«Мужики ходят жирные, веселые, почему их не взять?» Пять интервью с женами мобилизованных

Для 300 тысяч мобилизованных и их семей эти месяцы текли совершенно аномально: кому-то слишком быстро, кому-то — бесконечно долго. Мы поговорили с супругами южноуральских мобилизованных, и ниже вы найдете пять откровенных, но очень разных интервью. Многие отметили нарастающее равнодушие общества и глухоту чиновников к их заботам. Впрочем, есть и обратные примеры, но они скорее выглядят исключениями. Если герои просили изменить их имена и не указывать личные детали, мы использовали псевдонимы, в остальном — вот их честные рассказы.

Мужу Анны уже за 50 лет. Когда-то он был кадровым военным, дослужился до капитана, но много лет не имел к воинской службе отношения. В прошлом сентябре семье казалось, что его не должны мобилизовать как минимум из-за возраста, однако он получил повестку одним из первых, 21 сентября 2022 года.

— Да, мы опротестовывали по возрасту, но каждый раз возраст поднимали. Мы пытались опротестовывать по здоровью, суд тоже отказал. Год, как он мобилизован, — говорит Анна.

Ее задевают комментарии в интернете, связанные с аналогичными случаями:

— Я читаю, что пишут люди, и хочу сказать: люди очень дикие. Они очень далеки от этого, они не знают всего горя, которое с нами произошло. Ожидание, нервотрепка... Встаешь с молитвой, ложишься с молитвой, потом вскакиваешь среди ночи как дурак е...тый, простите, у меня уже других слов нету!

Семья живет в частном доме, и прошлой осенью Анна очень боялась оставаться в нем одна на зиму. Как назло, дочь тогда сломала ногу, до нового года была в гипсе, и Анна говорит, что семье приходилось просто выживать. На вопрос, приспособилась ли она, Анна отмахивается:

— Я никак не приспособилась! Мне просто приходится постоянно не просто работать, а вкалывать (говорю так, чтобы не материться). Вся жизнь: дом, работа, огород. Дома уборки не было уже бог знает сколько.

Дочь Анны живет в другом городе, так что большую часть времени ей приходится выкручиваться одной, и отсутствие мужа чувствуется в каждой мелочи.

— Как ощущается? Полностью ощущается! — горячится она. — От воды до дров, до моральной поддержки, которой нет. Поломается что-то в доме, что делать? Иногда руки опускаются: сяду, поплачу, поплачу, слезы вытерла и пошла дальше. Я понимаю, что мне надо его поддерживать, должна ему улыбаться. Я ему вообще многое не говорю. Он редко звонит: есть промежуток свободный — он звонит. Я его не расстраиваю.

Особенно одиноко Анна чувствует себя из-за окружающих: говорит, сочувствия, не говоря о помощи, от них не дождешься.

— Те, кто вокруг... Да многие некоторые вообще не знают даже, что идет эта СВО! — говорит она. — А кто знает, отмахивается: «Да мы слушать даже не хотим!» Соседи? Нет, не помогают, да боже упаси. Муж двоюродной сестры приезжал, дрова попилил, мне осталось только сложить. Но я же понимаю: человек работает, я не могу обращаться к нему по всем вопросам, это жизненно некрасиво, переложить свое на кого-то другого.

Анна работает продавцом-консультантом, и, говорит, это хоть немного спасает ее от полного мрака:

— Я просто загружаю себя работой, чтобы меньше было негативных мыслей. Упал, уснул.

Муж Анны до сих пор не был в отпуске, и почему так выходит — она не знает.

— Муж очень устал. Он ужасно устал. Не только он: все они устали. Там даже раненых, когда они выздоравливают, сразу возвращают обратно. А сейчас их предупредили: готовьте вещи к зиме. Почему не могут сделать ротацию, замену какую-то провести? Мужиков кругом — пруд пруди! У нас по округе ходят жирные, веселые, довольные, молодые — почему их не взять? Могли бы взять, донаучить и отправить. Наших вообще хапнули просто так! Я уже, честно, ненавижу мужиков, которые ходят вокруг сытые, пока наши сидят там в окопах голодные, холодные! Девчонки, у кого также мужиков позабирали, все говорят: «Да объявите вы уже полностью военное положение, полную мобилизацию, заберите уже всех! Только, пожалуйста, освободите вы это пространство от ненужных личностей, закончите СВО и навсегда верните уже наших мужиков. Почему только они там должны находиться?»

Анна рассказывает, как изменилось настроение некоторых женщин после того, как в августе этого года их мужья уехали на СВО:

— Они теперь говорят: «Ой, а это так тяжело, оказывается». А я говорю: «Да ладно, тяжело, да? А чего же ты у меня месяц назад спрашивала, почему ты, Аня, не улыбаешься?» Нет, никто тебя не понимает, не могут понять, даже родные и близкие не всегда. Сидишь молча, заткнулся, ходишь на работу, и всё. Люди очень жестоки. Они рады, что остались здесь, и больше они ничего знать не хотят. «А мы телевизор не смотрим. Какая СВО? Это не наша СВО. Это ваша СВО», — вот так говорят. Не наши проблемы.

Обращения в самые разные инстанции не помогли: ни возраст, ни состояние здоровье пока не дают мужу Анны отсрочки, и она уже не знает, на что надеяться. Она признаёт, что порой бывает уже излишне резкой, но добавляет:

— Я считаю, меня можно понять. Мне уже 54 года. У меня мужа нету уже целый год. А я тоже хочу какое-то семейное счастье. Да даже не в плане секса, нет, а вот просто, чтобы он был рядом. Жизнь уходит. А сколько он там будет: два года, три, пять лет? Сколько он выдержит? Сколько я выдержу?

Инга воспитывает троих детей, но с ее мобилизованным мужем общий ребенок лишь один, хотя еще двое записаны на него. Ее обращения в разные инстанции ничего не меняют: ей отвечают, что по Семейному кодексу ее муж не считается многодетным и мобилизован законно. Не помогают и жалобы на его здоровье: мужу Инги становилось плохо с первых дней мобилизации, он терял сознание во время тренировочных забегов в 32-м военном городке (Екатеринбург), но добиться назначения военно-врачебной комиссии так и не удалось. Инга говорит, что пошла уже по третьему кругу жалоб.

— Опять Министерство обороны, опять военная прокуратура, опять городская прокуратура, через Бурматова пробовала... — устало говорит она.

Ее муж был в отпуске спустя десять месяцев после мобилизации, но и тут не повезло.

— А мне как раз понадобилась срочная госпитализация, — говорит Инга. — В 32-м городке требуют справки, что я в больнице, врач мне оформил справку, требуется оперативное вмешательство. Но мужу отпуск только на пять дней продлили, не дали мне до конца долечиться. Я еще нуждалась в уходе, а его уже забрали. До такой степени...

Работать Инга не может из-за состояния здоровья: говорит, не может выдержать и двух часов за рулем, а от сидячей работы ей становится плохо. Вторая причина — трое детей, которых зачастую не с кем оставить:

— Дети постоянно болеют, у нас в городе ввели карантин, девать их некуда. Всё сложно. Никакой поддержки, никакой помощи. А кто помогать будет? Военкомы говорят: «У нас есть социальные службы, они вам помогут». А я говорю: «Чем они мне помогут? Они будут приходить ко мне домой? Сидеть с моими детьми? Работать за меня будут?»

Настроение у мужа, по словам Инги, никакое.

— Усталость у него постоянная, — вздыхает она. — Постоянные заболевания, потому что в сырости сидят. Сейчас их вывели из зоны боевых действий, они делают блиндажи, окопы, работают 24 на 7, их постоянно подгоняют. Постоянно с лопатой, постоянно на улице, даже помыться ему негде толком. Вчера звонил, говорит, носки закончились. Всё, приехали...

С Вадимом Качкайкиным, мобилизованным в сентябре прошлого года, мы встречались в конце мая, когда он приехал в отпуск, и делали подробное интервью. Сейчас Вадим снова в зоне СВО. Его супруга, Екатерина Качкайкина, говорит, что этот год пролетел словно на автопилоте:

— Очень тяжелый год, неосознанный год, — признаётся она. — Когда муж приезжал в отпуск, время вернулось в свое русло, как только он уехал, время сразу потекло с неимоверной скоростью. Когда муж уходил, нашей дочери было два года. Через три с половиной месяца ей будет уже четыре года. От сопоставления вот этих цифр... очень тяжело. Львиная доля жизни нашей дочери проходит без отца. У нас ежедневные разговоры о папе, как будто он где-то рядом.

Сначала Екатерина говорила дочери, что папа уехал на работу, но потом ей самой пришлось ехать по работе, и у девочки случилась истерика:

— Поэтому мы теперь говорим, что папа в командировке. Мама в командировки не уезжает, и ей проще мириться. Я обращалась к детскому психологу, чтобы провели беседу и поняли, есть ли у ребенка психологическая травма. Слава богу, ничего, всё в порядке.

Год ощущается как рубеж, говорит она, и среди бойцов постоянно циркулируют слухи о ротации, демобилизации, замене...

— Кто ждет сентября, кто октября, кто рассчитывает вернуться к Новому году, — говорит она невесело. — Среди нас есть «октябристы», «сентябристы», «декабристы»... Мы понимаем, что для демобилизации нужно время, но очень надеемся, что будут постепенно выводить людей за счет контрактников и добровольцев.

Екатерина с дочерью живет в большом доме и признаётся, что справляться с хозяйством и огородом очень тяжело.

— Огромное спасибо тем, кто не забыл о нас и наших мужьях, не оставил один на один с этой ужасающей реальностью. Огромную помощь нам оказала Федерация профсоюзов Челябинской области, областной комитет ГМПР (горно-металлургический профсоюз России. — Прим. ред.). А завод «Трубодеталь» не только сохранил средний заработок для мобилизованных сотрудников, но и регулярно доставляет гуманитарную помощь на передовую по запросам парней. Это дорогого стоит. Но порой нам не хватает организационной помощи, потому что всё равно хозяйство приходится тащить на себе. Только поселковая администрация выделила мне волонтеров, чтобы осенью скосить траву, а так мы вынуждены справляться сами.

Поскольку Вадим Качкайкин был достаточно популярен на своем предприятии, заводе «Трубодеталь» (он — профсоюзный активист), за его судьбой следят многие.

— Да, интересуются, спрашивают, жив ли, здоров ли, а самый частый вопрос: когда домой? — говорит Екатерина. — Есть и те, кто, как говорится, пока сами не попадут, не поймут. Они не понимают, почему я отслеживаю военные сводки, почему слежу за телеграм-каналами. Общество начало успокаиваться, к сожалению. С некоторыми мы общались, потом их мужья вернулись, теперь им всё это неинтересно. Уже начинаются шутки, юмор, никакой серьезности. Ситуация отошла от семьи, можно не задумываться. И в плане гуманитарной помощи стало меньше новостей: раньше в ленте через два-три поста было что-нибудь, а на данный момент, к сожалению, нет. А потребность остается.

Муж Валентины страдал гипертонией, но вовремя не обратился к врачам: как все мужчины, говорит она, он всё тянул и тянул. Когда грянула мобилизация, делать диагностику и получать справки времени уже не было. Валентина до сих пор пытается достучаться до военных, но пока безрезультатно.

— Везде отписки, — отмахивается она. — Он тут звонил, говорит, сердце вообще плохое, встать утром не может, голова кружится, нехорошо совсем. Я писала везде, уполномоченному по правам человека писала, мне ответили, что заявление перенаправлено в Министерство обороны, и всё, опять заглохло.

У семьи двое детей, а родители мужа — инвалиды.

— Я разрываюсь, — признаётся Валентина. — Надо бы им помогать, а тут дети. Раньше попроще было, а сейчас дочь пошла в первый класс, ее надо возить, забирать, тяжело. Тут уж с кем как договоришься. Дом у нас частный, в доме что-то сделать — некому. Родители иногда совсем лежат, а когда и помогают. Первую группу инвалидности им ни в какую не дают, хотя свекровь почти лежачая.

В будущее Валентина смотрит уже почти без надежды:

— Неизвестно, когда это всё закончится, — мрачно констатирует она. — Они сразу контракт не подписывали, сейчас им говорят: «Подписывайте, а то отправят в штурмовую группу». Мой никак не хочет подписывать, потому что контракты действуют до конца мобилизации. Я ему уж говорю: «Подпиши ты этот контракт». А он говорит: «Если подпишу, буду до окончания боевых действий». А так его в штурмовую группу. Ой, не знаю... Писала везде, везде, везде. Всё без толку.

Мужа Евгении мобилизовали в октябре, хотя его предприятие, участвующее в выполнении гособоронзаказа, оформило на него бронь. Но осенью прошлого года семье объясняли, что бронь была оформлена не по всем правилам и что список предприятий, имеющих право бронировать сотрудников, был сформирован после его мобилизации. Однако Евгения не сдалась и писала где могла, в том числе отправила заявку через «Госуслуги». И это сработало.

— Мужа и еще двух парней с его производства вернули в прошлом ноябре, — рассказывает она. — Они уже были за «ленточкой» (в зоне боевых действий. — Прим. ред.): в Белгородской области буквально 15 дней провели, и сразу туда. Они там окопались и сидели в окопах. А я заявку через «Госуслуги» оформила. Там сначала многодетных освобождали, потом по состоянию здоровья, а потом очередь дошла и до тех, кто на оборонку работает. Пошла волна, и его внесли в реестр сотрудников оборонных предприятий, потом была комиссия у губернатора, и, наверное, недели три ушло на их возвращение.

Евгения считает, что семье повезло отделаться практически одним испугом.

— Нет, с тех пор не дергают, они же были за чертой, получили ветерана боевых действий, так что работают на заводе, — она трижды стучит. — Думаю, тут всё вместе помогло: и шумиха, которую мы подняли, и мои обращения, и позиция предприятия. Но поначалу было ощущение, что борешься в ветряными мельницами.

Судя по комментариям депутатов Госдумы, мобилизованных планируют оставить в зоне СВО до ее окончания. При этом парламентарии отрицают возможность новой волны мобилизации. Ранее на эту тему высказался президент РФ.

При этом летом в удивительной спешке депутаты приняли несколько законопроектов, серьезно ужесточающих наказание за неявку в военкоматы.