Семье челябинцев, которой ставили ОРВИ, подтвердили COVID-19. Рассказ от первого лица и ужас от ИВЛ

У членов семьи, которую врачи поначалу лечили от ОРВИ, подтвердили COVID-19. Положительными тесты на коронавирус оказались у дочери и сына, а вот у мамы, несмотря на сильное поражение лёгких, результат отрицательный. Отец, госпитализированный вслед за остальными, оказался самым тяжёлым — ему требуется кислород, реанимации удалось избежать только чудом. Мы публикуем продолжение истории с рассказом от первого лица.

— На четвёртый день после госпитализации меня перевели на другой этаж [для ковидных пациентов], — вспоминает Марина (имя героини изменено. — Прим. ред.). — Сначала просто пришли и сказали собрать вещи, перевели в соседнюю палату. Я думала, там и останусь. Находилась я там одна, мне туда принесли ужин. Меня [эта ситуация] волновала — если всё в норме, зачем в соседнюю? А часа через два снова пришла медсестра, опять сказала собирать вещи — сказала, что пойдём на этаж ниже. Я уже знала, что там лежат те, у кого проявился COVID-19. Успела в дверцу заглянуть к маме и сказать, что меня переводят вниз. Испугалась я жутко, меня всю затрясло. То ли от сквозняков в коридоре, то ли от страха. Меня отправили по коридору вперёд, сказали «Там тебя проводят», а я иду, и в голове туман. Я просто не знала, что там дальше ждёт! Медсестра меня встретила, и мы с ней дошли до лифта, поехали на четвёртый этаж. Руки у меня тряслись так, что слышно было, как пакет шуршал в ладошке.

Мы вышли из лифта, зашли на этаж. И первая картина, что меня там встретила, — это реанимационная палата. Дверь была открыта. Я успела увидеть кровати и услышала работу аппаратов ИВЛ. Несколько кроватей были расставлены вертикально друг за другом. Помню, что внутри был полумрак, как будто там спят люди, и для них выключили свет. На кроватях лежали несколько человек, наверное, но медперсонал я не видела. Аппараты работали, они поддерживали чью-то жизнь в эту минуту. Мне стало совсем не по себе. Эта картина теперь перед глазами. В детстве мы все боимся тёмных чуланов и представляем, как темнота нас засасывает туда. А мой страх теперь — это полутёмная палата реанимации со звуком работающего аппарата ИВЛ.

Успокоить меня смогли только мои новые соседки, — признаётся Марина. — Я зашла в палату, и мне было и страшно, и неуютно. Я думала о маме, как она там без меня будет. Мысли путались, страшно было одно — если у меня ковид, то и у всей семьи он тоже есть. А это, как известно, опасно — не просто вирусная пневмония, ковид разрушает иммунитет. Моя кровать была справа у окна. Она только-только была небрежно застелена, на скорую руку. Ещё две кровати уже были заняты. Первые минуты мои новые соседки молчали. Я звонила маме, с беспокойством спрашивала, как она. Увидев мой огорчённый вид, соседки наперебой начали меня успокаивать. Одной соседке 24 года, она лежала в больнице уже 10 дней, её перевели с больницы ж/д. Вторая соседка — постарше — оказалась мне как мама. Она и по возрасту всего старше мамы на год. Работает медсестрой в этой же больнице. Ещё неделю назад её коллеги боролись за её жизнь, и ей чудом удалось избежать реанимации.

Соседки первым делом спросили тяжесть поражения лёгких. Я рассказала, что у меня и брата по 5%, а у мамы 25%. На что соседки мои заулыбались и сказали: «У-у-у, мелочь какая! Это быстро лечится. Не успеешь оглянуться, как домой отправят». Как-то сразу на душе стало спокойно. Мы быстро подружились. У младшей соседки тоже было 25% [поражения лёгких], а у второй 45%. К тому же каждая переживала за свою семью. Находясь 24 часа в одних стенах, за пять дней мы даже породнились. Переживали за то, какие у кого анализы, жаловались на какие-нибудь боли. А вечером устроили традицию — брали чайник у медсестёр и устраивали чаепитие — часиков так в 9, перед сном.

Кстати, после моего перехода на четвёртый этаж [для подтверждённых случаев COVID-19] на следующий день перевели сюда же брата. Его тест тоже оказался положительным. Но дорога сюда мной уже была протоптана, поэтому он не переживал особо. Мама по-прежнему оставалась на пятом этаже.

Наверное, день на седьмой пребывания в больнице мне отменили уколы и капельницы, стали давать антибиотики таблетками, и мне действительно стало лучше, — вспоминает Марина. — Голова яснее стала, от антибиотиков уже не так дурно, как в первые дни. Температура перестала скакать с 37,5 до 36,5 ещё в первые три дня, но зато появился кашель. Он приходит временами откуда ни возьмись. Врач сегодня сказала, что это будет ещё две–три недели и что температура может до 37 подниматься — это тоже нормально. В основном сейчас просто уже тяжело от больницы, то, что 10 дней взаперти. Из возможностей разнообразить досуг — есть, спать и торчать в телефоне. Безумно хочется домой в родные стены.

Больничная еда не радует. За эти дни к нам пять раз приезжали с попытками [передать посылку] мои друзья. Моя поддержка. Приносили в основном то, что не вредит здоровью. Из фруктов — груши, яблоки и бананы. Из сладкого — пастилу, конфеты-карамельки, зефир. Воду можно передать до пяти литров. Также можно печенье без наполнителя и выпечку фабричную, типа хачапури или рустини с сыром. Никакого джема. Горячую еду просто не разрешили проносить, потому что здесь нет холодильников в палатах.

Папу госпитализировали уже после нас — во вторник, 16 июня. Томограф показал 35% поражения лёгких. Мы очень хотели, чтобы его доставили в нашу больницу, но к тому времени мест уже не было. Кстати, лежат [пациенты] везде — и в сестринской, и в актовом зале. Папу повезли в детскую инфекционную больницу № 9, там сейчас тоже есть ковидный госпиталь.

Лечение, о котором рассказывал папа, полностью не соответствовало тому, что проходило у нас здесь. Причём с самого начала. Поступил он к ним в 8 вечера, у него взяли анализы и поставили укол, и только на следующий день в 12 дня он получил первые антибиотики. Хотя мы в 9 уже завтракали и пили утренние лекарства. Капельниц ему не ставили, как нам по три раза на дню.

На третий день я по голосу чувствовала, что папе очень плохо, — с ужасом рассказывает Марина. — Сил разговаривать со мной не было, а температура, по его словам, вообще не снижалась — стабильно была 38,8, иногда падала до 37,5 и заново поднималась. Дозваться медсестру было невозможно, у них нет звонков, как у нас у каждой кровати. Нужно встать, подойти к двери и в вырезанное окошко кричать. Как встать и звать, тем более кричать в таком состоянии кого-то, я не представляю.

Папа описывал ощущения, они были в 100 раз хуже моих. У него болело всё тело, особенно ноги, как будто мышцы стягивает. Каждый день я звонила дежурному врачу, спрашивала состояние. Мне отвечали «Всё стабильно, лечим согласно предписанию». Я фактически умоляла, чтобы они принесли ему что-то от температуры, потому что он горит и мучается там. Перезванивала папе спустя 10–15 минут, узнавала, что никто к нему не подходил, когда у нас медсёстры приходили по первому зову! Старались помочь и унять разыгравшуюся боль.

На четвёртый день после папиной госпитализации я узнала, что его пневмония дала отрицательную динамику. Вместо 35% [поражения лёгких] стало 45. Бесконечные звонки дежурному врачу, слёзы в трубку и мои вопросы «Почему вы не ставите уколы и капельницы?» плодов практически не дали. В его палате ему уже начали давать кислород — всё, что они сделали на тот момент. Мне пришлось искать знакомых, просить помощи в социальных сетях, чтобы достучаться до местного медперсонала и помочь папе не угодить в реанимацию.

На тот момент папе было очень плохо. Он всё время спал, сил на разговоры не было. После очередного скандала по телефону я пригрозила прокуратурой. Может, это подействовало, а может, ухудшение состояния, в общем, его перевели на другой этаж, где был лучше кислород, поставили уколы. Тогда его жар спал. Мне стало ужасно страшно. Вдруг они его потеряют? В последнем разговоре с врачом я поняла, что они этого не боятся. На мой вопрос «Вы что, хотите до реанимации под аппарат его довести?» мне ответили «Надо будет, к аппарату подключим». Когда я звонила, мне говорили: «Забирайте его и капайте сами».

В общем, благодаря близким людям нашёлся человек, который смог помочь и перевести папу в другую больницу. Пока его «лечили» и перевозили, состояние ухудшилось — в новую больницу он поступил уже с 55% [поражения лёгких]. Его сразу приняли, взяли все анализы, начали усиленно лечить. Ставили капельницы и уколы по три раза в день, дали кислород, — перечисляет Марина. — И вот только пару дней назад он начал приходить в себя. Температура не поднимается выше 36,8, появился аппетит. Созваниваясь с ним по видеосвязи, я вижу, что выглядит он бодро. И сейчас уже может без кислорода обходиться.

Маму выписали самой первой. Несколько дней назад она мне звонила со словами «Я перехожу к вам на этаж. Буду проситься к вам в палату». Но к нам её не поселили, увели в соседнее крыло — в палату для выздоравливающих. Её тесты были отрицательными. На следующий день, 25 июня, её выписали. Дали рецепт и [отправили] с вещами на выход. Её и ещё человек пять посадили в скорую и повезли по домам. Главный вопрос перед выпиской, который задаёт врач: «Вам есть, где изолироваться?». Если нет, то отправляют в другую больницу на долечивание или, в лучшем случае, в санаторий куда-то за город. Но с этим проблемы у нас нет.

У мамы тест отрицательный. У папы результаты ещё неизвестны, ему ведь все анализы заново брали. Брата только что повезли домой! Получается, при поступлении берут мазок, потом дня через три, потом переводят, если результат положительный. Потом спустя дня три ещё один тест берут, и, если он отрицательный и пневмонию вылечили, то отпускают домой.

Меня тоже должны скоро отпустить, а папе ещё недельку надо будет полежать. Врачи во второй [областной] больнице на Гагарина, 18 сказали, что он чудом реанимации избежал.