Челябинский хирург работал в полевом госпитале в Афгане, а теперь помогает неизлечимо больным

«Бывает, спишь, а он подойдёт, руку на голову положит, и полегчает сразу». О Владимире Титове его пациенты говорят только тёплые слова. В этом человеке столько жизнелюбия и сострадания к людям, что вытеснить их не смогли ни служба в полевом госпитале в Афгане, ни работа в пекле Ашинской трагедии, ни многие годы, отданные санитарной авиации, ни работа в хосписе, где надежды уже нет. В канун 23 Февраля корреспондент 74.ru побывал в гостях у хирурга, посвятившего жизнь спасению людей, у настоящего защитника Отечества.

Владимир Евгеньевич заведует отделением онкологической паллиативной помощи горбольницы № 8, он с улыбкой встречает нас в своём небольшом кабинете и на вопрос о том, что было первично: армия или медицина, уверенно отвечает — медицина.

— В 1970 году я поступил в Челябинский государственный мединститут, а через шесть лет пришёл работать в восьмую городскую больницу, которая тогда была медсанчастью ЧТЗ. Работу совмещал с учёбой в интернатуре, а через три года меня призвали в армию, — вспоминает Владимир Титов. — На тот момент я уже был лейтенантом, так как в вузе была военная кафедра, и меня распределили в погранвойска КГБ СССР. Направили хирургом в Курчумский погранотряд. Мы 15 заставами перекрывали границу с Китаем. Последняя из них стоит на четырёх границах — Китая, Монголии, Казахстана и России. Сейчас она называется «Челябинская казачья пограничная застава», и наша область её опекает.

В декабре 1979 года, когда в Афганистан ввели войска Советской армии, первыми отправили пограничников, они были более подготовлены для службы в горах. Была развёрнута операция под кодовым названием «Крыша». Меня назначили старшим врачом мотоманевренной группы. Маршем через Киргизию мы ушли в Горный Бадахшан, затем колонной по горам. Были очень большие переходы на высоте от трёх до шести километров.

22 мая 1980-го мы зашли в Афганистан. Заходили на Большой Афганский Памир тремя вертолётами, шли по ущелью. Это была группа захвата. Нас было 30 офицеров и 15 пограничников — снайперы, гранатомётчики. Десантировались в районе кишлака Сархад на высоте более трёх тысяч метров над уровнем моря. Всё прошло успешно, никто нас не обстрелял, а через три часа начали десантироваться остальные. В первые сутки было переброшено около 300 человек личного состава.

В первую очередь мне, как врачу, пришлось искать воду. При обходе высоты я нашёл родник, бьющий из скалы, мы сразу сделали вокруг него санитарную зону, поставили часовых, обтянули колючкой, это нас и спасало потом, потому что кругом были родники, но вдоль них стояли дома афганцев, удачлив тот, кто живёт выше, чем дальше от горы, тем вода грязнее.

Нужно было понять, чем болеет местное население, какая зараза нас там ожидает, а ожидать можно было всего, вплоть до проказы. Чуть позже, когда немного обустроились, начали оказывать гуманитарную помощь местному населению, мешками возили каменную соль, хозяйственное мыло, крупы, сахар. Я начал лечить, в день принимал по 30–40 человек. Они же таблетку в жизни не видели, тем более шприц. Там женщины в 20 лет выглядели на 60. Нищета, голод, в 12 лет их выдают замуж, с 14 лет они начинают рожать и рожают каждый год, но из восьми детей обычно выживали два–три. Там был мальчишка, он тогда был ровесником моего сына, ему было пять лет. Он постоянно приходил к нам, мы его чем-нибудь угощали, а потом раздобыли для него пару рубах, джинсы, джинсовую куртку и сандалии, которых он никогда не носил. Когда операцию «Крыша» рассекретили в 2010 году, признали, что пограничники понесли минимум потерь именно благодаря работе с местным населением.

Мы три месяца жили практически на сухом пайке, пока не построили пекарню, баню, медпункт, пока не зарылись в землю. Землянки в скалах рыли на 45 человек, представляете? Вертолётами возили доски и брёвна, чтобы на 550 человек выстроить инфраструктуру. До этого что-то приготовить можно было только утром, с 12 дня до 12 ночи по ущелью дул «афганец», ветер, всё покрывалось пылью вроде цемента. У них всё было сложено на этой пыли и стены ей поштукатурены.

Мы не сразу начали обосновываться, сначала жили в палатках, думали, что обратим их в коммунизм, построим колхозы и к сентябрю будем дома (Смеётся.). Никто не предполагал, что так всё затянется. А потом пришёл приказ устраиваться на зиму и надолго…

Приходилось группы в разведку водить, в Афганистане говорили: «В первую очередь ты — офицер, а уж потом врач».

Были случаи, когда обстреливали, но у нас обошлось без жертв, было только два самострела — ребята не выдержали. Один выстрелил в сердце, а второй — в кисть. Когда вернулся домой, сказал, что получил ранение в бою, и девчонки за ним толпами потом бегали.

В ноябре мы ушли в Союз, нас сменили другие ребята.

В Аше мы успели провести сортировку, но работы остановили...

После службы я вернулся в свою больницу, а потом перешёл в областную, где проработал хирургом 12 лет. Участвовал и в ликвидации последствий Ашинской катастрофы. Я прилетел на место вторым эшелоном. Мы успели провести сортировку, часов с 10 началась эвакуация, потом её прекратили, потому что ждали Горбачёва. Всё встало. Начались ливень, гроза, мы с коллегой оперировали одну-единственную девочку лет 10, у неё был разрыв селезёнки и 95 процентов ожогов.

Горбачёв прилетел уже часа в четыре, до этого никакой эвакуации не было. С ним прилетела группа московских врачей. После этого началась бесшабашная эвакуация, хватали больных, везли кого куда, истории даже во внимание не брали. Из-за этого погибших потом разыскивали по моргам Уфы и Челябинска. Я улетал последним бортом, у меня было девять ребятишек и пять мужичков, только в два часа ночи мы прибыли в Челябинск. Если бы это было всё вовремя… Люди были в сознании, у кого были сочетанные травмы, просто погибли на месте. Зато государственные награды потом получили именно москвичи, все, вплоть до санитарок.

— В мирной жизни оказалось страшнее, чем на войне?

— Мне никогда не было страшно, ни на войне, ни сейчас. Моя жизнь в областной больнице была тесно связана с санитарной авиацией, я область знал как свои пять пальцев, мотался и на вертолётах, и на Ан-2. Я оперировал от макушек до пяток. Самые страшные и запущенные случаи мы забирали на себя. Бывало, прилетишь на один случай, а в операционную как зайдёшь и не выходишь сутки. У меня мама рядом с больницей в Чебаркуле жила, в 200 метрах, я не просто до неё добежать не мог в такие приезды, позвонить времени не было.

Лечебную работу многие годы я совмещал с партийной — был последним секретарём парторганизации в областной больнице, в начале 90-х — депутатом городского совета, председателем комиссии по здравоохранению города, все перестроечные моменты в здравоохранении, страховая медицина — всё это упало на наши плечи. С 1996 года был депутатом городской думы первого созыва, возглавлял комиссию по законности городского самоуправления, до сих пор отстаиваю права участников боевых действий и их семей.

Конечно, я не могу согласиться со многими вещами в современном здравоохранении. Медицинские стандарты медицинскими стандартами, но были такие наработки, которые в эти стандарты просто не вошли. Если их сегодня применять и спасать людей, больница получит огромный штраф. Мы вместе с Сергеем Зотовым (заведующий отделением сосудистой хирургии ГКБ № 8. — Прим. автора), например начинали заниматься турникетно-холодовой изоляцией конечностей у больных, у которых на фоне гангрены и сахарного диабета полетели почки, печень, сердечно-сосудистая система. Если оперировать такого больного сразу и ампутировать конечность, 99 процентов, что больной умрёт. У нас была разработана методика, заказали в Юрюзани холодильные камеры под голень, под бедро. Когда поступал такой больной, мы замораживали повреждённую конечность. Токсины не поступают, круг разомкнулся, и мы можем стабилизировать больного, а через несколько дней провести операцию. Люди выписывались, и человек жил.

У меня бабулечка была лет за 60, её привезли уже агонирующую. Мы применили ей эту методику, и она прожила ещё 15 лет. Дед у неё был кремень, коренастый такой, но она его лет на пять пережила. Самое интересное, утром в Пасху звонок в дверь, часов в пять утра. Двери открываю, стоят на пороге 10-литровое ведро сырых яиц, шмат сала солёного килограмма на четыре и трёхлитровая банка сметаны. И записочка: «От бабушки Сопельцевой». И как только Пасха, я уже говорил жене — жди яйца от бабушки Сопельцевой, если яйца будут, значит, бабушка жива.

Были и другие методики, больным сепсисом проводили «экстракорпоральную детоксикацию с применением ксеноселезёнки». Свиной селезёнки. Человек 30 с того света вытащили. Выращивали кости пациентам с остеомиелитами, когда свои превращались в труху. Оперировали больных с язвенными колитами, это кровавые поносы до 40 раз в сутки, и консервативное лечение не помогает.

Я прошёл много, умение работать есть. Сейчас, в паллиативном отделении, где тоже концентрируются самые тяжёлые и уже неизлечимые больные, трудно не с ними, а с родственниками. Людям же внушили, что рак лечится! Стараемся максимально обезболить и сделать всё, чтобы пациент мог как можно дольше побыть рядом со своими близкими.