– Нет, играем только старое. Как говорил один человек, новые пишут те, у кого старые плохие. (Смеется).

– Можно сказать, что вы стояли у истоков Свердловского рок-клуба?

– Нет, конечно. Свердловский рок-клуб появился тогда, когда он в принципе был уже не нужен самим музыкантам, его организовали соответствующие органы, чтобы отслеживать рок-движение. Я рок-музыкой перестал заниматься в 1984 году, а он появился в 1986-ом. Нас попросили специально выступить на открытии, мы выступили. И все.

– Сегодня он кому-нибудь интересен?

– Рок-клуб исчез в 1991 году. Но он сослужил добрую службу, потому что появились такие замечательные группы, как «Чайф», «Агата Кристи», «Наутилус». Клуб дал им возможность стать известными. А если говорить о рок-детях, то все мои «внучки» как-то растворились в пространстве. Но, если вспомнить о моих настоящих детях, то с ними связано одно событие, которое в недалеком будущем, думаю, будет иметь большой резонанс. Мой сын Сергей Пантыкин и дочь Кристина Пантыкина сейчас работают над первым в мире интернет-мюзиклом. Сережа написал либретто и музыку, на моей студии Tutti Records артисты записали фонограмму. Кристина поставила танцы. Сейчас вовсю идут съемки мюзикла, которыми занимается компания «Арт де вижн» совместно с Tutti Records .

– Это мультипликация?

– Нет, в съемках участвуют 150 человек, съемки идут на улицах Екатеринбурга. Есть и профессиональные артисты, есть и непрофессионалы. Для них специально устраивали кастинг. В результате всей работы мы должны иметь 13-ти минутный мюзикл, и увидеть его можно будет только в Интернете.

«Не хочешь – не говори»

– С какого фильма началось ваше сотрудничество с кинематографом?

– С фильма Дмитрия Астрахана «Изыди». Первым в театр меня пригласил Олег Лоевский, а Дмитрий Астрахан исполнял в то время обязанности главного режиссера театра. Я писал музыку для спектакля «Три пишем, два в уме», и в это же время, в 1986 году, Астрахан снимал свой фильм «Изыди». А в 1991 году меня пригласил Володя Хотиненко написать музыку к «Мусульманину», это была уже серьезная работа – с оркестром.

– Сколько насчитываете в кино таких серьезных работ?

– В киноформате практически все работы серьезные, в этом плане мне повезло. Со многими режиссерами сотрудничал.

– То есть кино – не просто возможность заработать, но и серьезное творчество?

– И то, и другое. Сегодня, к сожалению, про композиторов сильно забыли. И они выживают, как могут. Многие из них просто перебиваются и занимаются непонятно чем. Поэтому кино и театр являются чуть ли не единственной возможностью заработать хоть какие-то композиторские деньги. Хотя и кино денег толком тоже не дают, все фильмы малобюджетные. В этом плане кино и театр соизмеримы.

– Дружба с челябинскими театрами началась с ТЮЗа?

– Да, я хорошо знаком с директором ТЮЗа Розой Орловой, потом познакомился с Олегом Хаповым, и мне было сделано очень интересное предложение – написать музыку к спектаклю «Черный монах» по Чехову. Согласился с удовольствием, потому что редко кто берется за такие вещи. Надо сказать, челябинские театры этим выделяются – берут к постановке очень сложный материал. И, в частности, «Балаганчик» Блока, который сейчас взят для постановки в Камерном театре. Поэтому не мог отказаться и от этого предложения. Общение с поэзией «серебряного века» – огромная радость для меня. А общаться с ней приходится редко и мне как композитору интересно было еще раз вернуться к Блоку, к той эпохе, к театральным корням – «Балаганчик» ведь писался для Мейерхольда. А это, как мы понимаем, тоже целая эпоха в театре.

– Вы не впервые в композиторской практике встречаетесь с текстами Блока?

– Писал музыку на его стихи, но это было очень давно, и писал я ее сам для себя. Одним из моих любимых поэтов был Брюсов, а так как это поэты одного круга, то Блока я тоже касался. Но вот так плотно с Блоком, конечно, ни разу не работал. Спектакль будет представлять из себя симбиоз разных стилей и жанров: элементы классической оперы, элементы мюзикла, элементы драматического театра, элементы современного балета. При этом музыка не сложная, она не обременена элементами авангардного звучания. Не потому, что я не люблю авангардной музыки, просто стараюсь писать понятную музыку для зрителей.

– Вы из тех композиторов, которые учитывают интересы современного зрительного зала?

– Я обязательно думаю о зрителе, о том, устанет ли он, понятен ли будет ему текст. Потому что очень часто композиторы пишут так вокальные номера, что там даже текст не разобрать. Если вы послушаете наши современные оперы, вы не поймете текста. Поэтому я, прежде всего, хочу, чтобы слово дошло до зрителя. Думаю о том, чтобы интонация музыкальная соответствовала интонационному строю стиха Блока, чтобы они шли вместе и помогали, дополняли друг друга. Наша речь, русская поэзия настолько богаты интонациями, что нет смысла накручивать и выдумывать что-то особенное. Есть смысл просто это использовать.

– Скажите, если бы вы отвечали на вопросы какой-нибудь анкеты, то какую профессию указали бы в ней?

– Композитор, я всегда так пишу.

– Говорят, в России нет такой профессии.

– В каком-то смысле нет, а в каком-то – есть. Важно, под каким углом смотреть. С точки зрения зарабатывания денег, ее, действительно, не существует, как в том анекдоте про Шостаковича. Говорят, это быль: Дмитрий Шостакович возвращался домой, поднимался по лестнице в подъезде. На одной из площадок два алкаша пили водку. «Третьим будешь», – спросили Дмитрия Шостаковича. Он выпить любил, не отказывался. Разлили, выпили, стали знакомиться. «Ты кто»? – «Композитор». Алкаши призадумались: «Ну ладно, не хочешь – не говори». И разлили еще по одной. (Смеется). Такова реальность.