Денис Мацуев, пианист: «Я берусь за любое дело, если вижу, что принесу пользу»

В Челябинске завершился II Международный фестиваль «Денис Мацуев представляет...». Ежегодно народный артист РФ, лауреат Государственной премии, всемирно известный пианист проводит шесть подобных фестивалей – пять в России и один во Франции. Наш гость признался, что лишь 20-25 дней в году бывает дома, в Москве, все остальное время – на гастролях. Кроме того, он является президентом благотворительного фонда «Новые имена», арт-директором фонда имени Сергея Рахманинова, входит в состав Совета по культуре и искусству при президенте России. И ни одно из этих «кресел» не занимает в качестве «свадебного генерала». О реальных делах, о проблемах, которые не дают покоя, и, конечно же, о музыке мы говорили с гостем нашей редакции Денисом Мацуевым.

«Не собираюсь сдаваться»

– Нагрузки, если говорить о концертной деятельности, выдерживаете просто колоссальные. При этом вам и вашим коллегам, кто неравнодушен к будущему России, удалось добиться поправок в Закон об образовании и сохранить трехступенчатость музыкального образования в стране. Сложно было?

– Сложно. Люди иногда не понимают сути вещей, когда задают новые образовательные стандарты, которые чужды нашей системе образования. А музыкальное образование в России является одним из лучших и даже лучшим в мире сегодня. Нашей трехступенчатой системе – школа, колледж, консерватория – завидуют во всем мире! Один немецкий журналист, который брал у меня интервью несколько дней назад, сказал, что немецкие дети не начинают так рано заниматься музыкой, поэтому у них нет таких блестящих результатов. Он попросил меня обратиться к президенту России, чтобы тот убедил канцлера Германии организовать музыкальное образование по российскому образцу. (Смеется). Они к нам едут учиться, нам завидуют, а мы делаем все для того, чтобы у нас не было такого образования. Просто бред и маразм! Взять и на корню все загубить! Несмотря на то, что Дума приняла наши поправки, по моему, все еще решено не до конца, нужно еще ходить по кабинетам и добиваться, и убеждать...

– Какие аргументы вы выдвигаете в подобного рода переговорах?

– Я сказал президенту страны, что нельзя ребенка начинать учить музыке профессионально с 12 лет, потому что все азы закладываются в детстве – в 6-7 лет, только так достигается его уникальное развитие. Если начнем учить с 12-ти, то лишь единицы смогут раскрыться, распахнуться, потому что это сложно сделать в уже зрелом возрасте.

– Не обидно, что порой вас не слышат, не хочется бросить все эти дела и заниматься только музыкой?

– Слышат, но не все. Да, есть такое дело – иногда кажется, что бьешься в глухую стену. Но я не собираюсь сдаваться, несмотря на то, что это не моя прямая обязанность. Я же понимаю, что если мы не будем трубить во все трубы, а у нас есть сегодня такая возможность, – то будет еще хуже. Нельзя отступать, у нас же очень много проблем. Закон о меценатстве нужен, например, потому что государство не способно резко повысить зарплаты тем же преподавателям музыки или музыкантам оркестров. Есть, конечно, гранты. Те, кому государство их дает, более или менее выживают. Но у остальных не так все благополучно, поэтому закон о меценатстве – выход из ситуации. У нас в России всегда были меценатские традиции, на деньги Морозовых и Мамонтовых строились музеи, консерватории, оказывалась помощь молодым талантам. И я всегда буду об этом говорить, потому что вижу проблемы изнутри. Хотя я не сторонник говорить, что у нас все плохо, есть и светлые моменты. О них тоже не нужно забывать.

Градус культуры

– На фестиваль в Челябинск вы вновь привезли исполнителей, которые собирают огромные залы в Париже, Лондоне, Нью-Йорке... Чем объяснить их интерес к Челябинску?

– Известны в мире – не значит, что они известны в российской провинции, и им еще предстоит завоевать эту аудиторию. С одного выступления не может разгореться роман между исполнителем и слушателем. Я, например, во многие города приезжал по 12-15 раз, прежде чем стал своим для публики. Музыкант, на мой взгляд, не должен разделять свои концерты на столичные или провинциальные, потому что играет он, прежде всего, для публики и ради музыки. Не знаю ни одного моего коллеги, моего товарища, который бы играл вполсилы только потому, что он играет в маленьком городе или маленьком зале. В небольших городах, напротив, энергетика и атмосфера на концертах даже более вдохновляющая, нежели в больших столичных залах. Мои концерты в России вообще важны и ценны для меня, я дорожу приездом в российские города, тем более в такие города, как Челябинск, где я был много раз, и работал с вашими музыкантами. Музыканты, которые приехали на фестиваль, тоже очень любят гастроли по России.

– Вас не пугает уровень культуры в российских регионах?

– Нет в мире идеальных городов и регионов, наоборот, везде кризис. В российских городах, напротив, идет подъем. В Казани,например, недавно создан уникальный симфонический оркестр. Был приглашен потрясающий маэстро Сладковский, который за два года сделал фантастический коллектив. Из Екатеринбурга сейчас приезжает на фестиваль оркестр под управлением Дмитрия Лисса – тоже один из лучших российских оркестров. И в Челябинске сегодня много проектов разных, гастролей. Самое главное для меня ощущение того, что происходит в городе, – некая химическая атмосфера в зале. Некий контакт, энергия, которая возникает между артистом и публикой. В Челябинске всегда была потрясающая публика и она развивается. Отрадно видеть в зале столько молодых лиц. Это здорово. Поэтому градус культуры только повышается, об этом можно судить хотя бы по тому, что все билеты на фестиваль проданы. Для меня это огромное счастье, хотя и ответственность большая – все ждут этих концертов. У нас не проблема культуры, у нас проблема донести до людей, что культура – это наша гордость, в которую нужно вкладывать средства. И это нужно делать во всех регионах. В Челябинске прекрасный камерный оркестр, но его нужно развивать до симфонического большого оркестра, помогать ему.

– В каком состоянии нашли наш новый рояль, он «запел»?

– Вот вам потрясающий пример, что градус культуры повышается, – губернатор купил рояль. То, что он обещал в прошлом году, он сделал. Когда я выбирал инструмент, то этот рояль заприметил сразу. И рад, что именно этот инструмент оказался у вас – звук его очень подходит для этого зала. С одной стороны, звук очень яркий, с другой, матовый, благородный. Рояли Steinway всегда отличает благородство звука, особенно в верхнем регистре, потому что рояль должен петь. Русская фортепианная школа предполагает пение на рояле, хотя рояль, как ни крути, ударный, молоточковый инструмент, но в этом и заключается задача подготовки рояля – чтобы он запел. Но за новым инструментом надо ухаживать, нужно создать для него определенные условия. Я считаю, что рояль – абсолютно живое существо, которое нужно будить, ласкать, ухаживать за ним, как за девушкой, хотя это и очень мощная девушка. (Смеется). И тогда он будет петь.

– Публика была благодарна вам, что в программу фестиваля включены произведения, которые очень редко исполняются в провинции.

– Да, впервые на этом фестивале мы в таком составе – я бы сказал убойном – играли замечательный квинтет Танеева, например. Он и в столицах-то исполняется по праздникам. Камерная музыка – она неповторима, она передает фантастическую эстетику ансамбля. Безусловно, мы знаем друг друга много лет и играли вместе много раз, но квинтет Танеева считается одним из самых сложных и самых насыщенных романтических квинтетов. Очень редко исполняется, потому что сложен во всех отношениях: и технически, и физически, сложные ансамблевые переплеты. Каждый раз, когда мы выходим на сцену играть этот квинтет, рождается новый образ. На мой взгляд, когда мы репетируем, то возникает чувство локтя – нужно вспомнить друг друга, а все остальное рождается на сцене. Это чудо какое-то, магия. Я счастлив, что мы исполнили это произведение. Это элитарная программа и я рад, что мы с этой программой здесь.

Одиночное плаванье

– В программе фестиваля много произведений Рахманинова.

– Мы не можем не отметить здесь рахманиновскую дату. 1 апреля мы отмечали великую дату – 140 лет со дня рождения гениального русского композитора. Все мировое музыкальное сообщество отмечало эту дату. Третий концерт, который мы сыграли с оркестром Дмитрия Лисса, – это король фортепианных концертов по своей насыщенности и звучанию, и даже по количеству нот – в этом концерте 50 000 нот.

– Вы можете вспомнить вашу первую встречу с произведениями Рахманинова?

– Это было романтическое юношеское произведение – Вальс ля-мажор. Я его учил еще в школе, маленький был. Потом ради своей бабушки выучил Си-минорную прелюдию Рахманинова – ее любимую. Она всегда ее играла, хотя не была профессиональной пианисткой. В 10 лет я эту прелюдию выучил и играл дома. Потом уже начался мой роман с концертами Рахманинова, рапсодиями, фортепианными сонатами, этюдами... Для меня Рахманинов – святой человек. Его музыкальное наследие – мировое достояние, но душа его всегда принадлежала России. Без Рахманинова мы были бы очень скучны и сиротливы. Все гениальные его произведения были сочинены в России.

– И вы играли на его рояле.

– Я записал на его рояле неизвестные до той поры – студенческие – произведения Сергея Васильевича. Его внук подарил мне эти партитуры. Я жил в доме Рахманинова – на вилле «Сенар» в Швейцарии, спал на его кровати, писал за его столом, ходил по святым для меня местам, где Рахманинов сажал свою сирень, чтобы создать оазис, напоминавший ему его Ивановку под Тамбовом. Много интимных моментов, связанных с Рахманиновым.

– Правда, что внук вам поставил условие – бросить курить, прежде, чем подарил эти партитуры?

– (Смеется). Правда. Курение было проблемой для Рахманинова, Сергей Васильевич был заядлым курильщиком. И потому, когда внук увидел меня с сигаретой...

– Но вы не бросили курить?

– Да я вообще никогда не был курильщиком, просто мог стоять после концерта с сигаретой, но это не было из разряда вредных привычек. Там было несколько личных просьб, о которых не могу рассказать, не только курение, после чего я получил эти произведения.

– Рахманинову принадлежит такое высказывание: «Музыкант должен быть одинок». Что он имел в виду, на ваш взгляд?

– Я уверен, что Сергей Васильевич в этот момент говорил об одиночестве на сцене, потому что, когда ты выходишь на сцену, то находишься один на один, во-первых, с произведением, а во-вторых, один на один с публикой. Для меня публика – единое целое. Да и сама жизнь музыканта или композитора – это тоже одиночное плавание. Ностальгия и одиночество всегда рождали уникальные творения, как у поэтов, так и у композиторов.

– Был ли Рахманинов счастлив в творчестве за рубежом?

– В Америке он сочинял очень мало, потому что американцы его эксплуатировали как пианиста, им не выгодно было, чтобы он сочинял. Злополучный шоу-бизнес, который тогда уже был в Америке, строился на сиюминутных сенсациях, на брендах: Рахманинов играет свой знаменитый концерт! И все же он находил время писать, там были созданы его «Симфонические танцы», которые американцы не дали ему записать и продирижировать. Злополучная история: нам это не интересно, это не продаваемо... Рапсодию на тему Паганини он сочинил уже в Швейцарии. Был написан за пределами России четвертый концерт, на мой взгляд, феноменальный, но редко исполняемый. А основные свои творения он создал, конечно же, в России, до революции.

Химия таланта

– Сочиняете ли вы?

– Нет. Это, на мой взгляд, абсолютно независимая, отдельная профессия. Если у тебя нет этого дара, то не следует и пытаться. В детстве и юношестве я сочинял какие-то опусы. (Смеется). Ранние. Но я не вижу себя в этом.

– Пианиста называют интерпретатором написанного композитором, из чего складывается интерпретация?

– Безусловно, ты должен служить проводником между временами. Через тебя проходят замыслы композитора, которым порой сотни лет. Естественно, через свое нутро, свою душу ты эти мысли доносишь до слушателя. И здесь многое зависит от исполнителя. Интерпретация идет из души пианиста, она зависит от его мировоззрения, интеллектуальной подкованности, настроя, наконец. Нельзя ограничиваться только музыкальным текстом. Музыка – одна из главных святынь, но нужно мыслить масштабнее, нужно думать и о театре, и о литературе... Все вместе это дает тот конечный образ, называемый интерпретацией.

– Есть произведения, которые вы пока не готовы интерпретировать, которые ждут своего часа?

– Если говорить о репертуаре пианистов, то он безграничен. Есть к чему стремиться. Но если нет контакта с произведением, понимания, то, конечно, его не берешь в репертуар. Допустим, есть два концерта Шопена, с которыми у меня пока не сложились отношения. Все заключается в некой магии. Можно сыграть любую музыку, любого автора, если это тебя трогает. Знаю людей, которые играют очень чисто, идеально технически, но через две минуты, когда их слушаешь, становится скучно. И есть гениальные музыканты, которые иногда ошибаются и не играют всех нот, но ты не обращаешь внимания на ошибки, потому что тебя захватывает талант. Недавно я, например, слушал на фестивале очень молодую французскую пианистку, которая играла французскую музыку, и с первой до последней ноты просидел с открытым ртом. Девочка, просто неземное какое-то существо, а музыка в ее исполнении заворожила с первого аккорда. Это и есть та химия, из которой состоит талант.

– Как относитесь к мужскому шовинизму в пианизме? Нередко пианисты-мужчины считают, что это чисто мужская работа, даже на физическом уровне – ведь нужно «пробить» звуком огромный зал.

– Безусловно, есть такое отношение. Но женский пианизм существует, и он имеет право на существование. Но если женщина-пианист берется за Третий концерт Рахманинова или Третий концерт Прокофьева, то она должна этому соответствовать. У нас есть на этот случай одно выражение, но я не решусь его озвучить... (Смеется). Однако есть уникальные пианистки, хотя выдающихся можно перечесть по пальцам одной руки.

– Однажды оркестр Михаила Плетнева исполнял концерт Прокофьева с юной японской пианисткой, к сожалению, не помню ее имени, которая играла так, будто она не хрупкое создание, а мужчина с огромными и сильными руками.

– В Азии сейчас огромное количество сильных не только технически, но и музыкально, пианистов. Не понятно откуда, потому что традиций там нет. Но сейчас там национальная идея: классика и культура. Китайское правительство вкладывает огромные деньги как в музыкальное образование, так и в раскрутку музыкантов в мировом значении. Они приглашают русских педагогов и платят им хорошие деньги, покупают прекрасные рояли. И появились уникальные пианисты – Ланг Ланг, например. Это уже мировой бренд. Они понимают, что не только спорт, но и классика – интернациональные, понятные всему миру явления. И они уже догоняют нас по результатам на конкурсах.

– Если говорить о молодых талантах, в рамках фестиваля вновь прошел концерт Фонда «Новые имена», случилось ли какое-то открытие в этом году?

– Всегда что-то рождается такое, но сейчас не хочу называть имен, нужно посмотреть, как эти ребята будут развиваться. Я предпочитаю не говорить: мы поражены тем-то и тем-то. И не устаю повторять: талант – явление хрупкое. Не дай бог кого-то ранить, и не дай бог кому-то запудрить мозги, что он выдающийся музыкант. Детский организм – механизм особенно сложный. Поэтому будем наблюдать, как эти замечательные дети будут развиваться.

– А открытие прошлого фестиваля – Владимир Петров – на этот раз был участником. Что скажете о его выступлении, которое вы слушали в кулисах?

– Он сделал громадный скачок. Сейчас я уже могу говорить о том, что Владимир Петров был явлением первого фестиваля. И Валерий Пясецкий, который взял его под свою опеку в ЦМШ, тоже говорит, что за этот год 16-летний пианист сделал громадный скачок во всех отношениях: по глубине исполнения, по технике. Самое главное – его увлеченность музыкой радует, его полное погружение в музыку и его преданность музыке. Он занимается огромное количество часов в день, с раннего утра садится за рояль. Это говорит о внутренней потребности. Дай бог, чтобы это продолжалось.

Лейтмотив семьи

– Валерий Пясецкий сказал, что у вас вообще не было проблем во время учебы в ЦМШ. Чем же вы тогда занимались на уроках?

– Я пришел в ЦМШ в достаточно зрелом возрасте, учился уже в девятом классе. И наши уроки были, скорее, больше о музыке, а не о технике. Техника, конечно, важна, но это лишь средство для достижения образа. С Валерием Владимировичем я занимался три года, с ним выучил многие произведения, которые составляют сейчас мой основной репертуар. Их я играл на конкурсе Чайковского: и «Мефисто-вальс» Листа, который играл здесь Владимир Петров, и Седьмую сонату Прокофьева, которую он тоже сейчас играет. У Валерия Пясецкого есть ряд произведений, по исполнению которых видно, как развивается пианист. Считаю Пясецкого сегодня лучшим детским педагогом, а начальная школа для музыканта – важнейший момент. Валерий Владимирович – продолжатель великой школы Анны Даниловны Артоболевской, которая воспитала целую плеяду выдающихся музыкантов. Это целое искусство – начальная школа. Я горд, что попал к Валерию Владимировичу, а потом перешел к его же ученику Алексею Аркадьевичу Наседкину. А когда Наседкин уехал в Японию, я перешел к Сергею Леонидовичу Доренскому – моему второму отцу, можно сказать, который завершил шлифовку перед тем, как пустить меня в одиночное плавание на сцене.

– У вас нет желания преподавать?

– Я берусь за любое дело, если вижу, что принесу пользу. Но в педагогике себя не вижу. Я пытался давать мастер-классы, но все они заканчивались фиаско – моим сольным концертом. (Смеется). Потому что я, к сожалению, не мог объяснить, как добиться нужного результата. Это же отдельное искусство – донести до молодого музыканта информацию, каким образом ты достигаешь результата. А я иногда и не знаю, как я этого достигаю. Так что педагогическая жилка во мне пока отсутствует. Больше люблю формат творческих встреч – диалог, живое общение. Интересно понять, о чем думают молодые музыканты. А мастер-класс – отдельная история. Еще Нейгауз говорил, что совмещать преподавание с концертной деятельностью очень сложно, хотя у некоторых это получается.

– Мария Максакова сказала такую вещь – творческий человек внутренне должен быть свободен. В вас такая свобода – природное качество или пришлось это развивать?

– Ничего специального я для этого не делал. Свобода может быть разной – человек может быть в жизни зажатым, а на сцене парить абсолютно свободно. Или наоборот. Хотя, конечно, я для себя давно открыл такую вещь: по игре можно судить, насколько музыкант хорош как человек. Это чувствуется по энергетике исполнения. Настоящее, неподдельное слышно сразу. Все, с кем я приехал на этот фестиваль, – мои большие друзья и настоящие товарищи, которые по жизни никогда не предадут и не оставят.

– Ваш фестиваль на родине – «Звезды на Байкале» – это тоже шанс встречи с друзьями? Удалось сохранить детскую дружбу с одноклассниками в Иркутске, несмотря на то, что социальный статус сегодня у всех различный?

– Для меня не существует понятия «социальный статус», потому что родители мне внушили с детства: ко всему относиться – к похвалам, лести, критике – с глубокой самоиронией. Это лейтмотив нашей семьи. И когда мы встречаемся с одноклассниками, которые, кстати, сделали прекрасную карьеру, кто в медицине, кто в банковском деле, кто в бизнесе, – и идем все в баню на берегу Байкала, то о статусе, точно, никто не думает. (Смеется). Мы просто друзья, как и много лет назад. Вообще, я везде себя веду так, как чувствую, для сибиряка задирать нос, бравировать статусом или званием – стыдно и нескромно.

– Ваше общение с челябинскими студентами было наполнено искрометным юмором, они были в восторге от этого разговора. Это тоже одно из качеств характера?

– На мой взгляд, прожить без юмора сложно не только в России, в любой стране. И без самоиронии тоже. Все наши потрясающие музыканты обладают просто уникальным чувством юмора. Если вы подснимете не только наши концерты, но и репетиции, наше общение за сценой – это всегда искрометный юмор, который помогает, заряжает, без этого невозможно жить. Это качество есть у каждого члена нашей команды.

– На мастер-классах ваш учитель Валерий Пясецкий говорил ребятам: «Дыши легче»! Однако исполнительский труд, судя по выражению лиц музыкантов на сцене, – довольно тяжелый труд?

– Великий пианист Святослав Рихтер говорил, что лучше не снимать и не смотреть на лица исполнителей во время концерта, потому что они отображают труд и даже мучения иногда. Это факт. Лучше музыку слушать с закрытыми глазами, чтобы ничто вас не отвлекало от того музыкального образа, который хочет донести до слушателя артист. Я согласен, что надо даже ширму ставить между залом и музыкантом на сцене. (Смеется). Чтобы не видели наших мучений. Физическая подготовка для нас, безусловно, важна – это одно из средств достижения общего образа. Но это только средство. Если ты на сцене будешь думать только о том, как бы не «залить» чужую ноту, то через две секунды станешь скучным и пустым.