Максим Воронков, руководитель травмцентра первого уровня Челябинской областной клинической больницы: «Операционная – лучший спортзал для хирурга»

Династия в любой профессии – вещь неоднозначная. С одной стороны, гораздо легче идти по проторенной дорожке, проложенной родителями, с другой – нужно постоянно держать марку, чтобы не посрамить честь фамилии. С этой задачей хирург-травматолог Максим Воронков – сын Юрия Воронкова, который долгое время заведовал травматологическим отделением Челябинской областной больницы, – справляется на отлично. Про эту семью можно смело сказать: отец передал скальпель в надежные руки. Максим Юрьевич не только отличный хирург, но и хороший руководитель. Коллектив травмцентра, которым он теперь руководит, набирал сам – со всей России. Теперь это сплоченный, дружный коллектив не только на работе, но и на отдыхе. Секрет кроется, несомненно, в личности руководителя, и мы попытались узнать поближе Максима Воронкова – хирурга и человека.

– Максим Юрьевич, медицина – довольно специфическая сфера. Как в ней происходит выбор профессии?

– Все это закладывается с детства родителями. Они, может быть, сами того не замечая, в ежедневных разговорах на кухне, на отдыхе направляют ребенка в определенное русло. Если бы мои родители были плотниками или бизнесменами, то, скорее всего, я бы стал плотником или бизнесменом. Но когда разговоры только про медицину, только про то, как лечить те или иные заболевания, то это определенным образом формирует сознание ребенка. Кто-то оставляет работу на работе, но в нашей семье все было по-другому, и это не могло не наложить отпечаток на меня. Кроме того, мне очень нравились химия и биология в школе, нравилось проводить исследования. Я даже состоял в научном обществе учащихся, где мы выполняли всевозможные работы, защищали их.

– Тогда-то вы поняли, что медицина – ваше призвание?

– Да, это произошло как-то само собой.

– Но почему именно травматология?

– Как раз когда я учился в школе, академик Гавриил Илизаров представил миру свое изобретение – аппарат, позволивший по-новому взглянуть на травматологию и ортопедию. Поскольку мой отец Юрий Павлович Воронков был тогда заведующим отделением травматологии Челябинской областной больницы, он активно обсуждал с коллегами это изобретение. Замечу, что он первым и начал применять его в лечении больных. Это тоже сыграло немалую роль в моем выборе профессии.

– И в выборе специализации?

– Как раз здесь особого выбора не было. В самом начале карьеры мне предложили заняться операциями на позвоночнике, потому что эта область была не так хорошо проработана, как ортопедия, например, конечностей. Я обучался, начал делать операции, и делал их довольно успешно. Это окрыляло меня и заставляло все глубже погружаться в тему. Ведь раньше перелом позвоночника для человека фактически стопроцентно означал инвалидность, но стали развиваться новые технологии, появились новые методы фиксации – и дело сдвинулось с мертвой точки. Теперь у человека с такой травмой гораздо больше шансов вернуться к нормальной жизни, чем, скажем, 20 лет назад.

– Медицина, как и спорт, наверное, славится династиями. Однако это может сыграть как положительную, так и отрицательную роль, когда сына постоянно сравнивают с отцом и говорят: «На нем природа отдохнула». То, что вы пошли по стопам отца, вам помогало или мешало?

– Конечно, помогало! Отцу проще научить своего сына тому, что знает он сам. Хоккеисту – обращаться с клюшкой, хирургу – обращаться со скальпелем. К тому же в медицине очень много вещей, которые приходят с опытом, и этот опыт для начинающего врача бесценен. К сожалению, не всегда, когда молодой врач после института приходит работать в больницу, его коллеги готовы этим опытом делиться. А вот отец всегда подскажет, поможет преодолеть какие-то трудности, поддержит в трудную минуту. К тому же когда ребенок идет по стопам родителей в профессии, он говорит с ними на одном языке. И моему отцу поэтому было проще объяснить мне, как сопоставляются кости, как происходят те или иные явления в травматологии, чем рассказать, как делать кирпичную кладку, к примеру. К тому же медицина – такая сфера, где династии – очень распространенное явление. Если бы это как-то негативно влияло на профессиональную деятельность, думаю, дети бы не шли по стопам родителей.

– Что из профессиональных качеств отца вы взяли для себя и используете в работе?

– Наверное, в первую очередь – приверженность своему делу. Юрий Павлович был очень скромным человеком. Он отдал областной больнице 50 лет и очень много сделал для развития травматологии и ортопедии в Челябинской области, но об этом мало кто знает. Например, как я уже говорил, он стал родоначальником илизаровской хирургии на Южном Урале, обучил этому многих специалистов, сам очень много сделал для развития травматологии и ортопедии. Можно сказать, что он отдал работе всего себя – свои знания, свое здоровье. Ведь в то время хирурги оперировал под рентгеновской скопией. Доза излучения тогда была выше, чем сейчас, и мой отец очень быстро потерял зрение. Собственно, он потому и ушел из хирургии в преподавание, что на тот момент плохое зрение не позволяло ему проводить операции на должном уровне.

– Династия Воронковых продолжится?

– В связи с тем, что в России на данный момент положение медицины довольно плачевное, я бы не хотел, чтобы мои дети шли по моим стопам. Дело даже не в кризисах, а в том, что ни государство, ни частный бизнес не заинтересованы в развитии этой сферы. Наша страна находится на 87-м месте по вложению денег в здравоохранение. И это притом что мы одна из самых богатых стран в мире. Конечно, локально какие-то изменения в лучшую сторону происходят. Например, открылся кардиоцентр, который решил проблемы с кардиохирургией не только в области, но и, наверное, даже в регионе. Открываются нейрохирургические центры, травматологические, но этого мало. Очень много наших соотечественников уезжают лечиться в Германию, Израиль. Они могли бы тратить эти деньги в родной стране. Уровень специалистов у нас высокий, многие операции у нас делают даже успешнее, чем на Западе, у нас множество врачей, которые изобретают новые аппараты и открывают новые методы лечения, но сама система оказания медицинской помощи организована не очень продуктивно.

– А как бы вы организовали медицинскую помощь, скажем, в вашей сфере?

– Все время привожу в пример Казань, где существует областной травматологический центр, если не ошибаюсь, на 250 коек. Такая централизованная система хороша тем, что она позволяет решать проблемы оперативно. Плюс краевая больница, которая помогает в организации работы травмцентра, ведь травматология – это экстренная медицина. Если человек упал и сломал ногу или попал в ДТП и у него сочетанная травма, то помощь ему нужна немедленно. У нас же зачастую люди, особенно из области, после аварии попадают в районную больницу, там лежат несколько дней, потом происходит созвон с травмцентром или отделением травматологии областной больницы, и только потом пациента привозят, но момент-то упущен! Теперь уже и лечение будет проходить тяжелее, и восстановление будет более длительным. А травматологический центр позволил бы избежать этого, потому что на его базе будут и отделение челюстно-лицевой хирургии, и лор-отделение, и ортопедическое, и глазное, и нейрохирургическое, потому что очень часто травма бывает сочетанная.

Кроме того, травмцентр должен быть отдельным зданием, в пять или в шесть этажей, со своим приемным покоем. Мне нравится, как организована работа в федеральных центрах, в том же кардиологическом. В целом система задумана и реализована очень хорошо. За такими большими госпиталями будущее, но это огромные вложения, и частный бизнес не всегда способен их сделать.

– Почему?

– Потому что это прежде всего дорогая техника – это и внутриоперационные компьютерные томографы, и магнитно-резонансные томографы, и дорогие операционные столы, и реанимационное оборудование. Здесь же можно сделать и вертолетную площадку, и хорошие подъездные пути, чтобы с трасс возить пострадавших, и парк реанимобилей создать хороший. Такое богатое государство, как наше, может себе это позволить, потому что это решит сразу если не все, то многие проблемы в травматологии.

– Но экстренная медицина имеет волновую тенденцию. Не получится ли так, что в какое-то время часть оборудования будет простаивать, а койки – пустовать?

– Никто не мешает одновременно с экстренным оказанием помощи развивать и плановую ортопедию, например, то же протезирование суставов. Создание единого центра, коек на 150, позволило бы сосредоточить в одном месте и деньги, и оборудование, и высококлассный персонал, ведь у нас много замечательных травматологов.

– Такая конкуренция может породить конфликты…

– Конкуренция в медицине, как в спорте, еще никому не вредила. Только лучший становится признанным мастером. Поэтому от команды звезд травматологии центр только бы выиграл, к тому же это побудило бы врачей постоянно совершенствоваться и не останавливаться на достигнутом.

– Вы упомянули про частный бизнес. Целесообразно ли его привлекать в медицину?

– Частный бизнес мог бы помочь с проблемой и финансирования здравоохранения, и с теми же кадрами, но бизнесмены не хотят вкладываться. Открываются какие-то точечные заведения, единственное серьезное вложение было в создание диализного центра. Но это капля в море.

– Может, просто нет достойного примера?

– У нас есть единственная частная больница – в ведомстве РЖД.

– Железная дорога все-таки не совсем корректный пример. Это же государство в государстве.

– Хорошо, другой пример. Сейчас под Нижним Тагилом создается многопрофильная частная больница, в строительство которой вложено порядка трех с половиной миллиардов рублей. Учреждение строится и будет работать по немецким проектам и технологиям. Это будет полностью закрытый цикл: жилье для медработников, лаборатории, научно-исследовательский комплекс, ну и конечно, лечебные отделения. При этом данный комплекс – не огромный медгородок, как мы привыкли, а вполне себе скромное строение на небольшое количество коек.

– И оно сможет удовлетворить потребности в медицинской помощи всего региона?

– Дело не в этом, а в экономической составляющей. В Европе, как и в США, и в других странах мира, пребывание в хирургическом стационаре довольно дорогое, поэтому дольше двух-трех дней, если нет никаких осложнений, больного там не держат, а переводят в отделение реабилитации. Я считаю, что это правильно, потому что в процессе восстановления пациента задействовано очень много персонала – как врачей, так и медсестер. К тому же реабилитационный процесс проходит быстрее, если человек находится в специализированном месте, где совершенно другие условия, нежели в хирургическом отделении.

– Ваш травмцентр создан, чтобы обслуживать довольно непростую трассу М-5. Вам нравится, как работает эта система?

– На мой взгляд, все было организовано правильно. Данная система позволяет успешно проводить противошоковые мероприятия и после этого доставлять больных к нам. Однако из-за недофинансирования существует проблема с кадрами. Вроде бы и оборудование есть хорошее, и машины реанимационные неплохие, а работать на них некому. Люди берут на себя дополнительную нагрузку, и это тоже рано или поздно выстрелит. Но что касается трассы М-5, мы с этим объемом в принципе справляемся. Даже больше на себя берем, потому что принимаем пострадавших в ДТП на всех дорогах области, и главным образом с трасс на Магнитогорск и Екатеринбург.

– В таких центрах очень важна сплоченность коллектива. Знаю, своих подчиненных вы отбирали сами. Трудно было?

– Когда мне надо было в течение двух-трех месяцев открыть травмцентр, то по среднему медицинскому персоналу у меня возникала довольно непростая ситуация: желающих здесь работать особо не было. Тут еще вот в чем загвоздка: многих больных, поступающих к нам, можно было бы прооперировать и на местах – в той же Сатке или Миассе, но в больницах области нет реаниматологов и анестезиологов, да и операционные и реанимационные сестры на вес золота. Поэтому на Челябинск ложится большая нагрузка. Примечательно, что для Европы город с населением в 150-200 тысяч – это монстр, где имеются крупные больницы с современным, достойным оборудованием. У нас же города с такой численностью даже за города порой не считаются. Соответственно, и к медицине там отношение такое же. И если Челябинск, и в частности областная больница, не испытывают такого жесткого кадрового голода, то в области он очень даже ощутим.

– Однако набрать кадры – полбеды. Ими еще надо уметь грамотно управлять. Как справляетесь с человеческим фактором?

– В мужском коллективе гораздо проще решать проблемы, чем в женском. Во-первых, мужчинам всегда проще в лицо высказать друг другу все претензии. Соответственно, и разобраться проще – по-мужски. Я сейчас не говорю о мордобое, я говорю о словесных баталиях. Да, мы, не стесняясь в выражениях, можем поставить друг друга на место. Женский же коллектив – это огромная и хитрая система намеков, взглядов, домыслов и прочих полутонов. Мужчине разобраться в этом сложно, поэтому смешанным коллективом, таким как у нас, непросто управлять. С женщинами надо быть дипломатом. Если я, например, в сердцах назову своего коллегу-мужчину криворуким, он не обидится и назавтра уже забудет об этом. Женщина же заплачет, обидится, мне придется ее утешать – и не просто утешать, но и еще и объяснять, что я не имел никакого злого умысла. Короче, сложно. Поэтому я всегда стараюсь отдавать себе отчет в том, с кем я разговариваю и как это надо делать.

– Есть какие-то управленческие секреты от Максима Воронкова?

– Не потакать. Конечно, надо прислушиваться к мнению каждого человека, но принимать сторону каждого было бы неправильно с точки зрения руководства коллективом. Особенно в плане общения с женщинами, потому что многое у них происходит на эмоциях. Я всегда стараюсь их выслушать, но принимаю решения только с холодной головой.

– Хирургу надо не только иметь холодную голову, но и быть в постоянной хорошей физической форме.

– Операционная – лучший спортзал для хирурга. После операции выходишь – с тебя пот градом, ноги гудят, руки не поднимаются. Все как после хорошей тренировки. (Смеется.) На самом деле я считаю, что хирург просто обязан заниматься каким-нибудь спортом, вести активный образ жизни. Конечно, с возрастом меняются и предпочтения. Раньше я серьезно занимался волейболом, но со временем это увлечение пришлось отложить: начались травмы, возрастные изменения, да и руки надо беречь. Сейчас я поигрываю в футбол на любительском уровне, увлекаюсь рыбалкой. Кроме того, буквально приходится заставлять себя больше двигаться, потому что человек с возрастом становится все ленивее. Иногда выходишь с работы – и хочется просто упасть на диван и пролежать до утра, но я заставляю себя идти пешком. Тренирую волевые качества. В идеале, конечно, лучше бегать, но бег дает большую нагрузку на суставы и позвоночник, особенно если есть проблемы с лишним весом. Хорошо еще поплавать, но не всегда есть время заехать в бассейн, а вот пройтись пешком после работы можно. А несколько моих коллег ездят на работу на велосипедах. Летом это очень удобно.

– А если кардиотренажер установить в офисе?

– Нет-нет, только свежий воздух! Мы и так очень много времени проводим в помещении. Да и от работы надо отвлекаться, иначе зацикленность негативно скажется на жизненном тонусе. К тому же я игровик по натуре, мне нравятся командные виды спорта, и поэтому для меня час пыхтеть на тренажерах в одиночестве неприемлемо.

– Коллектив привлекаете к командным видам спорта?

– У меня сейчас коллектив очень увлечен подводной охотой. Очень часто люди семьями выезжают на природу. Это радует. Конечно, вместе они проводят много времени на работе и, казалось бы, надо отдохнуть друг от друга, но вот такие совместные вылазки сближают, сплачивают людей, а это положительно сказывается и на рабочем процессе.

– То есть модный ныне тимбилдинг коснулся и вас?

– Все упирается в деньги. Если в какой-то коммерческой компании есть деньги организованно вывести сотрудников на природу, на тот же сплав или в какой-то поход, то у нас таких финансовых возможностей нет. Однако самое важное в таком процессе – не деньги, а желание. На мой взгляд, мало толку будет от коллективного выезда, если половина сотрудников делают это только потому, что компания это оплатила и у них нет выбора. Когда же люди хотят вместе провести отпуск или выходные, то остальные проблемы отходят на задний план. И я всегда приветствую такие инициативы коллег, два-три раза в год мы обязательно выбираемся всем коллективом куда-нибудь на природу. Например, на Новый год выезжали на турбазу под Копейском, а в прошлом году ездили в «Быстрай». Постреляли там по тарелочкам, поели шашлыков. С другой стороны, специфика работы дает о себе знать. Мы, например, не можем пойти в поход на неделю всем коллективом, потому что просто не получится оставить стационар на такое долгое время. Поэтому мы, как правило, выезжаем частями. Недавно мы с другом сплавлялись по реке. Места наикрасивейшие, драйва – под самую завязку. Никакие таиланды не сравнятся с красотой наших гор и рек. Я удивляюсь, почему эти маршруты до сих пор не раскручены?

– Может, и не стоит раскручивать, человек все загадит…

– К сожалению, поразительное свойство наших соотечественников превращать места отдыха в помойку угнетает. С одной стороны, все возмущаются, что на наших озерах везде свалки мусора, а с другой – как только кто-то ставит забор и благоустраивает территорию, все начинают возмущаться. Не знаю, сколько десятилетий у нас будет формироваться культура поведения на природе. Я говорю сейчас не только о выезде с семьей на озеро искупаться, но и об охоте и рыбалке: браконьеров у нас, к сожалению, еще очень много.

– А вы где рыбачите?

– Это секрет. Хотя у нас в области есть много мест, где можно порыбачить, но большинство из них просто превращено в свалку.

– Вы только на озерах рыбачите? Не выезжаете на крупные реки – Волгу, Обь, Енисей?

– Рыбачить в отдаленные места надо ездить мужской компанией. Например, на севере Урала есть очень хорошие рыбные места, но это довольно дорогое удовольствие, потому что туда трудно добираться. На некоторые реки вообще только вертолетом можно попасть. Чтобы там порыбачить, нужно как минимум недели две, но работа не даст мне так надолго выпасть из процесса. Все-таки я не рядовой хирург, я руководитель, и у меня есть ответственность перед коллегами и перед пациентами. К тому же я все-таки люблю проводить свободное время в кругу семьи, потому что работа не дает мне уделять им столько внимания, сколько мне хочется.

– Хирурги, как спортсмены, очень суеверны…

– Медицины вся суеверна! Причем некоторые суеверия с годами только крепнут, а некоторые со временем отпадают. Есть индивидуальные суеверия, например, что нельзя бриться перед ответственной операцией или в операционную надо входить с определенной ноги. Есть общеизвестные суеверия. Например, считается плохой приметой, если у тебя инструмент падает на пол. Чтобы не случилась неприятность, по нему надо обязательно постучать. А если тебе пожелают хорошего дежурства, значит, стопроцентно привезут тяжелого пациента.

– Разве это плохо для врача, который набирается опыта?

– В этом-то и весь парадокс. В России тяжелые больные считаются досадной неприятностью, случившейся в твое дежурство, в то время как на Западе хирурги за таких больных дерутся. Секрет в том, что на Западе трудные операции хорошо оплачиваются, у нас же у врачей оплата почасовая. Или ты эти пять часов проваляешься на диване с книжкой, или ты простоишь у операционного стола. И до тех пор пока хирургам не будут платить за работу, а не за проведенное в больнице время, ситуация не изменится.

– Суть деятельности врача, и особенно хирурга, – причинить человеку боль, чтобы потом человеку стало хорошо. Как вы относитесь к чужой боли?

– При операциях боль – неотъемлемая часть, и какое-то время человеку придется с ней жить. Поэтому врачу очень важно вселить в пациента уверенность, что эта боль временная, что надо перетерпеть какой-то период, после которого все наладится. Я стараюсь действовать уговорами, мягкостью, иногда приходится даже ласковые слова какие-то говорить пациентам. Кстати, сделал интересное наблюдение: мужчины менее устойчивы к боли, чем женщины. Женщины более терпеливые, с ними проще найти контакт, убедить потерпеть, объяснить, что скоро все пройдет. Даже в перевязочной чаще всего в обморок при виде крови падают именно мужчины.

Но если говорить о боли как о явлении общемедицинском, то это беда российской медицины. Помните, какая у нас была стоматология лет 20 назад? Я в детстве очень боялся лечить зубы, потому что это был очень болезненный, некомфортный процесс. Из-за этого я до сих пор чувствую мандраж перед посещением зубного врача. Сейчас же дети в большинстве своем не боятся стоматологов, потому что процесс лечения стал наименее болезненным. Я считаю, что такой должна быть вся медицина. Человек, который обращается к врачу за помощью, не должен страдать, и врач обязан сделать все, чтобы избавить пациента от боли.