Андрей Арямов, адвокат, доктор юридических наук, профессор РАЕН: «Я работаю в режиме скорой помощи»

На интервью к этому человеку я шла, слегка робея. Во-первых, он очень строгий профессор кафедры «финансы и кредит» ЧелГУ, доктор исторических наук и член-корреспондент РАЕН. Во-вторых, юрист во втором поколении, адвокат и председатель третейского суда, а также один из создателей лаборатории криминалистики на базе УралГУФК. А в-третьих, накануне я узнала, что он просто выгнал моего коллегу за некорректно поставленный вопрос. Сегодня в рубрике «Харизма» – выпускник судебно-прокурорского факультета юридической академии города Екатеринбург Андрей Арямов, который стал работать на юридическом поприще из-за нежелания на вступительных экзаменах сдавать математику.

– Объясните, пожалуйста, в чем уникальность лаборатории криминалистики в УралГУФК?

– Эта лаборатория была создана всего за год. Студенты пока еще не понимают ее важности, воспринимают все как должное, поскольку не знают, что происходит в других вузах. Большинство вузов, действующие сегодня в Челябинске, подобного уровня достигли где-то лет через пять после начала своей деятельности, у нас все прошло в течение года. К примеру, в ЧелГУ кафедра криминалистики существует около семи лет. Кроме нее там есть кабинеты криминалистики с экспонатами, которые может быть даже в чем-то пока лучше наших. Но тот кабинет был открыт на девятом году жизни факультета, и, более того, после открытия практически не пополняется экспонатами, а кабинет в УралГУФК находится в стадии роста. Например, кабинет судебных заседаний есть в ЮУрГУ и в ЧелГУ, но зала парламентских слушаний нет ни там, ни там, а у нас есть – это соседний кабинет. Причем он оборудован именно так, как оборудованы залы Законодательного собрания Челябинской области.

– А экспонаты в вашем музее можно посмотреть, потрогать? Как проводятся практические занятия?

– Все эти экспонаты собраны для того, чтобы с ними работали люди. У вуза есть договоренность с различными правоохранительными структурами. Скоро у них закончится отчетный период, и они будут уничтожать накопленные вещественные доказательства. То, что будет доступно по закону для передачи в учебное заведение, мы получим в свой музей. Например, оружие в боевом состоянии нам на кафедру не отдадут – нельзя. Ему нужно спилить боек, распилить ствол. Фальшивые деньги, взрывчатые вещества, следы взлома, различного рода орудия совершения преступления – отмычки, фомки… Все, что относится к преступлению и применяется в его процессе – является вещественным доказательством. Это приобщается к уголовным делам, какое-то время хранится, потом выносится резолюция – либо это должно быть уничтожено после оглашения приговора, либо может быть передано в учебное заведение, либо как-то иначе должна быть решена его судьба. Мы стремимся, чтобы это было решено с учетом наших интересов и потребностей. (Улыбается.)

– Обучая студентов тонкостям криминологии, вы думали о том, что этими знаниями они могут воспользоваться во вред? Например, украсть что-нибудь без следов взлома или приготовить взрывчатку?

– Знание – это всегда оружие. И так же, как и, например, в занятиях спортом, особенно в боевых искусствах, есть опасения, что полученные навыки могут быть использованы не в соответствии с запланированными целями. Поэтому одна из главных задач как мастера-спортсмена, так и педагога университета – не только дать знания студентам, но и привить им какую-то систему ценностей. Суть юриспруденции прежде всего сделать юриста, дать ему навыки. То же самое можно сказать и про медиков, физиков, компьютерщиков и прочее. Ведь не случайно же в свое время выдающиеся физики поставили границу для гонки вооружений, отказавшись участвовать в различного рода опытах и экспериментах. Академик Сахаров, например….

– Как вы относитесь к перенасыщенности нынешнего рынка юристами?

– Сейчас нет перенасыщенности юристами, есть перенасыщенность лицами, имеющими диплом о юридическом образовании. Юристами становятся не те, кто обладает дипломом, а только те, кто обладает знаниями. К сожалению, на сегодняшний день наблюдается дефицит квалифицированных юридических кадров. Например, нередко я встречал запросы – «Нужен юрист. Выпускников челябинских вузов просьба не беспокоить». То есть делается акцент на мощную юридическую школу, которую дает екатеринбургская юридическая академия. И поэтому дальнейшее существование челябинской школы юриспруденции мне видится не в размежевании, разобщении, а в консолидации усилий. Нужно налаживать отношения между вузами. А про то, что юриспруденцией занимаются все, кому не лень, тоже можно сказать – «спортивный институт юристов выпускает» и улыбнуться. А разве нельзя улыбнуться, когда классический университет открыл высшую школу хоккея? Долг платежом красен. И, собственно, не место украшает человека, а человек место. Неважно, где ты учишься, важно кто тебя учит и чему учит.

– Что заставило вас покинуть ЧелГУ? Вас переманили?

– Меня нельзя переманить. Просто декан юридического факультета УралГУФК в хорошем смысле политик: он вначале пригласил меня просто посмотреть. Потом в связи с тем, что я живу здесь недалеко и мне не составит труда пару раз придти – попросил почитать лекции, провести пару занятий. Многое зависит от лидера: какие-то силовые, некорректные действия способны скорее отпугнуть, нежели привлечь. А вот тонко чувствовать потребности именно твоего вуза и особенности характера оппонентов – это дар.

– Вы сейчас абсолютно счастливый человек?

– Счастливым я себя чувствую не на работе, а дома, в кругу семьи. Но и на работе есть большие плюсы. Я преподаю в нескольких вузах. В ЧелГУ на экономическом факультете я преподаю спецкурс «Правомерное причинение вреда», работаю здесь, в УралГУФКе, и в еще нескольких вузах. Также я член Ученого совета в Тюменском университете МВД России. Раз в два месяца езжу туда на заседания ученого совета по защите кандидатских диссертаций.

– Как у вас времени хватает на все?

– А у меня в сутках не 24, а 48 часов.

– Вы спите через день?

– Нет, как в известном анекдоте – я на час раньше встаю… Стараюсь, чтобы времени хватило на все. Кроме того, я много сил уделяю альтернативному судопроизводству, являюсь президентом ассоциации третейских судов Сибири, Урала и Поволжья, в Челябинске возглавляю два третейских суда и еще являюсь членом двух судов. Забот хватает. День расписан не по минутам, а по секундам, и каждая следующая секунда может корректировать все остальные. Юристы работают в режиме скорой помощи. У человека проблемы – значит, надо помогать и оперативно корректировать свое время и графики.

– Почему именно адвокатура?

– Она оставляет больше свободы, чем, допустим, государственная правоохранительная структура. Меньше довлеют какие-то корпоративные интересы. И защищать людей вообще-то святое дело. Я хотел бы сразу поставить вопрос так – не преступников защищать. Возникло негативное мнение, что адвокаты помогают преступникам. Люди защищаются от преступлений. Ведь преступления могут совершать не только убийцы, насильники, бандиты. Преступления могут содержаться и в действиях чиновников. И как адвокат я – защитник интересов людей от произвола чиновников. К чести своей могу сказать, что никогда не брался защищать заведомого преступника и не делал это недозволенными методами. Я вступаю в дело только в том случае, если точно знаю, что человек невиновен; либо он виновен, но в отношении его применяется явно недозволенные законом способы проведения расследования. Кроме того, наша система правосудия на сегодняшний день такова, что добиться вынесения судебного решения в полном соответствии с законом не так просто. Потому что существует закон и существует судебная практика. Я не говорю о правонарушениях конкретных судей, правонарушениях конкретных приставов, я просто абстрагируюсь и вижу сложившуюся, устойчивую практику. Иной раз она серьезно расходится с законом.

– То есть это похоже на американскую систему прецедентов

– Упаси бог. Нет. Я был бы счастлив, если бы у нас была американская система прецедентов – определенные правила решения споров. Когда идут официальные дискуссии с представителями судопроизводства нередко имеет место утверждение: вот закон такой-то, но судебная практика сложилась так-то и так-то. И толковать его надо так. На что я возражаю – давайте сразу определимся, по каким правилам мы работаем. Либо по одной, либо по другой системе. Я готов работать с вами и так, и так. А вы готовы? Вы знаете, как выглядит решение, вынесенное на основе прецедента? Одно решение выйдет больше, чем ваше дело, потому что надо дать анализ всей системе прецедента. Существуют специальные правила разрешения коллизий и конкуренции прецедента. Вы их знаете? Вы готовы воспринять мое мнение теоретика как источник права в случае решения коллизий прецедентов? Не можете. Люди идут на попятный. В этом варианте получается, что от статусного права мы отошли, к прецедентному не пришли – и зависли в какой-то сложной позиции. Нормальный юрист может работать по любым правилам, только чтобы эти правила работали.

– Какие основные качества должны быть присущи юристу, адвокату?

– Абстрагируюсь пока от нравственных, морально-этических составляющих, предполагающих принципиальность, честность и так далее. Если быть более конкретным, я бы сказал – необходим динамизм мышления. Стагнация, стабильность знания ставит крест на человеке как на юристе. Человек должен быть внутренне готов постоянно обновлять свои знания, стремиться к этому. Не бывает вчерашних юристов. Вчерашний – уже не юрист. Специалист должен делать постоянный срез состояния юриспруденции на момент правоприменения. Без этого качества не может быть юриста. Можно пройти прекрасную школу, закончить хороший вуз, но не совершенствоваться. Можно закончить непрестижный вуз, но если у человека есть желание учиться, есть навыки самообучения – он может восполнить все свои пробелы.

– Влияют ли профессиональные качества юриста на семейную жизнь?

– Я не могу смотреть телевизор, особенно программы про юристов. Потому что в подавляющем большинстве это какие-то имитации зала суда или процессов. А в детективах показывают такие вещи, что было бы смешно, если б не было горько. На фоне этого у обывателей создаются превратные представления о системе правосудия и правоохранительных органов. Детективы я не читаю по тому же поводу. Современные я имею в виду. Есть, конечно, любимые книги, но они художественные, например, «Преступление и наказание» Достоевского. Одно время увлекался детективами Акунина. До тех пор, пока не понял алгоритм построения сюжета. Начинаю читать следующую книгу и уже знаю, чем она закончится. Где-то с третьей книги я перестал его читать. В плане бытовых моментов среди юристов существует такая поговорка – два юриста в семье – это стихийное бедствие. Я пытался отговорить свою дочь от продолжения юридической традиции, но она сама настояла, сделала свой выбор и даже уехала в другой город, чтобы я ей не мешал. Юридический хлеб не сладок. Он горек. Постоянно приходится общаться в социальных нечистотах. К медику, к юристу обращаются, когда плохо. И постоянно быть в среде человеческой боли, не притерпеться к ней, не огрубеть…это не для девочки профессия. Я считаю, не каждый мужчина это выдержит. Конечно, накладывает отпечаток. Есть такое понятие «профессиональная формация». Так же, как и у медиков – определенный цинизм. Необостренное чувство несправедливости. Когда постоянно с этим сталкиваешься, зло перестает тебя так трогать.

– А чем вы увлекаетесь в свободное время?

– С точки зрения домашнего быта, я библиофил. У меня одна из самых богатых исторических библиотек в Челябинске – более пяти тысяч экземпляров. Я люблю смотреть фильмы, особенно классику, у меня большая фильмотека дома, я постоянно ее обновляю. В спорте – дайвинг. Досуг – баня, как у каждого уральца. Но я в этом плане немного дальше среднего обывателя иду: не только парюсь, но и строю бани. В любом месте, где я живу хотя бы часть времени – построю хоть маленькую, но баньку. И в прорубь ныряю.

– В Челябинске?

– Дело в том, что у нас ныряют на Смолино и на Шершнях. Я бы там нырять не стал даже в крещение, даже когда батюшка туда погружает освященный крест. Просто я знаю состав воды в том и другом водоеме, и боюсь получить какие-то… химические травмы.

– Где вы занимаетесь дайвингом?

– Первую звезду СМА системы я получил на Красном море. Были Увильды, Тургояк, погружался в Черное море, в Сиамском заливе. Конечно, больше всего понравилось Красное море. Фантастика. Представьте себе видимость 50 – 70 метров, так же как на воздухе. Причем погружаться в одиночку категорически запрещено, по системам обучения возможны только групповые погружения. Это экстремальный вид спорта, там должна быть определенная страховка. И обязательно рядом будет инструктор.

– А не было страха нырнуть под воду в первый раз?

– Была паника, а не просто страх. Дело в том, что я когда-то занимался в секции плавания, и на подсознательном уровне, где-то глубоко в подкорке, было убеждение, что под водой дышать нельзя. И когда уже меня «нарядили», я нырнул и сознанием понимал, что все нормально, все хорошо, кислород есть, все в порядке. Но сработал какой-то тормоз и получилась асфиксия, еле откачали. Поэтому пришлось преодолевать себя, свою психику… Слава богу, у меня инструктор хороший был. Дайвингу проще научить человека, который вообще не умеет плавать. Не надо ломать психику – я очень осторожно отношусь к любым резким телодвижениям и считаю, что должен быть эволюционный, а не революционный путь развития человека. Поэтому насилие над психикой было как неизбежная вещь, а не самоцель. Я с детства очень люблю подводные съемки, занимался плаванием с задержанным дыханием, любил с маской и трубкой нырять, поэтому хотел пойти дальше.

– А чем бы еще хотели бы заняться?

– Не знаю, в принципе всем чем хочу заняться, тем и занимаюсь.

– Все равно же есть какие-то нереализованные планы?

– Есть. Посетить много стран в качестве туриста. И культурным, и диким палаточным способом. В юности я был туристом СССР, практически обошел весь Союз, начиная от Карпат и Саян, от Северного Ледовитого океана до Алтая, Кавказа, Урала, Сибири, Заполярья. Я был практически везде. Единственное, что хотел бы посетить – это, конечно, Курилы, Камчатка, долина гейзеров. Она сейчас постепенно восстанавливается. Дай бог, природа обновится, еще там побываем.

– А что вас привлекает в путешествиях, почему тянет к новому?

– Мне кажется, это стремление любого человека к познанию. Просто каждый это делает по-своему, кто-то познает окружающий мир, читая газеты перед телевизором, а кому-то хочется потрогать, пощупать. Не просто посмотреть клуб кинопутешествий, а поглубже нырнуть, подальше шагнуть.

– Докопаться до сути?

– Нет, до сути вещей докопаться невозможно, суть всегда ускользнет. Вот если хотя бы воспринять не только глазами, но и вообще всеми фибрами своими, ауру почувствовать. Я несколько раз сплавлялся, хотя не являюсь сторонником байдарочного сплава по уральским рекам. Это гораздо легче и приятнее, чем смотреть «Клуб путешественников». И комары меньше мучают, и меньше опасности клеща подцепить. К сожалению, в последнее время я вынужден ограничивать свое пребывание в лесу именно по этой причине, из-за клещевого энцефалита.

– А прививки?

– В свое время на моих руках умер профессор Дюрягин. Мы подняли всю медицинскую элиту, но его спасти не удалось. Он был привит. Это не дает 100-процентной защиты.

– Есть интересные случаи из практики именно третейского суда?

– Каждый случай самобытен, интересен. Захватывающих эпизодов особенно нет – это рутина, углубленное изучение документов и так далее… Но, например, в качестве анекдотичного плана – ко мне обращается человек, необходимо рассмотреть его спор. Естественно, ответчик доверяет нашему суду. Я даю соответствующую литературу, объясняю, как подаются иски, как заключается третейское соглашение, а потом он спрашивает – а что за это причитается? Во всех судах платить надо… Извините, говорю, вы точно не туда пришли. Здесь, во-первых, третейский суд, этим он и отличается от государственных судов. У нас в принципе нет возможности коррупции. Не то, что люди хуже или лучше, а возможности нет. Третейский суд существует за счет своего авторитета. И стоит появиться какому-нибудь хотя бы маленькому пятнышку сомнения, люди просто не придут, и суд останется без работы.

– У вас нет сроков рассмотрения?

– Нет, сроки есть, потому что мы сознательно их устанавливаем. Идет конкуренция, мы ограничиваем временные рамки, например, по аналогии с арбитражным судом. Если стороны договорились – тогда срок можно продлить. Но этого не произойдет ни в коем случае, если это повредит той или иной стороне. Каждый юридический инструмент можно направить как на вред, так и на благо стороне, так и эти сроки.

– А если стороны не приходят к общему знаменателю?

– Главная задача третейского суда – достижение мирового соглашения. Если стороны договорились – они к нам бы и не пришли. Приходят тогда, когда в принципе готовы договариваться, но что-то им мешает. И в данном случае надо учесть особенности одного, второго, убедить в чем-то, показать, что дальнейшее сотрудничество пойдет им на пользу, а напряженность только навредит. Как говорится – двое дерутся – побеждает третий.

Если обе стороны доверяют мне, то я рекомендую решить споры таким образом. Так отпадает проблема недоверия в суде. В государственном суде – лотерея: кому ваше дело попадет. Поэтому всегда есть подозрения в коррумпированности, независимо от того, было это или нет – у проигравшей стороны остаются сомнения. А в этой ситуации ты сам пришел к тому, кому доверяешь, и все сомнения и подозрения неуместны. То есть третейский суд делает механизм правосудия более прозрачным, более доступным. И естественно, не всем нравится наличие таких конкурентов, и мы постоянно терпим на себе некое давление государственного аппарата. Нередко ситуация такова, что соблюдение буквы закона, его текста, доводит ситуацию до абсурда. А третейским судам даровано право рассматривать ситуацию с точки зрения духа закона. И судебное решение признается незаконным только в том случае, если оно противоречит основополагающим принципам права.

– Вы защищаете в суде родственников и знакомых?

– Нет, люди ко мне обращаются не из-за личного, а исключительно из-за профессионального доверия. Более того, своим знакомым я рекомендую ко мне не обращаться, чтобы избежать какого-либо намека на личные отношения. Поскольку я возглавляю ассоциацию, то рекомендую обращаться в те суды, в которых я не принимаю участия. Я очень дорожу именем суда, своим именем и понимаю, что любой шаг в сторону от этих принципов сегодня скажется завтра.

– У вас есть проигрышные дела?

– Статистику проигранных и выигранных дел вести бесполезно, потому что формально это может быть проигрыш, а фактически – выигрыш. Это не мои дела, я не могу определить политику их дальнейшего поведения – обжалование или дальнейшие споры. Если клиента устраивает прекращение дела – он идет на промежуточные акты. Формально это проигрыш, но интересы клиента соблюдены – значит выигрыш. Как это оценить?

– Что вы чувствуете, когда выигрываете процесс?

– Иной раз после серьезных битв и баталий, когда оглашается решение в соответствие с законом и оно именно такое, к которому стремился – чувствую такое опустошение… Понимаешь, чтобы просто добиться соблюдения закона, нередко необходимо дойти вплоть до Страсбурга. Поначалу своим победам радовался конечно, сейчас успокоился, притерпелся и лечусь следующим делом. Мне некогда сильно предаваться самосозерцанию.