Зайнула Латфулин в круге первом

Зайнула Латфулин окончил знаменитую «Муху» – Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени Мухиной. Учился у замечательных художников и очень известных преподавателей Глеба Савинова и Анатолия Казанцева, слушал лекции Льва Гумилева... «Наверное, после такой насыщенной студенческой жизни в Ленинграде не хватало потом этой атмосферы в Челябинске», – вздыхает искусствовед Галина Трифонова. «У меня здесь куча родственников, все мои корни здесь, – невозмутим художник. – И это гораздо дороже всего остального».

– Вероятно, именно этой преданностью своим корням, своему «первому кругу», во многом и объясняется «особость» Зайнулы Латфулина среди челябинских художников?

Галина Трифонова: Несомненно. Его искусство произрастает не только из глубокого погружения и переживания мирового искусства Запада, Востока, России, русской иконы и ближневосточных мозаик, но из собственного жизненного опыта, начиная с детства, проведенного в Колхозном поселке на окраине Челябинска. В мироощущении художника все это перерабатывается в некую авторскую мифологию и превращается в образный мир его неповторимо обаятельных живописных холстов, резных расписных досок с изображением соплеменников, в сюжеты гравюр и рисунков, акварелей, объединенных в два больших цикла: «Мои персонажи» и «Деревенские кружева». Все это наполняет творчество Латфулина строгостью и богатством, простотой и роскошью творческих открытий, делает все, к чему он ни прикоснется, произведением искусства. В этом уникальность его таланта.

– Кстати о «Деревенских кружевах»: после недавней юбилейной выставки вы, Зайнула Нигаматович, эту серию графики подарили Конгрессу татар Челябинской области. Трудно было расстаться с такими чудными работами?

Зайнула Латфулин: Нет. Как говорит Миша Шаевич Брусиловский (екатеринбургский художник. – Прим. авт.), надо время от времени очищать мастерскую. Надеюсь, что работы эти сохранятся и люди будут видеть их на выставках.

Галина Трифонова: Зайнула Нигаматович отличается тем, что не держится за свои работы. Вспоминаю роскошные его дары и в адрес Челябинской картинной галереи. В 1992 году мы делали его первую персональную выставку и, когда она завершилась, художник подарил галерее 19 листов графики.

Зайнула Латфулин: Конечно, коллекцию можно распродать по частям. Но мне хочется, чтобы она сохранилась цельной, а не разошлась по рукам. А что деньги? Деньги как пришли, так и уйдут.

Галина Трифонова: Меня как искусствоведа ситуация перехода произведений искусства в общественные организации беспокоит потому, что там нет специалистов, что хранятся эти работы, при всем добром отношении к ним и искренней любви к автору, в неприспособленном помещении. Думаю, теперь сам бог велел открыть небольшой музей при Конгрессе татар Челябинской области и сделать постоянную экспозицию графики Зайнулы Латфулина. Чтобы всем было открыто творчество этого художника. Тогда можно было бы предметно говорить о сохранении культурного национального наследия. Хотя, надо сказать, мы никогда не отдавали Латфулина в русло только узкой национальной культуры. Его творчество гораздо шире по охвату. А мы, прежде всего, говорим об искусстве, но искусстве особенном, где много таких тонкостей, о которых стоит говорить.

– В вашей опустевшей мастерской – новая работа. Это начало еще одной серии?

Зайнула Латфулин: Был эскиз, и я решил попытаться его развить. В эпоху Возрождения все рисовали мадонн, а художники Византии – тайную вечерю. Сюжеты вечные. Это тема бегства в Египет. Я решил перефразировать ее, ведь эти персонажи есть и в исламе: Мириам, Юсуф...

Галина Трифонова: Я заметила, что в последнее время вы часто думаете о пересечениях вечных духовных тем и ищете их.

Зайнула Латфулин: О том, что ислам зародился в недрах христианства и был поначалу сектой внутри христианской религии, я услышал впервые на лекциях Льва Гумилева. Мне повезло: однажды в обществе «Знание» в Ленинграде я прослушал две или три его лекции. Тогда Лев Гумилев был под запретом. Его взгляд на историю был необычным и потому очень интересным. Это было как раз накануне юбилея Куликовской битвы, он об этом писал статью в «Декоративном искусстве» – довольно оригинальный взгляд на ордынский период в истории России. Его труды тогда активно печатались за рубежом – он назвал 23 или 24 книги, изданные на Западе. В России их было не сыскать.

В той лекции он бегло рассказывал о своей теории пассионарности, излагал совершенно неожиданные взгляды на, казалось бы, общеизвестные исторические факты. Я впервые услышал о том, что история России была напрочь переписана при Елизавете и это было продолжено при Екатерине. Слушать его было трудно, он не был красивым говоруном, плюс сильно картавил, делал большие паузы, закуривая по-лагерному – с мощной затяжкой – «Беломор». Ему уже тогда было за 60, но он еще преподавал в Ленинградском университете, был почетным академиком многих академий мира.

– Он касался темы возникновения ислама?

Зайнула Латфулин: Вскользь говорил об этом, ссылаясь на археолога Окладникова. Не могу сказать, что слушал его лекции глубоко внимательно, но как-то в голове кусочек отложился. Хотя, кто-то красиво сказал, что можно не принадлежать вообще ни к какой конфессии, важно быть с богом. Что-то в этом роде. Сегодня масса народа ходит в церкви и мечети, но от этого они не становятся чище и духовнее, придавая значение лишь ритуалу.

Галина Трифонова: Думаю, все равно будет какая-то внутренняя подвижка, вот есть в искусстве театра «школа переживания» и «школа представления» – от внешнего к внутреннему или от внутреннего к внешнему: кому что ближе. Может быть, внешние формы ритуала человек начнет постепенно чувствовать и осмысливать...

Зайнула Латфулин: Если хватит на это его жизни.

– Сегодня многие художники говорят о том, что с переходом России в новое состояние как будто споткнулись – Василий Дьяков говорил, что практически переставал работать какое-то время в 90-е, у Константина Фокина слом произошел... Как этот период пережили вы?

Зайнула Латфулин: В этом смысле я человек трусливый, а потому отмахнулся от всего, чтобы не брать в голову, закрылся в мастерской и работал... А темы остались прежними.

Галина Трифонова: Так и было. В 90-е годы группа «Традиция», куда вошел Зайнула Нигаматович, была, собственно, создана для того, чтобы можно было продолжать серьезно творчески работать, несмотря на то, что вокруг были разрушающие обстоятельства. Потому что художники не хотели менять своих взглядов, своих ценностей, а в творческом объединении все продолжалось естественным путем.

Зайнула Латфулин: А, может, и надо было меняться, кто его знает?

Галина Трифонова: Да это и происходило, но естественным путем. Потому что накапливался какой-то жизненный опыт: позитивный, негативный. И в творчестве Латфулина кое-что изменилось. Когда мы делали в 2011 году его альбом, куда включали рисунки и акварели 70-80-х годов, и новые работы, то для меня было каким-то совершенным откровением: в прошлом было больше стремления к чисто эстетической форме. Она была объективной, несколько отстраненной – красивые акварели, строгое выстраивание фронтальной композиции. Была тема моления, внутреннего благоговения, но это было выражено чисто эстетическими способами. А вот серия «Деревенские кружева» меня поразила тем, что художник предстал безо всяких стилевых эстетических заслонок. Мы даже не угадываем, что Латфулин любил авангард. То есть он буквально с головой уходит в свои воспоминания, они визуализированы настолько осязаемо, предметно. И вдруг в этом начинают просвечивать фрагменты пространства, решенные декоративно, отвлеченно. Они словно дают намек, что есть другой мир – совершенный. Хотя и этот мир тоже хорош, с его необычайной теплотой. Эти работы получились автобиографичными...

Зайнула Латфулин: Мир не изменился, изменилось пространство, некоторые приемы.

Галина Трифонова: Язык-то другой, а суть не изменилась, как источник, который питает.

Зайнула Латфулин: Дело вот в чем, пока Глеб Александрович Савинов был живой, я с ним время от времени переписывался. Однажды, во второй половине 90-х, отправил ему каталог с выставки, и он мне ответил, что все нормально, даже похвалил. А потом назвал недостатки: слабый рисунок, не академический, а пластический. Вещи, которые ближе к натуре, смотрятся убедительнее, а вещи отвлеченные – не убедительны. После некоторых раздумий я решил поучиться рисовать. В том смысле, каким я себе представляю рисунок вообще.

Галина Трифонова: Эстетически конкретизированно?

Зайнула Латфулин: Да, не будешь же так просто рисовать – посадить натуру и делать это академически. Нужно пытаться делать это более осмысленно. Правда, надо и рукам волю давать, голову не перегружать. Как говорил Павел Филонов (художник, теоретик искусства, поэт. – Прим. авт.), сначала художник мучается, тащит работу, а потом она его тянет, заставляет делать то-то и то-то. Правда, я далеко не Филонов, но есть смысл подумать об этом.

Галина Трифонова: И Пушкин говорил, что есть творческий процесс внутренне, интуитивно правильно выстроенный. И он в конце концов захватывает и ведет.

Зайнула Латфулин: Я потихоньку почитываю книжку Владимира Андреевича Фаворского (русский, художник, мастер ксилографии и книжной графики, искусствовед, сценограф, живописец-монументалист, педагог и теоретик изобразительного искусства. – Прим. авт.). Она тяжелая, нудная, но ее стоит держать при себе и почитывать. Она заставляет держать в голове основные понятия, не мудрствовать, не увлекаться... На мой взгляд, это один из лучших теоретиков.

– Что вас заставляло обращаться с письмами к Савинову?

Зайнула Латфулин: Он очень сильно на нас влиял, студенты его любили. Он давал нам широкие знания – от наскальных росписей до современного искусства, не было для него рамок: это хорошо, это плохо, это нельзя. Он пытался представить весь спектр, а уж там, куда студента поведет. Не навязывал ни своего мировидения, ни понимания, наоборот, говорил: «Не дай бог, если кто-то будет похож на меня». И еще говорил: «Есть средневековый стиль обучения студента – я мастер, делай, как я. И есть другой – увидеть в каждом студенте то маленькое зернышко индивидуальности и попытаться распустить его как клубочек, не обрывая и не калеча».

Галина Трифонова: Все наши художники – выпускники Мухинского училища – хорошо отзываются о Савинове. Он из Саратова, из семьи художника-символиста, ученика Репина. Но Савинов-сын отличается от Савинова-отца.

Зайнула Латфулин: Да, потому что сын учился у Осьмеркина, а тот – бубновалетовец. Эта группа художников проповедовала сезано-кубистическое видение. Они по мере возможностей осмысливали кубизм. В России кубизм немножко другой, чем на Западе. Мне кажется, даже лучше, он не чисто конструктивистский. Молодые Шевченко, Истомин, Куприн, Машков, Кончаловский, Фальк, Лентулов (художники ХХ века. – Прим. авт.) – все они придерживались сезано-кубистических идей. И все они преподавали во ВХУТЕМАСе одно время, пока их не разогнали. Я учился у Савинова, когда ему было за 60, нам он казался глубоким стариком тогда. Это сейчас я понимаю, что в этом возрасте художник в самом соку. И был в числе наших профессоров Анатолий Алексеевич Казанцев – полная противоположность Савинову, прямой русский мужик. Они даже как бы соперничали эти две мастерские. Если Глеб Александрович – сама мягкость, сдержанность, интеллигентность, то Казанцев – взрывной, настырный, порой грубоватый, орал на начальство, не стесняясь ни академиков, ни секретарей обкома. У обоих за плечами была богатая биография, они были блокадниками. Самое страшное в жизни они уже пережили, а потому страха в них не было.

– Замечательно, наверное, иметь таких разных по характеру и темпераменту учителей?

Зайнула Латфулин: Еще бы. Савинов и Казанцев оба любили студентов и стояли за нас горой. Во время ректорского обхода, когда утверждаются оценки за студенческие работы, Казанцев мог вспылить, если ректор вдруг заявлял, что кому-то следует двойку поставить: «Я тебе дам двойку! Иди отсюда! Что ты вообще понимаешь?! Ты же архитектор!» Ректор Лукин действительно был известным архитектором, автором Финляндского вокзала, активно проектирующим, довольно эрудированным человеком. Но Казанцев мог смело его одернуть за подобные высказывания. Позволял себе такое довольно часто. К примеру, в адрес московских академиков мог сказать: «У, понаехала тут шпана московская! Брысь отсюда! Вы сами-то никогда так не сможете написать!» Вот такой был мужик.

Галина Трифонова: Такая школа, конечно, много значит для художника. Вам, наверное, после такой насыщенной студенческой жизни в Ленинграде, не хватало этой атмосферы в Челябинске, куда вернулись?

Зайнула Латфулин: Нормально. Выше головы не прыгнешь. К тому же, у меня здесь куча родственников. Редко, но общаемся. И это гораздо дороже всего остального. Несколько лет назад двоюродная сестра (дочь старшего брата моего отца) собрала нас всех в селе Кулуево Аргаяшского района, отмечала 100-летие своего отца. Нас собралось человек 40, многих я видел впервые – внуков, правнуков... Словами не передать, когда ты смотришь на эти молодые лица и понимаешь, что они так похожи между собой – одна кровь, одна порода. Пустячок. Но приятно. Все мои корни здесь.

Галина Трифонова: Меня так поразили однажды вот эти мозаики Зайнулы Нигаматовича. Эти дворики деревенские у него есть маслом, акварелью, а тут совсем иное. Казалось бы, это сюжеты для станковой живописи, но они вот в вечном материале у Латфулина. Посмотрите, какая интересная трансформация. Меня поразило вот что: в его пейзажах ярко выражены восточные корни художника. Нет ярких красок, они сдержанные очень – на Востоке, в арабской культуре, гармония построена иначе, чем гармония локальных цветов в эпоху Возрождения и позже в Европе. Когда я увидела эти мозаики, сразу вспомнила фасады зданий в Испании, оставшиеся от Арабского халифата, и поняла, как это перекликается с работами Латфулина. Такое понимание цвета, пространства все равно идет от восточной культуры. Это зерно ментальности есть в его искусстве, и он молодец, что за время учебы в европейском вузе не заглушил это в себе, а прислушивался к внутреннему голосу. В результате Челябинск имеет такого оригинального художника. Другого такого у нас нет. Не стремясь быть оригинальным, он очень естественно несет свое миропонимание.

– В ваших работах часто встречается мотив войны, это тоже личный опыт, личные воспоминания?

Зайнула Латфулин: Конечно, отец прошел всю войну. Старший брат как-то обнял маму в День Победы и сказал: «Какие мы, матушка, счастливые, что наш отец с войны живым вернулся». Аж дрожь по телу моему пробежала. Это ведь правда.

– Отец вам рассказывал о войне?

Зайнула Латфулин: Когда мы были маленькими, он не рассказывал ничего. Рассказывать начал, когда стал стариком, когда фронтовиков осталось совсем мало, они стали чаще собираться, вспоминать. Но однажды, это было в 1969 году, я наблюдал встречу отца с однополчанином. К нам в дом неожиданно пришли женщина с мужчиной, спросили у матери об отце и назвали себя. Оказалось, это однополчанин отца, которого тяжело ранило в Сталинграде, и больше они с отцом не виделись. А тут отец заходит во двор... Они узнают друг друга, бросаются навстречу и вдруг оба начинают рыдать! Это был просто звериный вой какой-то, минут двадцать они рыдали в полный голос. И у нас слезы текли. Вот тогда я понял, как это было страшно – война. Отец считал своего друга погибшим, не чаял когда-нибудь встретиться.

Вспоминал он о войне и хорошее, и плохое. Например, как последний военный призыв – мальчишек 27-го года рождения – необстрелянных, толком не обученных, сразу бросали в бой, и они погибали. Все! По 17 лет им было. Как наши самолеты по ошибке в клочья разнесли наш же полевой госпиталь...

– В графике вы напрямую обращаетесь к этим воспоминаниям?

Зайнула Латфулин: Нет, прямых обращений нет. Вы видите мальчишек в военных шапках – мы эти шапки воровали в утильсырье на заводе тракторных агрегатов. И все ходили в этих шапках, пилотках, ремнях. А на завод «Вторчермет» эшелонами тогда приводили разбитые танки – и наши, и немецкие, орудия... Однажды мы с разбитого самолета сняли пулемет, полдня гробились, а унести не могли – он тяжеленный. Закопали его в снег и побежали за санками, но когда вернулись, пулемета в снегу уже не нашли. Поэтому детство мое было тесно связано с войной. Было нам тогда лет по 7-8.

Галина Трифонова: А еще я хотела бы обратить внимание на «доски» Зайнулы Латфулина. Это уникальные объекты. Дубовые доски он грунтует и по грунту на них пишет. Есть левкас, даже паволока. И расписывает. Использует фрагменты мозаики.

Зайнула Латфулин: Я к ним сейчас потерял интерес. Потому что тяжелые они, не справляюсь. Наверное, не буду больше делать. Есть у меня, правда, мечта – выставить свои картины в обрамлении и рядом со старыми резными наличниками деревянного Челябинска, которые в свое время были собраны сотрудниками Челябинской картинной галереи и хранятся в ее запасниках.

Галина Трифонова: Было бы просто здорово! Вот вам поиск художником аутентичного пространства.

А началось все с резных досок. В картинной галерее – в музее искусств – есть ранние расписные доски Зайнулы Латфулина «Жених и невеста». Там и роспись, и резьба, присутствует графический элемент. Все это настолько красиво и весело – поставишь эти доски во время выставки в середине зала и уже возникает какое-то поле благодатное вокруг.

Зайнула Латфулин: Но сейчас я почти не занимаюсь этим, сжиматься надо, концентрироваться. По большому счету материал, с которым работает художник, не имеет никакого значения. Приспособиться можно к любому материалу. Об этом уже не думаешь. Сам процесс затягивает, все остальное вторично.

Галина Трифонова: Как хорошо в зрелые годы отдаться собственно творческому процессу.

Зайнула Латфулин: Все мы идем к конечной своей сути. Сейчас вот начал новую серию: «Лики моих предков». Пока я еще в самом начале.