Владимир Найденов, совладелец холдинга «Найфл»: «Я себя к элите не отношу. Я отношусь к тем, кто отдает вещи в химчистку и ездит без трех машин с охраной»

Нынешний герой рубрики «Бизнес-элита» Владимир Найденов оказался вторым по счету представителем нового списка «Ста самых богатых челябинцев», у кого после выхода версии-2008 мы взяли интервью. И хотя сам предприниматель себя не относит ни к бизнес-элите, ни к наиболее богатым, короткое авторское резюме: вероятно, в отношении количества денег это справедливо. А вот насчет элитарности в ее настоящем смысле можно и поспорить.

Чем больше активов, тем меньше желания «светиться»

– Владимир Витальевич, как вы отнеслись к тому, что вошли в новый топ-100 «самых богатых челябинцев»?

– На мой взгляд, включение ряда предпринимателей, и меня в том числе, связано не столько с богатством, сколько с публичностью. У «Найфла» просто есть некий микс финансовых возможностей, известности и истории в этом городе. Соотвественно возникают ожидания, что мы настолько состоятельны, что можем попасть в первую сотню. На самом деле это иллюзия. Наш бизнес не настолько капиталоемкий. Среди тех, кто не попал в сотню, есть гораздо более обеспеченные бизнесмены.

– Можете кого-нибудь назвать?

– Не могу. Это люди очень непубличные, и я их не знаю. Недавно в одном из бизнес-журналов был опубликован рейтинг наиболее динамично развивающихся компаний Урала. Открываю, чтобы посмотреть, кто руководитель и владельцы, и вижу в основном одну формулировку – «данных о собственниках нет». Вот там, где «данных о собственниках нет», и есть кандидаты в топ-100. Сегодня основные источники состояний – крупные промышленные предприятия, финансы, недвижимость и земля. Те, кто здесь владеет принципиальными активами, являются очень богатыми людьми.

Возьмите розничную компанию и какой-нибудь завод. Известность у них может быть примерно одинаковой, внешне они вроде бы сопоставимы. Но надо понимать, что одни делают бизнес на арендованных площадях и на оборудовании, которое взято в лизинг, а другие работают на предприятии, создававшемся еще в советское время и обладающим серьезными активами. Там одна недвижимость, если ее продать, стоит больше, чем вся розничная компания.

– Можно сделать вывод: если бизнес начат не с приватизированных активов, у его владельца мало шансов попасть в «самые богатые»?

– Если говорить о самых богатых, то, наверное, да. Допустим, если взять американских «самых богатых» и исключить тех, кто заработал состояния на высоких технологиях, то есть оставить базовых лидеров – это будут владельцы компаний, которым примерно по сто лет. Вероятно, можно стать состоятельным и за пять лет, но для этого нужно быть гением от предпринимательства. Таких единицы, поэтому, если мы говорим о массе, то видим, что на создание богатства с нуля требуется время. А в России, во-первых, для этого времени было совсем немного. Во-вторых, при смене строя в 90-е осталось огромное количество активов. И надо было быть дураком, чтобы их не брать. Это объективно было необходимо. Те, кто сумели взять, затем удержать и заставить работать для себя и для общества, – они и входят в первую сотню.

Еще стоит к ним добавить выдающихся предпринимателей, которые смогли с нуля создать большие предприятия. Из челябинских, на мой взгляд, это, к примеру, «Краснодеревщик» или «Инси». Может быть, я не знаю до конца структуру их капитала. Не знаю, созданные предприятия – это результат исключительно предпринимательского гения или чего-то еще. Но это новые производства. И их владельцы – люди, которыми можно гордиться. Однако все-таки они не самые богатые. Самые богатые – другие. И именно потому, что на старте им удалось аккумулировать, удержать и эффективно распорядиться активами. И чем больше этих активов, тем меньше желания «светиться».

– Вероятно, потому что многие активы приобретались весьма своеобразно...

– Вероятно, да. Самое печальное, что должно забыться и не стать камнем преткновения, это несправедливость, лежащая в основе того, как распределилось имущество. В этом смысле стране очень повезло с ростом цен на углеводородные носители. Если бы нефть в постперестроечные годы стоила столько же, сколько при развале Союза, у нас были бы внешние долги, никаких социальных программ... И обязательно нашлись бы силы, которые эту несправедливость подняли на знамена и сказали: «А давайте посмотрим, почему один процент населения владеет 80% богатства страны?» Мы же понимаем, что из этих 80% подавляющая часть – богатство Советского Союза, создававшееся всем населением.

– То есть, если закончится наше нефтяное благополучие, вы считаете, вопрос может быть поднят?

– Может быть, но это зависит от времени. Чем дальше от тех событий, тем меньше шансов вернуться к нему. После того, как уйдет поколение, создававшее эти предприятия, работавшее на них, получавшее ваучеры и, в итоге, оставшееся не у дел, этот вопрос вряд ли будет поднят. Для молодежи, не связанной с приватизацией, нынешнее положение дел будет уже нормой.

– А вы сами хотите, чтобы тема более справедливого распределения национального богатства была поднята?

– Ни в коем случае. Это приведет к глобальным потрясениям, сравнимым с теми же 90-ми. Только тогда как будто «ничье» становилось «чьим-то». И человек, в этом не участвовавший, наверное, думал: плохо, что оно не стало моим. А теперь уже «чье-то» должно стать «общим», то есть отбирать придется у конкретных владельцев.

Нет, я против. Это тот случай, когда, если не можешь вылечить, нужно вытерпеть. А вылечить здесь нельзя, потому что будет раскол в обществе, его ослабление и развал экономики. Улучшения не будет однозначно. Поэтому с этой несправедливостью, к сожалению, надо просто жить.

– Но ведь реприватизация идет, и многое уходит как будто государству?

– Это перераспределение. Надо понимать, что за всем этим стоят элиты. Имущество уходит не самому государству. Мы же не знаем размеров госпакетов в тех предприятиях, которые сейчас стали называться государственными. Пусть у государства пятьдесят процентов, но ведь за остальными пятьюдесятью стоят конкретные живые люди.

Мы еще относительно бодрые и нам хочется заниматься активным бизнесом

– Владимир Витальевич, расскажите историю вашего бизнеса. С чего все началось?

– Началось с ЧПИ. После учебы на приборостроительном факультете я работал на выпускающей кафедре «Электронно-вычислительные машины». Тогда ее возглавлял нынешний проректор ЧелГУ Андрей Мельников. Ему было 28 лет. Остальные сотрудники тоже были молоды, кафедра была продвинутая... И в конце 80-х на ней создается один из самых первых кооперативов – «Процессор». Мы как члены кафедры стали его учредителями. Занимались разработкой программного обеспечения, производством сетевых плат для локальных сетей, поставкой, монтажом, обслуживанием компьютеров и так далее.

Бизнес оказался интересен. Компьютерная техника была в новинку, стоила больших денег. Так, за один ПК можно было купить пять автомобилей ВАЗ девятой модели. Поэтому передо мной и коллегами встал вопрос – оставаться преподавать и заниматься коммерцией в свободное от работы время или пробовать себя в своем деле. В итоге мы ушли, основали компанию «Информационно-коммерческие системы» и занимались тем же, чем и раньше. Но все были молодыми и горячими, со своими представлениями о том, как развиваться дальше, поэтому вместе просуществовали недолго.

В 1992 году мой отец, я, сокурсник Виктор Фиронов и еще несколько программистов создали «Найфл». Первые два года мы не столько торговали, сколько более глубоко специализировались на разработке программного обеспечения. Потом, следуя за рынком, стали больше поставлять и обслуживать оргтехнику. Попробовали себя в бытовой технике, использующейся в офисе. И вдруг выяснили, что рынок бытовой техники не для офиса, а для дома совершенно пуст. Так, в середине 90-х появилось наше первое основное направление – торговля электроникой и бытовой техникой.

– Для многих местных игроков, кто занялся ЭБТ, пик зарабатывания пришелся на вторую половину 90-х – начало 2000-х, с насыщением рынка, с приходом федеральных сетей ситуация изменилась. Сейчас «Найфл» практически единственная челябинская компания, которая не заняла какую-либо узкую нишу и не объединилась с федералами. И постоянно возникают разговоры о том, что у вас нет перспективы, что уже сейчас дела не идут... Вы сами как видите эту ситуацию?

– Вообще, если говорить о торговле массовым товаром в ее классическом варианте, то это прерогатива сетей. Даже не федерального, а транснационального уровня. Это вопрос масштаба. Все остальные игроки либо продаются, либо реорганизуются, либо занимают узкую нишу, куда крупные операторы не идут, потому что там нет больших финансовых возможностей.

Стать бутиком, фирменным салоном или другим нишевым магазином – не хочется. Это пройденный этап. Как самостоятельный элемент зарабатывания денег он может быть вполне самодостаточен, но неинтересен по объемам и здесь нет развития, некуда двигаться.

Продаваться или объединяться тоже не хочется, хотя предложения поступали и поступают. В основном – от московских оптовых компаний, заинтересованных в стабильном сбыте, поскольку они с ростом сетей, отказывающихся от услуг посредника, тоже теряют рынок. Но мы пока предпочитаем быть сами собой, что называется «первым парнем на деревне, нежели последним в городе». Примерно так. Мы еще относительно бодрые и нам хочется заниматься активным бизнесом, а не сидеть где-то с удочкой. Поэтому между учредителями есть договоренность, что как компания будем продолжать самостоятельную деятельность. Пока это интересно с экономической точки зрения.

– Открыть гипермаркет, как это делают многие, интересно?

– На мой взгляд, это вопрос гигантомании. Если твои конкуренты открывают магазины на все больших площадях, нужно делать наоборот. Открываться не в крупных ТРК, а точечно, ближе к потребителю. Иметь не максимально широкую, а сфокусированную ассортиментную матрицу. Не 200 телевизоров, а 40, но наиболее востребованных твоим потребителем. Да, мы не обслуживаем самых бедных покупателей и тех, чей достаток выше среднего, а тем более богатых. Наш сегмент – средний и чуть ниже среднего. Может быть, у нашего потребителя денег немного, но зато много таких людей. К тому же нам не надо продавать массу техники, чтобы обслуживать площади не в одну тысячу квадратным метров и содержать штат из 100 человек. Пока у нас получается работать таким образом – нам это интересно.

– И все-таки вы для себя установили какой-то предел, до которого работаете, а потом отказываетесь?

– Мы решили, что работаем на рынке Челябинской области. У нас в Челябинске пять магазинов, восемь по области, там и будем расширять присутствие. Кроме того, у «Найфла» есть оптовая торговля ЭБТ. Оптом мы продаем чуть меньше, чем в розницу.

– Но ведь и сети тоже идут вглубь региона. Допустим, то же «Эльдорадо»...

– По идее, да. Но жизнь такая, что сегодня «Эльдорадо» есть, а завтра компании предъявили 15 миллиардов долга – и всё. В этом смысле у нас теория всегда несколько не сходится с практикой.

– А сами создать мощную сеть не хотели бы?

– Создание такой структуры предполагает серьезные финансы, которые нужно либо заработать на других рынках, либо иметь крупного инвестора, либо быть гением от предпринимательства. Мы себя ни к какой из этих категорий не относим.

Сегодня, если посмотреть на рынок ЭБТ, доминирующее положение занимает Москва. Есть некоторые попытки у региональных игроков получить какую-то долю, но многие понимают, что на Урале самая тяжелая ситуация, настолько рынок бытовой техники насыщен, поэтому сюда не идут.

– Насколько я знаю, казанская «Домо» пытается зайти на наш рынок...

– Да, они вели и с нами переговоры. Возможно, зайдут. Но здесь вопрос в том, кто владеет этой компанией.

– Банки, подконтрольные президенту Татарстана Шаймиеву.

– Вот это как раз к вопросу об инвестициях. У нас таких финансовых источников нет, поэтому развиваемся в том виде, в котором существуем. Кроме того, у нас есть и другие виды бизнеса. Например, производство мебели. Вот здесь, в отличие от ЭБТ, мы занимаем определенную нишу – специализируемся на деловой мебели для дома и офиса.

– Это направление возникло как-то в связи с предыдущим?

– В общем, да. Когда нам для своих магазинов понадобилось торговое оборудование, оказалось, что его очень сложно найти, поэтому пришлось делать самим. Потом нас спрашивали: «А где вы такую штуку взяли?» Мы отвечали, что сделали сами. «А сделайте нам» – «Да мы не занимаемся производством» – «Ну, сделайте...» В результате начали производить торговое оборудование. Затем решили заниматься корпусной мебелью делового типа, потому что был бум компьютеров. Организовали в 1998 году фабрику мебели, заняли свою нишу и сейчас, несмотря на большую конкуренцию, достаточно уверенно себя чувствуем. Есть наработанные технологии, конструкторские и дизайнерские решения, каналы сбыта и определенное понимание того, что потребителю в такой мебели нужно.

– Здесь есть перспектива для развития?

– Думаю, да. Сейчас новая и востребованная тема – домашние и офисные кабинеты. Она даже не новая, скорее, хорошо забытая старая, которая возвращается с ростом благосостояния населения и расширением жилплощади. К примеру, в любом классическом проекте коттеджа есть кабинет – место, где человек работает или учится. Оно так же, как кухня или спальня, специально оборудуется. В этом направлении, я думаю, рынок будет расти. Сейчас, к примеру, мы свое производство переносим на новую площадку – уже достроен цех, осталось перевезти оборудование.

– Это продолжение конфликтной ситуации с совладельцем «Калибра» Алексеем Наговицыным?

– Нет, это расширение производства. А в той ситуации мы достигли определенных договоренностей. Худой мир всегда лучше доброй ссоры.

– Что еще входит в структуру вашего бизнеса?

– Поскольку нам приходилось продвигать собственную мебель, то сейчас мы активно занимается мебельной розницей. Продаем в своих магазинах и мебель «Найфл» (она составляет примерно 30 процентов), и мебель наших партнеров. В основном компании «Юнитек» – одного из крупнейших в России производителей и поставщиков.

– Такая пропорция продвижению собственного продукта не мешает?

– Нет, она только усиливает мощь торгового предприятия и, в конечном итоге, нашу же мебель будут покупать больше. Если выставить только собственную продукцию – это фирменный отдел, занимающий от силы 150-200 метров. Логика развития ретейла показывает, что лучше делать мультибрендовый магазин, заполняя его разной мебелью. Это расширяет круг потребителей, отчего мы как производители и продавцы только выигрываем. Сделав один салон офисной мебели, в ближайшее время планируем открыть второй.

Активно развивается еще одна наша сеть – «Швейный мир», занимающаяся швейными машинами и сопутствующими товарами. Тоже специализированное нишевое направление. Сейчас у нас 14 магазинов, но мы продолжаем открывать новые – примерно по магазину в два-три месяца.

– На рынке такая масса готового платья, разве в связи с этим не падает интерес к шитью?

– Напротив, год от года выручка этой сети увеличивается. Все развивается циклично. Раньше люди стояли в очереди за швейными машинами, потому нечего было носить. Когда на рынке появилась масса недорогих вещей, интерес к шитью упал. А потом выяснилось, что купить-то готовое платье можно, но хочется, чтобы оно было индивидуально. Более того, сейчас швейные машины покупают не потому, что не могут себе позволить одеваться в магазинах, покупают, чтобы получать удовольствие от рукоделия как способа самовыражения. Посмотрите на тенденцию: люди взрослые идут учиться рисованию, вязанию, декорированию, флористике и т.д. Общество достигло определенного уровня жизни, когда человеку стало нужно творчество как самореализация. Это еще и самооценку поднимает: во-первых, ты творец, во-вторых, созданное тобой находят интересным и красивым.

– То есть, мы подходим примерно к той же ситуации, что и у американцев, которые повально увлечены собственноручным ремонтом своих домов?

– Да, и на это работает огромная индустрия.

– Говорят, что у вас есть еще бизнес с недвижимостью?

– Да, но это неосновное направление. Есть площади в собственности, которые не заняты нашими проектами. Их мы сдаем в аренду. Если что-то строим или реконструируем, то, как правило, половину занимаем сами, половину отдаем арендаторам. Пожалуй, первым большим проектом в этой сфере мы занялись только сейчас. Это будет крупный торгово-офисный комплекс в Златоусте.

– Проект комплекса, случаем, не связан со Златоустовским часовым заводом? Некоторые утверждают, что вы его купили?

– Слава бежит впереди человека (Улыбается.) Нет, весь завод мы не покупали, купили часть его недвижимости – недостроенный цех. После реконструкции на его месте появится первая очередь ТК (подробнее об этом читайте в «Новости бизнеса» – прим. авт.). Но поскольку завод – это все-таки единый имущественный комплекс, то нам приходится вникать в его проблемы, в отношения с городом и с поставщиками.

Когда говорят «миллионер», всем кажется – икра и золотой унитаз. А на самом деле может быть и не так...

– Если бы вы сейчас начинали бизнес, за какое бы направление взялись?

– Сложно сказать. На мой взгляд, сейчас бизнес вообще начать несравнимо сложнее, чем в 90-е. Как оказалось, чиновничий капитализм страшнее бандитского. Тогда, конечно, больше рисковали жизнью, сейчас нет. Но система построена так, что в ней главное лицо – не предприниматель, а чиновник. Многие из них сами бизнесмены, и никто вас не пустит в перспективный проект. Торговать семечками – пожалуйста, а вот сырьем – нет.

Другой момент – формализация согласования проектов. Вместо, к примеру, пяти подписей нужно собрать в несколько раз больше. В результате, на то, что раньше решалось за три месяца, сегодня уходит не меньше полутора лет. То есть, какие нужны финансы начинающим, чтобы просто полтора года ждать разрешения? Я уже не говорю, что в процессе собирания подписей есть и другие расходы. Иначе можно застрять в инстанциях и на более длительное время. Состоявшимся предпринимателям, кто уже заработал, проще – у них другая финансовая прочность.

– А вы можете оценить собственное состояние?

– Если честно, мы никогда не производили оценку своих активов как бизнесов на продажу. Не знаю, не буду говорить.

– Но себя-то миллионером считаете?

– Рублевым? Однозначно (Смеется.)

– И каковы ощущения у рублевого миллионера?

– Конечно, деньги дают некоторую жизненную уверенность. Не в том смысле, что ты можешь позволить себе все, что угодно. Ты просто можешь думать не о базовых потребностях, а о самореализации себя как творческой личности, как предпринимателя, как кого угодно. Самое лучшее ощущение – ты можешь ставить перед собой важные задачи и решать их, а не отказываться только потому, что каждый день нужно срочно думать, на что купить еду, как заплатить за квартиру и тому подобное. Деньги дают возможность решать проблемы важные, иногда срочные и важные, но никогда срочные и неважные и уж тем более неважные и несрочные.

– А каковы привычки?

– В Америке не так давно социологи проводили исследование привычек миллионеров. И выяснилась такая закономерность: например, те, кто имеет от одного до пяти миллионов долларов, не выбрасывают вещи и обувь, а отдают их в химчистку и в ремонт. Когда говорят «миллионер», всем кажется – икра, золотой унитаз и тому подобное. А на самом деле все может быть и не так.

Многое зависит даже не от количества денег, а от характера человека. Обычно в пример приводят владельца самой большой в мире торговой сети Wal-Mart, который несмотря на мощь своего бизнеса продолжал жить в маленьком провинциальном городке, в том же самом доме, где он открыл первый магазин. Или владелец Ikea, который ездит на машине 1978 года выпуска. Что это? Страшная жадность или легкое отношение к богатству? Противоположный пример: Дональд Трамп, далеко не самый богатый в Америке человек, но именно у него есть золотой унитаз, он всегда окружен массой красивых женщин. И все про это пишут, смакуют подробности. Деньги, мне кажется, не меняют человека. Если человек плохой, он и с большими деньгами будет плохим. Если человек неплохой, то и с большими деньгами, наверное, он будет неплохим. Наверное.

Другое дело, что совсем богатых понять сложно. Это совершенно другая ментальность, они не живут рядом даже с обычными миллионерами. Это элита. Я себя к элите не отношу, я отношусь к тем, кто отдает вещи в химчистку и ездит без трех машин с охраной. По большому счету за последние 20 лет мои пристрастия никак не изменились.

– А отношение людей к вам изменилось?

– Да нет. Как-то сложился устойчивый круг тех, с кем я поддерживаю отношения. Это люди, с кем связан по бизнесу, с кем его начинал. Они в чем-то схожи со мной.

– Задавая вопрос, я имела в виду посторонних людей, для которых вы как человек с деньгами потенциально становитесь объектом охоты. К примеру, после публикации новой версии топ-100 на сайте был весьма любопытный форум. Женщины особенно интересовались размером богатства, степенью жадности и степенью женатости участников сотни.

– (Улыбается.) Что касается частной жизни, то я совершенно непубличный человек. Круг общения достаточно узкий. В нем все в основном трудоголики, работаем иногда и по воскресеньям, поэтому времени на публичные, но нерабочие мероприятия как-то нет. Так что никто пока не покушался на мою личную жизнь. Хотя, может быть, после вашей статьи, женщины и потянутся. (Смеется.)

– Интересно, когда вы находитесь среди других людей, сама мысль, что вы – пусть и обычный, но миллионер, не тешит самолюбие?

– Есть самоутверждение за счет богатства, а есть самоутверждение богатого за счет других. Это разные вещи. Для большинства предпринимателей деньги – это не возможность их потратить, это обыкновенный инструмент для работы. Такой же, как кисть или станок.

– Но в отличие от станка вы этот инструмент легко можете превратить в возможность потратить...

– Знаете, есть поговорка: в двух костюмах не выносят... Большинство предпринимателей, не губернаторов Чукотки, а именно обыкновенных предпринимателей едят икру не чаще других. Во-первых, это вредно, а надо следить за здоровьем и есть обыкновенную гречневую кашу с йогуртом. Во-вторых, деньги – мерило не столько богатства, сколько успеха. Насколько тебя оценило общество в целом. У одного это 15 тысяч рублей ежемесячно в виде заработной платы. У другого – 100 миллионов в год в виде дивидендов. Конечно, хочется получать больше, но не для того, чтобы потратить, а для того, чтобы в личной зачетке вместо «тройки» появилась «четверка» или «пятерка».

– Вы можете назвать конечную цель, ради которой зарабатываете деньги?

– Конечная цель, как говорят гуру бизнеса, должна быть за рамками жизни, иначе человек сам себя ограничивает. То есть, если строите компанию, она должна существовать и после вас. Мне тоже, наверное, хочется, чтобы компания продолжалась.

– Ваши дети готовы ее продолжить?

– Это сложный вопрос. Не знаю. У них есть еще время выбрать. И вообще, не обязательно дети должны стать продолжателями. Потому что в этом случае вы их подталкиваете, решаете за них, а потом под конец жизни ребенок придет к тебе и скажет: «Ты мне жизнь испортил, загнал в этот бизнес, а я бы мог стать великим». Не факт ведь, что он не добьется на своем пути чего-то гораздо большего.