Даниил Крамер, джазовый музыкант: «Я – не ангел, я просто музыкант, который живет так, как хочет»

Недавно я поймала себя на мысли, что хожу на джаз только для того, чтобы убедиться в моей нелюбви к нему. Не моя это музыка – и все тут. Правда, этот акт самоутверждения не всегда заканчивается в мою пользу. Даниил Крамер – один из тех, кто всякий раз заставляет меня сомневаться и, что еще удивительнее, – восхищаться и любить эту странную музыку.

Это точно. Крамер умеет удивлять. Точнее, он умеет быть разным и непредсказуемым. То он хулиган и балагур, вытворяющий сумасшедшие метаморфозы с мировой классикой, не жалеющий ни Моцарта, ни Бетховена, зажигательно отстукивающий ритм своим черным лаковым ботинком. Но уже в следующие пять минут он превращается в тоскующего и мечтательного романтика. Предсказать его невозможно, да и не нужно. При этом всякий раз он непременно добьется своего: ты начнешь чувствовать и понимать его музыку. И уходя, думаешь: к черту принципы, два с половиной часа хорошего джаза без антракта с фантастической экспрессией и повторить не жалко.

Перед концертом мэтр джаза дал небольшое интервью корреспонденту сайта Mychel.ru.

– Даниил Борисович, вы никогда не приезжаете один. Каждый раз привозите в Челябинск мировых или столичных знаменитостей. Кто на сей раз?

– Это Валерий Гроховский. Американец русского происхождения, живущий во Франции. Вместе с ним мы учились в Институте имени Гнесиных. Когда я еще только подумывал о том, чтобы начать заниматься джазом, Валерий уже имел джазовое трио и был концертирующим музыкантом. Он блестящий классический музыкант, профессор по классическому и джазовому фортепиано в университете Сан-Антонио штата Техас. То, что прозвучит на нашем концерте, джазовые музыканты иногда называют real stride piano. Сегодня этим старым добрым стилем на бывшем пространстве СНГ владеют всего два-три человека. Стилем, в котором работали Арт Тейтум, Тедди Уилсон, Эрл Хайнс, частично Оскар Питерсон в своих сольных выступлениях. До этого я привозил в Челябинск программы, посвященные свингу, west cools-джазу, free-джазу, funk-джазу, джаз-року. Разнообразие абсолютное. Собственно, для того и создан абонемент. Он с одной стороны представляет разные стили, эпохи и направления. С другой стороны, людей. При этом фортепианный концерт – всего лишь второй или третий за всю историю абонемента, поэтому это можно назвать своего рода уникальным событием.

– В чем особенность этой редкой техники?

– В весьма примитивном варианте в российском фольклоре этот стиль называют «унца-унца» (смеется). На самом деле, это не так. В основе stride piano тоже лежит шаг левой руки, но это очень сложный фортепианный стиль, который требует блестящего владения фортепианной техникой и тембром, и звуковой палитрой. Это был стиль, в котором работали гиганты музыки. Недаром в свое время Рахманинов назвал Арта Тейтума, которого считают вершиной stride piano, лучшим пианистом XX века.

– Вас часто называют экспериментатором, человеком, любящим смешение стилей, соединение несоединимого. А к какому из направлений в музыке вы относитесь довольно критично?

– Я за любые эксперименты, даже если они не совсем удачные. В любом случае история и публика покажет их целесообразность.

Что касается критики: само по себе направление ничего собой не представляет. Направление – это прежде всего люди, которые им занимаются. К примеру, если мы говорим «cool», то произносим его не само по себе, а в связи с чьим-то именем – в данном случае – именем Билла Эванса. Когда мы произносим сочетание «west cools-jazz», то имеем в виду, скажем, Дэйва Брубэка. Если мы упоминаем хрестоматийный «свинг», значит хотим сказать про Чарли Паркера, Оскара Питерсона и многих других. Поставьте бездарность играть тот же самый «west cools-jazz», и вы скажете: «Что это за дурацкое направление?». Потому что в данном случае все решает только человек. По этому поводу даже есть такой анекдот: когда плохой пианист играет Бетховена, говорят: «Как он плохо играет Бетховена!». А когда плохой пианист играет джаз, говорят: «Джаз все-таки нестоящая музыка».

Нельзя быть за или против какого-то направления. Я не за и не против ни поп-арта, ни рока, ни рэпа, ни рэйва. Я с удовольствием слушаю эти вещи в том случае, если их исполнителем является высокоталантливый, профессиональный музыкант. Я могу просто не любить отдельных музыкантов. Это значит, что я перестаю их слушать. Хотя для того чтобы не любить, надо знать. Конечно, есть определенные тенденции в рамках отдельных направлений, которые заставляют меня больше или меньше ценить направление в целом. К примеру, это относится к поп-арту. Однако если я начинаю произносить такие имена, как Эдит Пиаф, Фреди Меркури, Грегори Портер, ансамбля «Led Zeppelin» и многих других, кроме преклонения и восхищения перед образцами этого жанра у меня ничего не возникает.

– А творчество российских музыкантов у вас симпатий не вызывает?

– Почему же. Есть много российских музыкантов, которых я считаю талантливыми и профессиональными. Нравятся они мне далеко не все. Я люблю творчество Андрея Макаревича. Причем, в обоих смыслах, как текстовом, так и музыкальном, что бывает крайне редко. В музыкальном смысле назвать его изысканным трудно, но это от него и не требуется. Его музыка абсолютно соответствует текстовому смыслу. Я думаю, что на сегодняшний день в российском поп-арте для меня он является ведущей фигурой. Что касается раскрученных персон, которых журналисты любят называть звездами, они у меня вызывают на 99 процентов один только скепсис и презрительную улыбку. Презрительность улыбки зависит от профессионализма. Некоторые из них более или менее профессиональны, а других даже профессионалами не назовешь.

– В свое время журналисты дали вам несколько метких прозвищ: вас называли миссионером джаза, пропагандистом джаза, профессором ритма… Какое из них подходит вам больше всего?

– Никакое. Я не пропагандирую джаз: я его вожу, играю, рассказываю про него. Кто хочет – слушает, кто не хочет – не надо. Я никому ничего не навязываю. Джаз уже давно не нуждается в пропаганде. Он живет сам по себе, не зависит ни от кого. Он может умереть, как в 50-х годах во Франции, а потом возродиться. Джаз не нуждается ни в чем. Так же, как не надо пропагандировать поэзию, классику, попсу. Про них надо рассказывать, чтобы люди знали. Но говорить: «Ребята, приходите, это – хорошо!» я не собираюсь. Я приезжаю, привожу своих друзей, играю. Как только я увижу, что люди перестали приходить на эти концерты, я их закрою и буду играть по-другому, в других странах, для других людей.

Есть вещи, которые приписывают людям помимо их воли. Я знаю, что меня называют пропагандистом, миссионером. Я не ставлю себе таких целей, хотя они и благие. Тем не менее, моя цель – играть концерты, получать самому удовольствие и доставлять его вам. Вот ради чего это все делается. Не надо делать из меня ангела. Я – не ангел, я просто музыкант, который живет так, как хочет.

– Во всех ваших выступлениях присутствует некая театральность. Вам нравится играть со зрителем?

– Я не анализирую это. Я строю концерты так, чтобы они были интересны. Если для этого надо применить элементы шоу или театральности, но не за счет серьезности, а в комплексе с ней, то да. Я буду это делать, сознательно или бессознательно.

– Джаз всегда считался музыкой для взрослых. А молодежи на ваших концертах много?

– По-моему, вы заблуждаетесь. Вот вам пример: мы недавно отыграли концерт в Нижнем Тагиле. Так там двухлетняя девчонка плясала на стуле все два часа.

Джаз – это музыка для всех. Музыку вообще нельзя делить по возрастному принципу. Это ерунда. Да, до пяти лет дети воспринимают две гармонии, два притопа, три прихлопа. Только потому, что им дают такую музыку слушать. А те дети, которым с коляски включают симфонии Моцарта, знаете, как слушают и понимают музыку! Это глубочайшее заблуждение, что детская музыка должна быть примитивной. Джаз можно слушать с пеленок, также, как и классику, фольклор и хорошую попсу. А вот то, что журналисты обозвали русским шансоном, слушать нельзя.

– Говорят, что вы попали в Книгу рекордов Гиннеса…

– Это было первого апреля. Мы вместе с телеканалом «Культура» хотели организовать первоапрельскую шутку, а они взяли и пригласили туда представителей Книги рекордов Гиннеса. Те шутки не поняли. Получилось все серьезно. Эксперты пришли и говорят: «Давайте параметры, по которым будем устанавливать рекорд». Телевизионщики предложили установить рекорд по импровизационности. Я удивлением спросил, в чем же мы его будем мерить – в «импрах»? В результате я попал в Книгу рекордов Гиннеса как рекордсмен скорости в соревнованиях с компьютером на самую быструю игру. Мы начали со скорости – четверть равна 60 секундам. Каждые два квадрата компьютер увеличивал темп. Насколько я помню, мы дошли до скорости – около 350 ударов по клавишам в минуту. При этом мне запрещено было играть восьмыми, я должен был играть либо триолями, либо шестнадцатыми. Самое трудное было не играть на этой скорости, а догонять компьютер. На то чтобы догнать его уходило очень много сил. Это было еще и испытание на выносливость. Когда мы дошли до финала, оказалось, что я отыграл в самом быстром темпе три квадрата.

– Что еще вы любите в жизни, кроме музыки?

– Люблю свой ноутбук, который у меня всегда с собой. Кроме того, еще в школе я увлекался палеонтологией. Эту любовь сохранил до сих пор. Я хорошо знаю историю земли, происхождение древних цивилизаций. Увлекаюсь фантастикой и верховой ездой.

– У вас есть своя лошадь?

– К сожалению, нет. Просто потому, что мне негде ее держать. Я научился ездить верхом во Франции, когда гостил у Дидье Локвуда – известного французского джазового скрипача. Мне сказали, что я прирожденный наездник: с третьего урока пошел в галоп. Правда, когда первый раз этот ленивый конь взял галоп, я закричал от ужаса. Несмотря на то, что я лихой водитель – у меня средняя крейсерская скорость при езде на автомобиле – 160 километров в час. Теперь, как только позволяет время, я с удовольствием езжу верхом в меру своих способностей.

– Вы как-то сами про себя сказали, что вы – человек без определенного места жительства. Насколько плотный у вас гастрольный график сейчас?

– (Смеется). На вопрос журналистов «Где вы живете?», я всегда отвечаю: «Здесь». Потому что это правда. Здесь со мной мой телефон и компьютер, в машине осталась одежда, обувь. Есть все, что нужно для жизни.

Сейчас нам предстоит объехать 12 городов за 14 дней. Вот такой график. До Нового года я планирую провести в Москве не больше десяти дней. При этом я считаюсь москвичом: живу в Москве, имею там две квартиры, собственность в Подмосковье. В общем, нормальный зажиточный человек. Кстати, недавно я купил себе новую машину, правда, ездить на ней придется моей жене или дочери.

Мои основные места обитания – за границей. Это Франция и Германия.

– А где ощущаете себя комфортнее?

– Во Франции. Это мой дом родной. Я живу у своего менеджера на Place Nation. Там у меня практически своя студия, аппаратура. Франция – очень уютная страна. В этом смысле она нравится мне больше, чем Германия. В Германии я все время ощущаю себя немного неуютно, хотя там живут мои родители. В Италии «пофигизм» местных жителей слегка мешает жить. В Швейцарии все слишком хорошо, там ничего не происходит, в этой стране мне становится скучно. Во Франции все эти достоинства и недостатки для меня идеальным образом соединены. Кроме того, мне очень нравится французская кухня, что также немаловажно. Я очень люблю мидии, французское вино, в плане еды являюсь большим гурманом.

– А как у вас с французским?

– О!.. Je ne parle pas français… (Смеется).

– Какой город в России вы бы назвали самым джазовым?

– Москву, Санкт-Петербург. На третье место, пожалуй, поставил бы Новосибирск. Дальше следуют несколько джазовых городов – Ростов, Казань, Екатеринбург, Челябинск. Здесь существуют хорошая джазовая жизнь, добротные фестивали, несколько клубов, приличные джазовые музыканты, которые способны конкурировать с московскими и петербургскими звездами.

– В Челябинске вам нравится бывать?

– Такой вопрос мне задают в каждом городе, куда я приезжаю. Я отвечу вам так, как отвечаю всегда, и это будет правда. Я могу себе позволить не приезжать туда, где мне не нравится. Мое финансовое состояние позволяет мне так поступать. Если бы я не любил Челябинск, то просто не включил бы этот город в свой гастрольный график. Я взрослый музыкант, не отношусь к тем, кто звонит в любую филармонию и просит концерт.

– Инструмент – гордость любого музыканта. Вы чем-то уникальным похвастаться можете?

– Собственного рояля у меня нет: сейчас я заканчиваю ремонт, после этого займусь покупкой рояля. Пока у меня стоит инструмент, который мне подарен мамой Николая Петрова. Тогда я еще был начинающим свою карьеру музыкантом и не имел финансовых средств, чтобы купить себе инструмент. Ирина Васильевна, мама Николая Петрова, подарила мне очень хорошее пианино, на котором он отзанимался много лет. Теперь оно стоит у меня. Но в ближайшее время я собираюсь купить к нему хороший рояль.

– Черный или белый?

– Это меня не волнует. К тому же в своей практике я не очень часто видел белый пижонский рояль с золотом и позументами, который бы достойно конкурировал с настоящим скромным черным по качеству звука, по механике и так далее. Профессионал, как правило, не вешает на себя золотые цепи, а просто делает свое дело. Однажды мне позвонил один из очень состоятельных друзей и пригласил меня опробовать только что купленный рояль, предварительно расписав его: «Он такой красивый: белый, с золотом, я столько денег за него отвалил». Я пришел, посмотрел – дрова!

– Откройте секрет: что ждет челябинцев на ближайших концертах?

– На один из концертов я собираюсь пригласить в Челябинск мэтра российского джаза Давида Голощекина. Кроме того, вместе со мной впервые выступит дуэт двух гитар – Игорь Золотухин и Павел Чекмаковский, который сегодня занимает ведущие позиции в рейтингах российских исполнителей. Так что, если любите джаз, приходите.