Александр Попов, директор лицея №31: «Я – современный Зенон»

Вот уже двадцать лет он директор лучшего физико-математического лицея, обладателя десятка международных медалей. О нем, любимце учеников и любителе неординарных поступков, сказано столько, что впору выпускать сборник статей. Хотя он и сам не прочь что-нибудь выпустить: литературное наследие этого человека постоянно пополняется новыми произведениями. Выдумщик и правдоруб Александр Попов не боится стать легендой, потому что стал ею давным-давно.

«Я хочу жить тихо, а у меня не получается»

– Ваша новая книга «Игра в дурака», написанная в необычной форме, поражает уже с аннотации: «Учебно-методическое пособие, рекомендованное для августовских совещаний учителей…»

– А это не я, это Марина Загидуллина написала. Она делала комментарии к книге, и у нас был уговор: я после нее ничего не исправляю.

– Творческий тандем с Мариной Викторовной образовался давно?

– Это получилось случайно. Я был знаком с ее шефом Павлом Рабиным. Как-то, будучи у него, я дал ему эту рукопись – «Игру в дурака», а он показал ее Марине Викторовне. Ей она настолько понравилась, что она предложила написать комментарии. Это, в свою очередь, понравилось художнику Саше Данилову, и он сделал фотографические изыски к этой книге. То есть издание получилась трех авторов.

Потом с этой книгой начались всякие странности. Директор 30-й школы пришла к Александру Кузнецову. Якобы она узнала в ней себя, увидела в неприглядном свете и хочет подать на меня в суд. Он говорит: «Покажите, где про вас написано?» Она показала. Но имени-то не стоит. И номера школы нет. «И я себя узнал, – сказал Кузнецов, – но это же не значит, что это мы с вами». Многие себя здесь узнают. Я же, понимаете, не один дурак в образовании. В образовании очень много дураков работает. И поэтому я писал не только о себе, я писал о своих знакомых. Это некий обобщенный дурак. Некоторые воспринимают написанное как то, что было со мной. Нет, это не так: что-то и правда было со мной, что-то – с моими друзьями, что-то – со знакомыми, что-то я слышал.

– В общем, ход этому делу не дали?

– Так это очень жаль, что не получилось…

– Вот у меня и вопрос: судя по тому, что я о вас знаю, вам было бы очень интересно ввязаться в дискуссию!

– Мне бы было интересно, конечно! Но! Дальше получилось красиво! Там же написано, что вокруг ее школы на стенах написан мат, и дети привыкли читать только эти тексты, ходят, читают и радуются. Она замазала этот мат! Вся школа выходила и закрашивала. Я стоял, меня от гордости распирало!

Я часто вижу, что я педагог. Не в традиционном виде. Я возбуждаю людей делать. Столько лет у нее руки не доходили. А теперь она меня видеть не может, ее корежит от меня… Но мат она со своими детьми замазала! И я заведующему района говорю: ну хоть какую-то премию мне выписали бы, что ли… Он говорит: премию не могу, а бутылку коньяка поставлю. Вот эту бутылку он мне уже три месяца ставит. На что я ему сказал при Кузнецове: обычная практика работников Центрального района – трепаться.

– Фраза из книги: «Если бы в детстве меня забыли в углу, я бы до сих пор служил вершиной». Что вы имели в виду?

– Видите, если б не приставали… Дали бы жить спокойно… Всю жизнь пристают. Я хочу жить тихо, а у меня тихо жить не получается. Вот и все.

– Ваши книги сродни публичному самоанализу?

– У меня нет времени на анализ. Потому что так голова устроена: меня все время что-то мучит, что-то рождается…

«Мне стали сниться необыкновенные уроки»

– Мне стали сниться уроки. Необыкновенные. И я сразу кинулся их реализовывать. Нет, сам я уроки не веду, уже вышел из этого возраста – организую со своими учителями. Один уже прошел, он был посвящен магии числа семь. Учительница математики говорит начальным классам: «Дети, ну вы же понимаете, что в радуге больше цветов, чем семь? И звуков больше, чем нот. Но почему-то люди попадают под магию семерки. Поэтому давайте выберем семь основных корней и напишем с ними слова». И дети написали много-много слов. Учитель: «Вот теперь сколько у нас слов, давайте придумывать из них предложения!» И потом тут же на компьютере красивые предложения оформлялись в цвете и проигрывались в музыке. И дети видели и слышали, что они придумали.

Второй урок сейчас готовится. Учитель географии с детьми работает с картой Челябинской области и подталкивает учеников догадаться о значении географических объектов. Например, Карабаш. Что обозначает Кара, что обозначает Баш. Касли, Бишкиль… Они весь урок пишут, догадываются и в конце урока говорят по-башкирски.

Следующий урок – о том, что весь английский язык произошел от русского. Рассматриваем на примерах. Скажем, англичане приезжали к нам на ярмарки покупать мед. И спрашивали: «Ну как, как он получается?!» А наши им говорили: «Гони, гони, – в смысле, перегонка, – гони!» А они слышали: «Хани, хани, хани…» Или – откуда возникла аббревиатура IBM? От старославянского – «Я пчела есмь»… Ну и так далее.

Еще один – самый красивый, его учитель биологии готовит. Мне никогда не нравилась теория Дарвина своим примитивом. Я страстный любитель Бунина. Я люблю у него курдскую притчу о том, как Господь раздавал года – по 15 лет каждому существу. Но они начали возмущаться. Свинья говорит: «Мне 15 лет быть свиньей?! Да мне пять лет вот так хватит!» А человек говорит: «Давай, Господь, мне десять свинячих лет». Осел говорит: «Мне 15 лет быть ослом?!» И уступил еще десяток в пользу человека. Ну и так далее. Поэтому курды верят, что в человеке много всего намешано: и от свиньи, и от осла, и от попугая, и от собаки. И поэтому настоящий человек прячет свое собачье, свинячье – чтоб хоть что-то человеческое в нем просвечивало. Но как в биологии? Мозг человека по весу близок к обезъяннему. Желудочно-кишечный тракт похож на свиной. И учитель с детьми ищет в человеке черточки различных животных и определяет, у кого он ее взял: у птицы, белой мыши… И дети вместе создают теорию о том, что Дарвин не прав: все живое – наши дальние родственники, и мы произошли от них. И важность экологии – что мы вместе. Это очень гуманный урок.

– А вы не боитесь разрушать общепринятые теории? Ладно в себе, а в сознании самых маленьких?

– А этим школа и должна заниматься.

– Учить так, чтобы человек впоследствии мог делать выбор?

– Конечно. Понимаете, ведь что такое образование? Мир трехмерен: есть наука, есть искусство, есть религия. И они не стоят на месте, все время развиваются. Их результирующая описывает некий образ. И этот образ есть представление об истине. Истина всегда меняется, и страшно, что школы и институты учат каким-то незыблемым канонам, потому что развивается все. Нельзя стоять на месте.

«Я мог быть учителем любого предмета»

– Для вас существует в жизни какая-то истина, что-то непреложное?

– Истина – это мама моя.

– Вы очень часто говорите о том, что родители, мама, воспитание в семье – это основа для любого человека. Расскажите о своих родителях.

– Родители у меня пиротехники с завода «Сигнал», Сельмаш. Поэтому все наше детство мы что-то взрывали. Там же кругом полигоны, залазишь и берешь, что хочешь. Много моих сверстников с оторванными руками и ногами.

В шестом классе мы с друзьями считали фашисткой нашего директора, которая преподавала немецкий язык. Мы сделали бомбу и положили ей под дверь. Дверь снесло с петель нафиг!

– И не отчислили?

– Нет… Одного поймали, он нас предал… Но потом мы с другом стали делать подкоп под школу, чтобы взорвать всю школу. Но нас тоже взяли, и мы бросили заниматься пиротехникой. Резко поменяли специализацию, и стали готовиться к поступлению в оперный театр. Мы разучивали с ним арии. Год готовились, в восьмом классе пошли поступать, но нам сказали – еще маленькие.

– А родители как смотрели на это все?

– Да просто. У нас там было два развлечения: полигон и большой общественный сад. И если нас в саду ловили, то голову мазали масляной зеленой краской – она не отмывается, а если на полигоне – то красной. Нас не били, не читали нравоучений, но родители точно знали, где нас поймали. За зеленую краску так наказывали, за красную – по-другому.

– Как же вышло, что вы стали математиком – специалистом в точных науках?

– Чисто случайно. У меня была очень плохая характеристика из армии…

– Почему?

– Потому что я всегда был неспокойным. Например, как-то наш старшина заныкал вторую очередь сапог – через год солдатам выдаются новые сапоги. И мы их не получили. И вот идет полковое комсомольское собрание, я выхожу босиком на сцену выступать. Командование в шоке! Меня, конечно, наказали, на гауптвахту посадили. Но сапоги потом выдали всем.

Или, допустим, офицер меня часто оставлял вместо себя читать политинформацию, хотя служил рядовым, у меня не было даже звания ефрейтора. Я от нечего делать, чтобы убить время, на этих занятиях чего-нибудь доказывал. Один раз доказал, что Земля не вертится. А один солдат (дурак!) подошел к полковнику, к которому офицеры-то боялись подходить, и спросил: «Товарищ полковник, а почему Земля не вертится?» Тот глаза вытаращил: «Ты что, дурак, что ли?!» – «А Попов сказал, что не вертится...» Полковник говорит: «А кто такой Попов?» Ну откуда ему меня знать? Меня притащили в особый отдел, и уже на следующий день перед всем строем я доказывал, что Земля все-таки вертится.

Потом меня часто отправляли на кухню мыть посуду. И я стал продавать грузинам (я служил в Грузии) помои, которые раньше отдавались им за так. С тех пор бизнес был налажен…

Поэтому представьте, какая на меня пришла характеристика. А я решил поступать на истпед... Но мне объяснили: парень, с такой характеристикой тебя только в тюрьму сажать. Я пошел на филологию. Меня тоже развернули. А на математику всегда недобор, мальчиков – тем более… И мне сказали: идем к нам, нам и характеристика твоя не нужна!

Так что я никогда не собирался быть математиком.

– Значит, вас занимает педагогический процесс, а не его предметное наполнение?

– Абсолютно так. Я мог быть учителем любого предмета. Во мне главное то, что я учитель, а уж математик ли, физик, биолог – это не принципиально. Я не считаю, что какой-то предмет главный.

«Образование – это человек человеку»

– Поэтому в вашем физико-математическом лицее так много внимания уделяется музыке, литературе? Чтобы воспитать пресловутую разностороннюю личность?

– Это очень высокопарное выражение, я его не люблю…

Скажу так. Вот есть Марина Игоревна – потрясающая женщина, которая учит детей сочинять музыку, обрабатывать ее, писать песни, и дети вокруг нее кучкуются. Значит, музыка. Есть Костя Рубинский, который каждую субботу ведет литературную гостиную, дети к нему валом валят – значит, нужна поэзия. Будет мужик, который прекрасно корзины плетет и балдеет от этого – значит, будем корзины плести. Меня интересует личность.

– Как в таком случае вы решаете проблему кадров, формируете коллектив?

– Ну, проблема кадров – это вещь тяжелая. Личностей на свете мало, искать их трудно. По зернышку… У нас мало кто выдерживает. В лицее постоянен костяк из математиков–физиков–информатиков. А у гуманитариев сильная текучка. С математиками ведь тяжело работать. Математик может быть средним и удовлетворять наших детей. А литератор при этом должен быть на голову выше математика. И географ должен быть лучше.

– А может, те, кто приходит к вам на гуманитарные специальности, не подходят не детям, а вам? В силу вашего творческого потенциала не могут обыграть вас?

– Нет, это не так. Например, у нас есть Светлана Викторовна Сафонова, учитель истории. Это самая большая звезда среди учителей. Суперзвезда лицея. От нее все дети без ума. Благодаря ей они каждый год поступают в высшую школу экономики. Она ярче математиков и физиков.

– Такие педагоги приходят за интерес работать?

– Да, педагоги, конечно, работают за интерес. Причем во всем мире, нигде зарплаты большой у педагогов нет. Это иллюзии, что где-то они хорошо получают.

– Что скажете о перспективе подготовки педагогических кадров?

– Давайте о временах былых. Был у нас такой легендарный педагог Владимир Абрамович Караковский, директор первой школы. Лучших литераторов я видел только там. Он брал их из пединститута, но только тех, которые заканчивали вуз во время Великой Отечественной войны, потому что тогда филологию преподавали ленинградские учителя. А сейчас что пединститут? Убожество. Лучшие уезжают в Москву, средненькие идут в ЮУрГУ, никудышненькие идут в ЧГПУ: лучшие из них остаются там на кафедрах, а худшие идут в школы.

– Почему не упоминаете Челябинский госуниверситет?

– Кстати! Не сказал о нем, потому что с этим вузом у нас не очень тесные взаимоотношения. Но по поводу ЧелГУ есть одна идея. Его сила в том, что это единственный университет, который ведет полноценную подготовку инвалидов. Однако в городе нет ни одной школы, где были бы условия для обучения людей с ограниченными возможностями наравне с другими: с оборудованными подъездами, лифтами, туалетами. Из-за этого мы теряем потенциал таких детей. И если бы вокруг ЧелГУ функционировали такие школы, это был бы отличный щит и для них, и для самого университета, их бы попросту никто не тронул. А об этом сейчас надо думать: ситуация среди вузов складывается критическая, тяжеловесы ЧелГМА, ЧГАУ и ЮУрГУ могут поглотить все остальные. Университету нужна уникальность.

А пока ситуация с кадрами складывается именно так.

– Почему?

– Так общество, наверное, заботится об учителях. Потому что вопрос ведь не только в деньгах!

Например, недавно в Южной Корее обеспокоились низким уровнем педагогов. Но не стали тратить деньги на педагогические вузы, а разработали имидж, обозначив, что лучшие жены – это учительницы. Телевидение, газеты, журналы создали устойчивый миф, в результате которого учительниц вмиг разобрал средний и высший класс, и они стали социально защищены. Удивительное решение. И образование в Южной Корее очень сильное. Но в государстве кто-то озаботился образованием!

Триада «искусство – религия – наука» все время создает изменяющийся образ истины. В государстве много исследовательских институтов, министерств образования… Никто этим образом живым не занимается. У нас нет даже социального заказа: чему учить детей? Школы брошены. А деньги второстепенны. Покажите, что вы действительно работаете с образом истины и нам его подаете, а мы адаптируем детям. Никто же не работает в этом направлении. Религия сама по себе, как и искусство, и наука. То министерство образования туда кинется, то сюда… И этот образ получается плоским, уродливым, никаким.

Школы насыщают техникой, тоннами исчисляют ее. А был бы тот же Сократ, на песочке рисовал бы веточкой… И не надо ничего, кроме таких людей в образовании.

Да горе, горе! Как-то Паскаль сказал, что, если триста интеллектуалов из Франции уедут, Франции придет кирдык. Из России за последнее время уехало 400 тысяч интеллектуалов. Что вы хотите, какое образование? 400 тысяч лучших людей!

У нас школьное образование – это 60-70-летние бабки, советские учителя. Завтра они помрут. Естественно?

– Довольно естественно…

– Почему-то всегда умалчивается об этом. Но ведь завтра все что угодно может случиться, и тогда образование будет никаким. Модное дистанционное… Это не образование. Образование – это человек человеку.

«Я никому не даю спокойно жить»

– В одном из интервью вы сказали, что 31-й лицей – это национальность. Что вы вкладываете в это понятие?

– Это ведь не шутка была, когда по всем школам России были разосланы письма с просьбой дать сведения по работающим в них грузинам. Я сказал, что у меня их нет, что у меня одна национальность – 31. Я всегда говорю своему начальнику, что вы играете во взрослые игры – ну и играйте. Я играю в детские игры. Я детский специалист. У меня национальность – 31. И у моих детей тоже такая национальность. Мальчик-пятиклассник Арсений Ершов в этом году написал сочинение про число 31, составленное из 31 части, оно, кстати, опубликовано на сайте школы. Мальчик-вундер. Я пришел к нему с кульком конфет: «Сынок…»

Наши выпускники, живущие за границей, например в Америке, в разных штатах, держатся друг друга. Именно потому, что у них 31-я национальность.

– Вы гордитесь тем, что создали семью?

– Нет… У меня такой гадости нет. Гордятся люди, которые мало думают, а мне некогда гордиться. У меня все время что-то рождается. Я все время беременею какими-то идеями. Из декретного отпуска не выхожу.

– Несмотря на это, нет ощущения опустошенности?

– Да, опустошенность порою бывает, и очень сильная. Потому что я живу в вечном непонимании – не только начальства, но и коллег. И в неприятии. Во мне ну очень много энергии, через край. Я никому не даю спокойно жить. Мой учитель – это Зенон. Создатель диалектики, Ахиллес и черепаха, знаете? У него спрашивали: «А вы сами-то можете отвечать на свои вопросы?» Он говорил: «А зачем? Я шмель, я не даю никому зажиреть». На современный лад я и есть Зенон. Я не пчела, я не приношу меда. Я не даю жиреть.

– По старой памяти продолжаете «взрывать»?

– Да. Человек не выходит из детства. Я взрываю спокойствие.

Я нигде не состою, никогда не был ни в одной партии, религии, союзе. У меня и «крыши» нет. Вот, говорят, некоторые школы бандиты «крышуют»… Даже в 90-е годы я сам себе был «крышей». Приходили, пугали, я выходил с лопатой… Было время – купил пистолет… Ну я же из пиротехников, что мне кого бояться.

– За отсутствие страха и авторитетов не называют выпендрежником?

– Называют… Но у меня много авторитетов! Я постоянно нахожусь в состоянии влюбленности. Только перестал любить Леона Вишневского, до сих пор испытываю чувства к Сергею Параджанову. Возвращаюсь к Вертинскому – и преклоняюсь перед ним!

А еще… Я так долго шел к Окуджаве, и сейчас каждый вечер слушаю его песни как молитву. Он мой духовный наставник.

Недавно, кстати, посмотрел фильм «Адмирал» – о Колчаке, личностью которого тоже когда-то увлекался. И так разочаровался! Он так бездарно снят! Колчак был совсем не такой невнятный, и любовь с Анной у них была такая пронзительная…

– А вы верите в такую любовь, которую можно пронести через всю жизнь?

– Я завидую такой любви…