«ШОС не обошёл стороной»: рассказываем, кто и от чего защищает леса под Челябинском

16 сентября профессиональный праздник у работников леса. На Южном Урале за деревьями на землях в более 2,7 миллиона гектаров следят несколько сотен лесничих. 74.ru прогулялся с одним из них по особо охраняемой территории вблизи Челябинска. По пути узнали, из-за чего вымирает лес, как на нём сказывается расширение города и почему саммит ШОС коснулся даже лесников.

50-летний Николай Иванов работает в лесоохране почти половину жизни. Сейчас он руководит Кременкульским участковым лесничеством (входит в Шершнёвское лесничество). Его офис в части одноэтажного старенького дома посреди села Кременкуль с улицы выдаёт только огромный плакат про лесные пожары да табличка на дверях.

Николай Евгеньевич встречает нас в кабинете за комнаткой с печкой. Вместе с мастером леса Михаилом Шелеховым они наскоро набрасывают план на день и идут к уазику во дворе.

Зелёный «Хантер» с музыкальной надписью «Маэстро» — личный автомобиль лесничего. Без машины в его работе никуда. В ведении Николая Иванова 18,5 тысячи гектаров леса от деревни Бухарино до поворота на Полетаево-2 и от Челябинска до границы Аргаяшского района. Добираться из Кременкуля до отдельных участков приходится по 40–60 минут.

— В 2014 году нам подарили такой же служебный УАЗ на День лесничества за первое место. Только чёрный. А в 2015-м на День лесничества у нас его угнали. Так и не нашли. Сейчас служебная у нас «Нива», старенькая. Её выделили после угона, — сетует Николай Иванов.

— Она 1993 года. Латанная-перелатанная, — подключается к разговору Михаил Шелехов. — Я её собственными руками перебрал от переднего номера до заднего бампера.

Значительную часть владений Иванова занимает Харлушёвский заказник. Туда и направляемся. У челябинцев к этому участку леса не столь пристальное внимание, как к городскому бору. Но проблем у него не меньше.

— Челябинск расширяется, посёлки новые строятся. И все хотят жить возле леса, но о связанных с этим проблемах не задумываются. Начинают строиться — то дерево мешается, то забор слишком близко к деревьям поставят. Или вообще на земли гослесфонда залезут. Вот видите — крона, — Иванов останавливает свой уазик и показывает на стоящее недалеко от забора дерево. — Четыре метра до неё, а это уже считается гослесфонд. А люди к самому дереву ставят забор или баню и не понимают, что это уже захват земли. Сначала сделают, а затем уже начинают бумаги оформлять. Потом либо сами незаконные постройки сносят, либо через суд.

Грунтовая просёлочная дорога заканчивается, и уазик начинает прыгать и скрипеть по кочкам. Повороты и тропинки едва различимы в траве, но сидящий рядом с лесничим мастер по памяти может назвать, у какой берёзы нужно свернуть, чтобы добраться до нужного участка. Пока едем, у лесничего то и дело разрывается телефон: звонят обсудить участки, согласовать документы и по другим рабочим вопросам.

— Вот хвойные посадки были, — отвлекаясь, показывает Николай Евгеньевич на сосёнки с человеческий рост.

— Новые?

— В 1980-х годах высаживали. Березки рядом с ними нужно было убрать, чтобы не мешали подлеску расти. Но по новым законам теперь этого нельзя делать. Как дальше этим сосёнкам расти, неизвестно.

Из травы перед носом машины взлетает перепуганная перепёлка.

— А другая живность водится? — интересуюсь у наших провожатых.

— Зайцы есть, косули, еноты, лисы. Лось, говорят, ходит, но мне не попадался, — рассказывает мастер Михаил.

«Пока ждём разрешения, лес гниёт»

За разговорами спустя полчаса добираемся до делянки — места, где будет проводиться вырубка умирающих, сухих деревьев и бурелома. Пока Михаил наносит на специальный столб указания, какая рубка и в каком году здесь запланирована, Николай Евгеньевич печально окидывает взглядом повалившиеся на землю и уже гниющие берёзки. Стволы деревьев здесь наполовину чёрные от прошедшего в 2014 году пожара.

— Большинство деревьев после пожара не выживают. И начинается отвод старого и свежего сухостоя, редко — усыхающих деревьев. Раньше было проще: пожар прошёл, мы оформили, и в этот же год могли отвести участок и продать древесину. Или в деловую рубку пустить, или на дрова. И лесничество могло получить деньги, — рассказывает лесничий. — Сейчас по закону мы должны выждать три года. Документы в полицию отправляются на расследование после пожара. Пока дело не закрыто, ущерб не оценен, мы не имеем права деревья трогать. А древесина пролежала это время и уже неликвидная. Кто-то, может быть, на дрова возьмёт. Но, скорее всего, её просто уничтожат, когда делянка будет. Людям же надо, чтобы древесина горела, а не шипела.

Вот с будущего года бурелом, ветровал, сухостой люди смогут собирать. А они это брать не будут. У многих деревьев уже поражение гнилью началось, а это неликвид, его только сжигать. Вон берёза уже живьём падает. Мы тут за плохие деревья-то боремся, а в горнозаводской зоне хорошие под топор под главное пользование пускают (промышленные вырубки для получения древесины). А посадки-то у арендаторов, не сказать, что большие. Им проще штраф заплатить полторы тысячи рублей, чем высадить деревья и обеспечить уход за ними. Лесные культуры погибают. Компенсационная высадка когда ещё только вырастет.

— Много про бор говорят, что вымирает. А остальной лес как?

— В Харлушёвском заказнике проходные рубки (рубки для прореживания) запрещены. Только сплошные и выборочные санитарные [рубки]. Но хотя бы в некоторых местах надо прореживать. Вот три дерева растут вплотную друг к другу — надо хотя бы одно убрать, чтобы не мешало росту. А тут сейчас только сгоревшие убираются. Вот у берёзки под корой уже труха, но она ещё стоит. Год, может, простоит и свалится. Вон там, — лесничий показывает на чащу через поляну, — сплошная санитарная рубка будет. Там все деревья полегли после пожара.

Можно было тогда огонь локализовать. Подъехали к сотрудникам МЧС, в отделении стояли две пожарные машины. Попросили: ребята, потушите, пожалуйста, несколько соток горит. Они ответили, что стоят на охране посёлка. У трактора нашего в лесу полетело колесо. Пока мы ездили за резиной, меняли, через поле огонь ушёл. А МЧС подключилось, когда ночью пожар уже к лесу подошёл.

— А пожары из-за чего?

— Человеческий фактор. Что-то бросили — и загорелось. Вот едет в машине водитель, бросил в окно окурок, и пошла трава гореть. Хотя предупреждаешь всех! Года два назад лес у нас горел. Мы пожар тушим, а туда люди на машине едут и на наше возмущение отвечают: «Ну и что».

— А кроме пожаров, какие беды у леса?

— Шелкопряд ещё объедает. В 2008 году в лес заходишь, и просто шум стоит — ш-ш-ш. Столько гусениц было, которые лес едят. На березу смотришь — их ползёт, мама не горюй!

«Народ в лесу пакостный попадается»

— С незаконными рубками есть проблемы?

— Бывают люди безбашенные, которые не понимают. Одного несколько раз ловили. Сначала ему условный срок давали, а в прошлом году четыре года реального присудили. Условный срок не мешает им продолжать лес рубить. Зачем им работать и за 15 рублей дворы мести? Они этого не хотят — проще же пойти на лесе зарабатывать, — негодует Николай Иванов. — У нас законы неправильные. Техника у него на жене, на тёще. Конфисковать нечего. А пилу забрали — он поехал новую купил.

И доказательная база неправильно строится. Например, пеньки полиция берёт на экспертизу, в заключении пишут, что идентичный спил деревьев, а доказательств нет. Спилил он 20 кубов, мы поймали его на этом участке с тремя-пятью кубами. Вот эти три-пять кубов мы доказываем, что это его. А остальное не можем доказать. Хотя видим, что следы те же самые и спил такой же. А они грамотные стали и не признаются.

— Егеря жалуются на бесправие в борьбе с браконьерами. А у вас как работа — опасная?

— Бывает. И с ножами на нас кидаются, и всяко угрожают. И машинами давить пытались. Машину-то не зря у нас угнали. Потому что конфискация была, там без машины и всего [виновные] остались. Угроза есть. Народ пакостный попадается. Номер машины запомнят, потом где-нибудь встретят разобраться или ещё что-нибудь сделают.

— А полномочий задерживать лесорубов у нас нет — только полиция может. Даже машину не имеем права осмотреть, — включается в беседу подошедший после осмотра Михаил Шепелев. — Но у нас полиция пока приедет...

— Хотели нас приравнять к полицейским, выдать оружие. Это давно обсуждалось. Но дальше дело не пошло, — заключает Иванов.

— Бардак у нас — всё потеряно, — с грустью рассказывает лесничий. — Вот на 18,5 тысячи гектаров в 2006 году, когда я только пришёл сюда из Уфалейского лесничества, у меня было 12 лесников, две бригады рабочих, которые занимались заготовкой древесины. Был свой шофёр. Его сняли, лесников тоже сократили. Остался я, помощник и два мастера. С нынешнего года подняли прожиточный минимум. Должен человек не меньше 11 тысяч рублей получать. А деньги лесничеству урезали. У меня средний заработок был в прошлые годы 25 тысяч рублей, в нынешний — 15 тысяч. Мастер у меня получал 7–9 тысяч. И государство нам деньги не дало, чтобы ему зарплату добавить — снимают с нас. Сейчас получаем почти одинаково. А цены в магазинах выросли, бензин подорожал. И ещё кредиты у людей.

Лесничество раньше сильное было. Я знал, что в каждом околке творится. За каждым лесником свои площади закреплены. На одного положено три тысячи гектаров. А у нас на четверых сейчас 18,5 тысячи. Чтобы все участки с рейдами объехать, потребуется месяц. Людей меньше, а спросу стало больше, чем было.

Сейчас вот к саммиту ШОС подготовка идёт. У меня самая большая площадь обходных дорог, которые строить будут. И президентский городок там будет. Всё на нашей территории. Надо делать отводы (предоставление земель под вырубку), все документы подготовить. Сейчас проверят документы, если опять что-то не то, снова переделывать нужно.

— Как же успеваете всё?

— Бывает, с матами, — признаётся лесничий. — На бумаги очень много времени уходит! Не раз хотелось всё бросить. Но душа всё равно к лесу лежит.