Тайна Николая Аникина

Перед картинами Николая Аникина можно стоять часами. Они как будто вбирают зрителя в свое пространство, не отпускают. Их можно назвать сгустком напряжений и энергий, камертоном жизни, молитвой... Вероятно, художнику открылась религиозная сущность искусства, которая теперь как будто проливается в душу смотрящего. Но была у художника и человека Николая Аникина и непостижимая тайна, которую он унес с собой. Об этом размышляет искусствовед Галина Трифонова.

«Он оставил свои холсты как свидетельство своего бытия, как утешение, как загадку, – говорит Галина Семеновна. – Для того, чтобы мы постепенно приблизились к пониманию его мира и увидели, какой пронзительно неповторимый, честный и мощный художник был с нами.

Он никого не учил и не поучал, но своими поступками в искусстве как бы обозначал нравственный ориентир, молча и ненавязчиво удерживал незримый баланс правды, честности, всего человеческого. Помнится, рассуждая в ответ на вопрос о творческом пути, он признавался, что все шло к тому, чтобы стать «заслуженным художником». И тогда он резко изменил свой стиль – в поисках себя, своего подлинного видения – и с облегчением понял, что творчество спасло его, как спасало и раньше, и потом стало защитой от, казалось бы, неминуемого греха».

Чтобы понять, о чем идет речь, следует сравнить раннее творчество Николая Аникина и работы периода зрелости художника.

«На первых молодежных выставках в 70-х можно было увидеть очень яркие работы Николая Аникина, написанные локальными красками, – продолжает Галина Трифонова. – Такие эмоциональные, возбуждающие невероятную жизненную энергию. Ничто, казалось, не предвещало потаенности жизни духа художника. Например, картина «Воскресенье» написана совершенно в традиции 70-х годов. В ней есть некоторая лубочность. Николай Дмитриевич был семидесятником и работал в русле своего времени. Мы видим праздничное пиршество. Скорее всего, это городская среда, окраина большого города. Как отчаянно пляшут люди! Каждая фигура здесь самоценна, просматривается характер каждого персонажа.

Все здесь гротесково. Его ранним работам была свойственна совершенная раскрепощенность, безграничная свобода, искренний и даже намеренный наив. Он и сам был таким. Не оглядывался никогда – как будут расценены та или иная его работы, то или иное его слово. И позволял себе писать действительность такой, какой ее видел.

Но довольно скоро он почувствовал, что ему не близка лубочность, ему захотелось уйти в глубину многозначности цвета. Однако следует сказать, что эта непленэрность, сумрачность, сосредоточенность цвета были ему близки всегда.

«Натюрморт с кофеваркой» написан в 1974 году. Еще мы видим богатство цвета, отмечаем узнаваемость предметов. Но уже замечаем их внутреннюю недосказанность и то, что у каждого предмета свое пространство, свой отсвет, своя аура. Сразу вспоминаются кубистические натюрморты Пикассо, где все намеренно заострено, предметы распластаны. По сути дела перед нами авангард, но у Аникина это направление осмыслено и передано через живописное начало. Формы предметов гранятся, но помещены в живописную среду. Я бы сказала, в пространстве картины ощущается густо насыщенная духовная атмосфера.

И с годами она начинает усиливаться. В конце 80-х многоцветность сгущается в монохромность – от светлого к темному. Художник уходит от ярких красок, от цветистости. Цвет приобретает две противостоящие ипостаси: света и тьмы. Но и тьма у Николая Аникина – свет, правда, он настолько сгущен, что ослепляет. Такая светоносность живописи усиливается, при этом уходят индивидуальные черты человека, остается лишь силуэт. Но он многозначителен. Это образ-обозначение.

Однажды он сказал о причине отхода от яркого колорита: «Слишком шумно в картине, это мешает сосредоточиться на главном». И вот в его работах возникают ясно читаемые силуэты, но в пространстве, в фигурах, в постройках, которые мы видим, – никакого изыска. Причем на полотнах позднего периода в основном деревня, какой она была и в XIX веке, и в первой половине XX, то есть деревня его детства.

В его картинах природа всегда – сельская среда с заборами, домишками, колодцами... То есть пространство освоено и организовано человеком. Природная субстанция – свет, воздух, вода – обязательно отражены на человеке. Если женщина стоит возле колодца, то свет на нее исходит от льющейся в ведро воды. Если жница с серпом склонилась в поле, то часть ее фигуры освещена золотом зрелого зерна. Части лица, тела, фигуры мы не видим, однако узнаем, интуитивно ощущаем. Это как вечное движение жизни, хорошо знакомое каждому.

Все ситуации в его картинах сиюминутны, как будто остановившиеся мгновения.

Вероятно, в его жизни не случайно появилась деревня Голдыревка в Нязепетровском районе, куда он каждое лето уезжал с семьей. Заброшенная, где люди далеки от цивилизации. Этот мир ему показался, видимо, сущностным, в котором заключен смысл существования человека. Все остальное художнику казалось наносным, заслоняющим главное. Николай Аникин родился в деревне, в Нижегородской губернии. И знал это пространство на клеточном уровне. В Челябинск он приехал после окончания Горьковского художественного училища.

Пластическая система зрелого художника Николая Аникина раскрывалась в течение неполных двух последних десятилетий его жизни и творчества. Корни этой пластики – от ХХ века, в том числе «сурового стиля», через классическое искусство Европы XYII века (Караваджо, Рембрандт, испанцы) – вглубь мистической дохристианской и раннехристианской византийско-греческой философско-пластической культуры.

Два полюса – светлого и темного – при всем насыщении, наполнении этих противоположных сущностей возникли и остаются цвето-платическим камертоном его живописи. Каждая картина – сгусток напряжений и энергий, перенесенных в сферу духа. Эти напряжения проливаются в душу в молчаливом созерцании, раскрывающем основы всего. Молчальничество средневековых исихастов близко русской ментальности: «Свет неприступный есть мрак, который светлее света, слепящий, потому непроницаемый...»

Вот почему живопись Аникина не имеет ничего общего с тьмой, мраком, мрачностью. Ее природа – свет, различная степень его концентрации, от земного светлого до глубокого перенасыщения, как бы обращающегося зрительно в свою противоположность. Это его путь – путь светского живописца, глубоко понявшего религиозную сущность искусства.

И путь этот раскрывался постепенно и последовательно. Но, встав на него, художник уже шел без колебаний. Ему хватило мужества, и как-то незаметно для себя и других он набирал и прибавлял качества соответствия духа и материи, формы и содержания.

Быть, а не называться художником – вот что по-настоящему заботило его, сберегало от случайного и ложного. Он был беспощаден прежде всего к себе, не оставляя никаких лазеек, бесстрашно освобождаясь от иллюзий. Может быть, именно поэтому его живопись приобрела такое высокое качество».

В последний раз работы Николая Аникина во всем их многообразии демонстрировались в 2003 году на выставке группы челябинских художников «Традиция», к которой принадлежал мастер. До этого в Челябинске состоялись три персональных выставки Николая Дмитриевича – в начале 80-х, в 1991 году и посмертная – в 1999-м. Художник ушел очень рано, Николаю Аникину было всего 54 года.

«Его выставки всегда хорошо смотрели, – завершает рассказ Галина Семеновна. – Особенное внимание привлекла выставка 1991 года, когда художник уже овладел своим новым языком, несколько работ с этой выставки тогда же были приобретены в собрание музея. Сейчас в музее искусств собрана целая персональная коллекция Николая Аникина – более 30 работ. А посмертная его выставка для зрителей стала настоящим потрясением, хотя такое серьезное искусство не всем было доступно и в годы, когда Николай Дмитриевич еще был жив, да и сегодня. Общество всегда искушаемо внешними красотами искусства. Другой челябинский художник – Акоп Григорян – как-то сказал: «Чтобы воспринимать хорошую темную живопись, нужен сильный дух!» Да, для того, чтобы воспринимать работы Аникина, нужен сильный и зрелый дух.

И все-таки, думаю, пришло время показать его наследие широко, объемно, осмысленно. Возможно, такую выставку мы приготовим к 2014 году, когда художнику, будь он жив, исполнилось бы 70 лет».