«Чувствую себя детективом»: челябинка выбрала неженскую профессию, и её вторым домом стал… морг

Главный патологоанатом Челябинска Анна Горфинкель уверена, закулисье морга вовсе не такое жуткое, каким кажется обычным людям, ведь посмертная диагностика — лишь часть работы этого отделения, намного чаще его сотрудники помогают живым. О том, как челябинка попала в совершенно не женскую (на первый взгляд) профессию и осталась в ней на долгие годы, мы узнали накануне Дня патологоанатома, который в России приходится на 22 марта.

Анна Наумовна встретила нас в узеньком коридорчике патологоанатомического отделения, в той части, где лаборанты и врачи колдуют над небольшими стёклами с непонятными простому человеку цветными пятнышками.

— Наше отделение территориально делится на морг и лабораторию, где осуществляется работа по прижизненной диагностике, — сразу расставляет точки над i хозяйка отделения. — Все ткани, которые во время операций и более простых манипуляций берут на биопсию хирурги, эндоскописты, гинекологи, лор-врачи, попадают к нам, и патологоанатом делает своё медицинское заключение, чтобы в дальнейшем человеку назначили лечение. Чаще всего это, конечно, касается опухолей. Так что не думайте, что мы только вскрытием трупов занимаемся.

Тем временем в кабинете с приоткрытой дверью кипит работа — сотрудницы лаборатории замораживают, нарезают и отправляют в специальные машины частички образцов тканей, окрашивают их и передают докторам, а те изучают полученный материал.

— У нас не всегда есть время, чтобы внимательно изучить образцы, зачастую принимать решение приходится в течение нескольких минут, потому что исследование проводится в момент, когда пациент под наркозом находится на операционном столе, — разглядывая в микроскоп одно из сотен стёкол, говорит врач-патологоанатом Инна Мильченко. — Порой от нашего заключения зависит судьба пациента, например, когда удаляется образование в лёгком, врачам нужно быстро понять, злокачественное оно или доброкачественное. Если мы скажем, что это лишь последствие перенесённой пневмонии, они просто закончат операцию, а если окажется рак — операция продолжится, и хирурги сделают больший объём, возможно, удалят орган.

Та часть здания, в которой патологоанатомы проводят большую часть времени, визуально ничем не отличается от обычной лаборатории, разве что запах формалина здесь прижился за долгие годы.

— Работа с формалином помогает дольше сохранять молодость, — шутит проходящая мимо нас сотрудница.

Вторая же часть здания — секционные, где происходят непосредственно вскрытия, напоминает оперблок, но неподготовленному человеку даже в пустом зале становится немного неуютно, и в голове один единственный вопрос:

— Анна Наумовна, почему вы пошли в патологоанатомы?

— Я родилась и росла в медицинской семье — врач в четвёртом поколении. Моя прабабушка Анна Львовна была акушеркой ещё в царское время, дедушка, её сын Исаак Яковлевич Локшин, был военным врачом, полковником медицинской службы. Воевал, а после того, как его ранили в голову и комиссовали, работал начмедом в танковом училище. Мама Фаина Исааковна Локшина была первым цитологом в Челябинской области, почти все цитологи потом были её учениками, она много лет проработала в онкодиспансере. У меня уже выбора не было — когда растёшь в этой атмосфере, всё время слышишь медицинские термины... У нас дома часто бывали друзья-медики, в родне было много врачей, причём разных специальностей — педиатры, психиатры, хирурги. Это, конечно, всё повлияло. Ну и гены. Я закономерно продолжила семейные традиции.

— Но почему не педиатр или терапевт?

— В институте сначала было желание стать инфекционистом, но потом у нас появился прекрасный преподаватель, лектор по патологической анатомии Кива Наумович Сидельман. До сих пор храню его лекции. Это были увлекательные лекции, наверное, тогда он и заронил зерно. После института я поступила в интернатуру по терапии, увлеклась кардиологией, но потом звёзды так сошлись и я пришла работать в это отделение.

— Как на ваш выбор тогда отреагировали близкие и друзья? Вы их не шокировали?

— Вы знаете, приняли по-разному. Мама-цитолог одобрила, даже уговаривала меня. Подруги приняли не так однозначно. Некоторые говорили: «Вот выйдет у тебя дочка гулять, а ей скажут — твоя мама режет трупы!» Так и было. (Смеётся.) Я, понимая, что работа патологоанатома состоит не только из вскрытий, а прежде всего из исследования биопсийного материала, ей ответила: «Погоди лет пять, посмотрим». А потом увлеклась этой работой и ни разу в жизни не пожалела. Я иногда даже чувствую себя детективом — когда под микроскопом изучаешь препараты, от тебя зависит всё, ты должен найти виновника заболевания. Знаете, здесь даже элемент азарта присутствует.

— Но всё-таки женщине, наверное, сложно даже чисто эмоционально работать в морге?

— Патологоанатомы — профессионалы, работая в этой сфере, мы каким-то образом приспосабливаемся, адаптируемся. Когда патологоанатом за работой — он абстрагируется от личностных впечатлений, эмоций, ему важно правильно и достоверно сделать свою работу, поэтому обычно не возникает каких-то серьёзных проблем в психологической плоскости.

— А с тканями живых людей так же?

— Вот тут часто бывает очень жалко людей. Мы их не знаем, видим только направление и материал, но, когда ставишь тяжёлый судьбоносный диагноз и понимаешь его последствия, бывает очень тяжело, особенно когда это касается молодых.

Иногда в поиске находишься длительное время и не можешь поставить диагноз — у нас ведь очень интеллектуальная работа, она требует больших знаний в разных областях медицины, постоянной учёбы. В крупных отделениях существует специализация, у нас этого нет, мы специалисты широчайшего профиля, поэтому приходится очень много читать, чтобы оставаться в тренде. Иногда мы просим лечащих врачей ознакомить нас с историей болезни, важно понять, чем пациент болел раньше, какая у него профессия. За рубежом нашу профессию называют «клинический патолог», потому что без клиники, данных других лабораторных исследований, анамнеза, информации о предыдущих операциях бывает очень трудно поставить диагноз. Представьте, нам прислали маленький кусочек из лёгкого или печени, а мы должны установить точный диагноз. Это нелегко. Поэтому собираем информацию, применяем разные покраски тканей, чтобы получить больше информации и сделать правильный вывод. Сложные случаи могут занимать до месяца, ведь, чтобы перелопатить всё, нужно время.

— Какую часть времени занимает работа с мёртвыми, а какую — с материалами живых людей?

— Эти пропорции постоянно меняются. Они зависят от многих факторов, сейчас очень востребованы вскрытия, а ещё недавно работа с биопсийным материалом занимала до 80 процентов времени и интеллектуальных усилий. Дело в том, что самый точный диагноз — это диагноз патологоанатома. Сейчас важна точность посмертной диагностики в том числе, чтобы составить представление о том, от чего умирают люди. Теперь важно не просто установить, что человек умер от злокачественной опухоли, а на какой стадии была эта опухоль, какова её гистологическая характеристика, какие были метастазы и где. Это требуется и для системы здравоохранения, и для статистики смертности, и для государства, ведь не секрет, что демографические показатели в нашей стране оставляют желать лучшего по многим параметрам.

Дать достоверную информацию может только патологоанатом или судебно-медицинский эксперт, человек, осуществляющий вскрытие и формирующий статистику смертности, потому что мы оформляем медицинские свидетельства о смерти, в которых отражается основное заболевание, от которого умер человек, непосредственная причина его смерти, и на основании этого формируется государственная статистика.

— А ошибки в диагностике случаются?

— Патологоанатомы — врачи, люди, поэтому ошибки, конечно, могут быть, в нашей работе тоже есть и человеческий фактор. Конечно, ошибки бывают, важно, чтобы они были не какие-то принципиальные. Например, если это злокачественная опухоль, чтобы патологоанатом не ответил, что точно нет и наоборот. Потому что зачастую здесь и сейчас происходит оперативное вмешательство и от ответа врача зависит объём операции — удалят ли орган человеку или это будет органосберегающая операция, ответственность большая.

— Кто попадает на вскрытия в ваше отделение?

— Мы являемся централизованным патологоанатомическим отделением горбольницы № 8, но вскрытие умерших на дому в нашем районе частично тоже осуществляется у нас. Кроме того, по маршрутизации к нам относится ГКБ № 5, как в плане вскрытий, так и в плане прижизненного материала.

— Очень много баек ходит вокруг вашей профессии, например, шутки о том, как человек вдруг очнулся в морге. Такое возможно?

— Это, конечно, только байки, потому что смерть констатируется врачами, составляется протокол констатации смерти, точно фиксируются признаки смерти, время смерти, так что эти шутки из области ненаучной фантастики.

— Когда знакомитесь с людьми и говорите о своей профессии, как люди реагируют?

— Когда я только начала работать патологоанатомом, я стеснялась. На самом деле стеснялась. Говорила, что я гистолог. Некоторые уточняли: «Вы определяете, когда рак, а когда нет рака?» Я отвечала: «Да, можно и так сказать». Но со временем я стала гордиться своей специальностью. Очень мало нас, к сожалению, нехватка специалистов идёт по всей России, но при этом она очень востребованная, потому что биопсию сейчас берут практически из всех органов. Тем более я женщина-патологоанатом, считается, что это не женская профессия, у нас среди врачей больше мужчин.

— А вы как считаете, патологоанатом — это больше для мужчин или для женщин?

— Патологоанатом должен обладать разными качествами: аналитическим умом, который больше присущ мужчинам, в то же время профессиональной интуицией, которая вырабатывается с годами, а интуиция — это больше про женщин. Должна быть способность к каким-то компромиссам, в том числе в общении с родственниками. Мы должны не только правильно поставить диагноз, но и уметь объяснить диагноз родным пациента, и это тоже больше про женщин.

— Вы каждый день видите смерть, наверное, после этого уже ничего не страшно?

— Мы те же люди, и в жизни нам свойственны страхи. Это здесь, в работе, никто ничего не боится, потому что все наши специалисты — профессионалы своего дела с большим багажом опыта и знаний. Знаете, к нам часто заходят люди и говорят: «Мы боимся». А я всегда им говорю, что бояться надо не мёртвых, а живых, и это так и есть.

Рентгенолог из Челябинска Екатерина Марковна Сумная работает врачом уже 63 года. В свои 87 она трудится в одном из хирургических отделений горбольницы № 8. Возрастной врач работает наравне с остальными и не требует никаких поблажек.

Ещё один доктор из восьмой больницы Владимир Титов посвятил свою жизнь спасению людей. В этом человеке столько жизнелюбия и сострадания к людям, что вытеснить их не смогли ни служба в полевом госпитале в Афгане, ни работа в пекле Ашинской трагедии, ни многие годы, отданные санитарной авиации, ни работа в хосписе, где надежды уже нет.