«Страшно смотреть в крапивинское зеркало»: журналист — о смерти писателя и потерянном детстве

Вчера скончался писатель Владислав Крапивин. В России отношение к писателям сложное, противоречивое: их могут поколотить у «Пятерочки», могут обнять и осыпать лепестками роз, их могут презирать, как, например, сального, похожего на пампушку Дмитрия Быкова. Писателей могут боготворить и, в конце концов, их могут просто не знать.

Случай с Владиславом Крапивиным особенный: его знают, о нем с теплотой отзываются и рафинированные интеллигенты при бакенах и жабо, и простые советские люди — непримиримые, бескомпромиссные, из тех, у кого на рабочем столе, верстаке или на табуретке рядом с диваном стоит стакан с остывшим чаем.

Крапивина любят, потому что он тоже любил. Всю жизнь посвятил написанию хороших детских рассказов, повестей и романов и умер 1 сентября, когда миллионы детских рук, еще, возможно, не державших крапивинских книжек, несли на линейки пионы и гладиолусы. Они вручали их учителям, часть которых пришла работать в школу только потому, что читали в детстве «Тополиную рубашку» или «Колыбельную для брата». Значит, это были цветы на могилу Владислава Крапивина.

В конце 1990-х годов я проводил лето в пионерлагере под Тюменью «Ребячья республика». Это был прекрасный детский центр, каким-то чудом сохранивший в лютые 1990-е годы ту самую, крапивинскую, атмосферу настоящего детского братства, даже, пожалуй, рыцарского ордена. Республика без соплей, нюней и дегенеративной практики, когда вокруг ребенка возводят неприступную стену, взращивая в нем семена будущего ничтожества и инфантила.

Владислав Петрович часто бывал в «республике» — он жил в соседнем Екатеринбурге и являлся одним из наставников лагеря. Обычно он приезжал под конец смены. Уже пожилой, немного грузный, седой писатель разводил огромный пионерский костер, заваривал чай в ведре и часами разговаривал с нами — детьми. О жизни, о смерти, о подвиге и справедливости. Не боялся травмировать юный ум, говорил как есть.

После одной из таких встреч писатель полез в громоздкий клетчатый баул, который приволок с собой, и начал всем раздавать гостинцы. Как ни странно, это были зеркала — совершенно обычные, прямоугольной формы, на обороте которых стоял автограф Крапивина и подпись: «Не переставай мечтать». Сложно сказать, почему именно зеркала. Совершенно не обязательно, что Владислав Петрович вкладывал в подарок некий символический смысл. Скорее всего, он просто хотел что-то подарить «республиканцам», а из подарков имелась только сотня зеркал: 90-е, бартер, мало ли.

Подарок я привез домой и долго хранил в сундуке с «сокровищами». Наверное, у каждого ребенка есть такой сундук, в нем складной нож, пустая ружейная гильза, лупа, крышечка от бутылки с иностранным пивом и еще какая-то чепуха. У меня там лежало зеркало, и я часто в него смотрел. Без особых мыслей, просто так смотрел.

Потом всё завертелось, закружилось, заходило колесом: «сокровища» сундука разметало по городам и весям, но зеркало я меж тем берёг, хотя и почти им не пользовался. С годами человек становится чаще всего только хуже — страшно смотреть в крапивинское зеркало.

Однажды я переехал на новую съемную квартиру. Праздновали новоселье. Несколько дней... И вот, ночь, не спалось. Книги разбросаны по полу. На «Братьях Карамазовых» — какие-то липкие винные пятна, на «Улиссе» Джойса — сигаретный пепел, на Крапивине — он почему-то тоже валялся в этой компании — жирное пятно, как будто книгой прикрыли беляш. «Крапивинское зеркало!» — мигнуло в голове, и мне впервые за долгие годы захотелось в него взглянуть. Но, увы, я его не нашел: перевернул квартиру вверх дном, однако подарка и след простыл. Так я потерял своё детство. С другой стороны, возможно, это и правильно, ведь понравилось ли мне то, что я увидел бы в крапивинском зеркале? Не думаю.

Спи спокойно, Владислав Петрович. Царство тебе Небесное. Спасибо за детство.