«Сериал» Сергея Удалова

Будь я доктором, акварели Сергея Удалова прописывала бы вместо пилюль от хандры. Даже его прошлогодний колючий чертополох – герой многочисленных тематических серий – пробуждает вкус к жизни. Судьба самого художника проста и уникальна одновременно: родился в Челябинске, учился в студии Ивана Архипцева и в эту же студию вернулся преподавать после окончания художественного училища. Выезды с учениками на пленэр заставили Сергея Удалова от «масла» вернуться к акварели: походная поклажа стала намного легче. Мы обязаны этой малой причине, которая способствовала рождению замечательного акварелиста. Работы Сергея Удалова множатся и объединяются в серии. Оторваться от этого акварельного «сериала» невероятно сложно. Ты понимаешь, что все пропустил, что не жил прежде, а бегал по кругу с закрытыми глазами.

– Счастливый вы человек, Сергей Михайлович, не только видите красоту, но способны ее передать так, чтобы самый равнодушный оглянулся вокруг.

– Не скрываю своего счастья. Но любой человек, умеющий созерцать, уже художник. Это абсолютно точно. Японцы доказывают это веками.

– Кстати, ваши работы часто сравнивают с работами древних акварелистов Японии и Китая.

– Акварель по-сырому – самая древняя техника. Это однослойная, прозрачная акварель. Сначала я рисую карандашом, затем окунаю лист в ванну с водой и кладу на стекло (можно на камень, на планшет) и по мокрому полю листа начинаю писать акварельными красками. Пишу сразу, быстро – техника так и называется: а-ля прима. По мере высыхания работаю с красками, но работать тоже нужно достаточно быстро. У меня сам процесс живописи, без подготовки, занимает часа два. А потом идет подработка уже по сухому, но незначительная.

– Как рождаются сюжеты? Это отраженный мир или фантазия?

– И то, и другое. Нельзя сказать, что я пишу с натуры, но нельзя сказать, что все сочиняю умозрительно. «Я не с натуры рисую, я рисую при помощи натуры», – это не мои слова, это Пикассо сказал. У него на все случаи жизни есть точные формулировки. Слава богу, он был коммунистом, и потому советская власть к нему благосклонно относилась. Его печатали время от времени у нас. Можно считать, советским художникам в этом плане повезло.

А настоящая работа акварелью у меня пошла, когда вступил в Союз художников и появилась мастерская. Раньше все делал дома, на кухне, как говорят, «на коленке». И все по ночам, чтобы мне не мешал никто и я никому. У меня из трех китов, на которых искусство держится, были два – свободное время и любовь к тому, что делаешь...

– А третий кит?

– А денег не было и нет, но я не страдаю от этого. Сначала-то я не знал себя как акварелиста, но вот прикипел... В 1983 году написал свою последнюю «масляную» работу. И вот уже 30 лет – только акварель. Но любовь к акварели с детства была, Иван Иванович Архипцев ее развил, в училище мои акварели были в числе лучших. Вероятно, у Архипцева было особое чутье к акварели, как иначе объяснить, что все его ученики так свободно владеют акварельными красками. По-сырому все ребята рисовали в студии.

– Творческие люди крайне редко возвращаются в родные места, стремятся к новому, к местам незнакомым. А вы вернулись в Челябинск. Мало того, возглавили студию во Дворце на Алом Поле.

– Это объясняется просто: с Иваном Ивановичем работать было одно удовольствие. Весь коллектив студии состоял из его учеников. Свое возвращение считаю перстом судьбы. Я этого не планировал, потому что в Пензе учился на театрального художника.

– Почему на театрального?

– Логика в момент поступления была детской, но железной: живописно-педагогическое отделение не годится, потому что не собираюсь преподавать; декоративно-оформительское (пренебрежительно) – не пойдет оформиловка; а театрально-декорационное – это что-то неизведанное, интересное, загадочное даже. Выбор был сделан. И я не жалею об этом, получилась золотая середина. На театрально-декорационном отделении Пензенского художественного училища широта живописных возможностей не ограничивалась натурализмом, как это часто бывало на живописных отделениях в то время. Это сегодня все меняется, и в Союзе художников лояльно относятся ко всякого рода «формалистам». (Смеется.) А тогда наше заведение было ортодоксальным. Но на нашем отделении была свобода. Театр – это чудо. И это чудо во мне осталось.

– Серия «Пензенские дворы» – ностальгия по Пензе времен студенчества?

– Пенза – старый купеческий город. Там сохранилось множество старинных домиков в два этажа, уютных двориков, старых магазинов – богатейшая «пища» для художника. Такие вот дворики – своеобразные человеческие общины, где все друг друга раньше знали. Каждый двор, как отдельная деревня, с такими вот сараюшками, магазинчиками на первых этажах. Я постоянно возвращаюсь к этой теме, потому что много набросков осталось и со времен студенчества, и более поздних. Это мои последние работы, я их сделал в 2007 году.

– Действительно необычно: отдельные входы с длинными лестницами на второй этаж.

– Да, у каждого отдельный вход. В Пензе таких домов, конечно же, меньше, чем в Одессе, например, тем не менее они делали город разнообразным. Посмотрите, какие они разные, эти дворики: где-то входные группы причудливые, где-то крыша необычная, водостоки ажурные. А что такое наши десятиэтажки? Это же гетто, где никогда не будет ни порядка, ни уюта для души. Такие, как в Пензе, дворики в Челябинске нужно искать. А там их много.

– Челябинск в художественном плане мало интересен?

– Старины очень мало сохранилось. У меня есть серия «Челябинск. Улица Уфимская». Хотелось сохранить в памяти старые здания этой улицы – ныне Кировки. Сейчас улицу Кирова испортили рекламой, вы уже не увидите той перспективы, которая была. Из-за растяжек, боковых рекламных щитов улицы совсем не видать. Да еще и веранды понастроили возле ресторанчиков и кафе, закрыв от нас старинные фасады. Я так любил этот дом, где «Цыплята в табаке». (Смеется.) К этим каменным стенам хочется прислониться, почувствовать старину этого цельного камня. Но сегодня все почти закрыто современной бутафорией. Вот к чему приводит жажда наживы. А выстроив сити-центр, и вовсе испортили этот уголок города. Странно, что еще и гордятся этим небоскребом. Помню, нашей студии предлагали участвовать в конкурсе рисунков после его открытия и так удивились, что я отказался. Уверен, были архитекторы, которые выступали против разрушения старого здания кинотеатра «Октябрь», против того, чтобы что-то ломать на этой старинной улице, но кто их слушал и слушает? До сих пор ломают. Сейчас и памятник архитектуры советской эпохи – здание главпочтамта – обрастает какими-то торговыми палатками. А на моих акварелях вы видите фасады еще непешеходной улицы.

– Пенза для вас и сегодня притягательна?

– И после окончания училища я возвращался в Пензу не раз, у меня же там родственники живут, мама моя родом из Пензы, поэтому я и поехал учиться в Пензенское училище. Это родной для меня был город, потому что я там каждое лето бывал. И сегодня помню, в какие краски окрашиваются стены старинных особняков в центре города в разное время суток и в разные времена года, восстановить это в памяти нетрудно. Этот вот дворик уже весь в асфальте. Но есть дворики с палисадниками, в которых цветы растут. И сейчас сохранились старинные магазинчики на первых этажах с коваными большими дверями. Все желтые дома – старые, а вот серые – уже советский период.

– Вы эти магазины застали действующими?

– Конечно. А коренные жители их вообще по старинке называли именами дореволюционных владельцев: Барсуков магазин, например, или Никольский... 50 лет как все вокруг советское, все вокруг мое, а кто-то вдруг говорит: да это в Никольском. И зиму в Пензе я встречал много раз, а потому все писал по памяти. На улице я делаю только зарисовки, а уже дома работаю красками. Меня очень привлекали когда-то эти горящие в ночи окна разной конфигурации.

– Скажите, как в акварели по-сырому прорисовывается снег?

– Нужно знать, когда акварель уже не сырая, но еще и не высохла. Подсохла чуть-чуть. Эти моменты высыхания крайне важны. В состоянии полусухом вытираются самые яркие места.

А это одни из последних работ. Мы с ребятами были на реке Ай, и я сделал зарисовки скалистого берега – это между Малыми и Большими Притесами. Получилась серия работ. Я уже знал, какой будет свет – это сумерки: часть камней высвечена заходящим солнцем, часть уже скрыта в тени. Эти скалы такие разные. Есть они у меня и в тумане, и при ярком солнце. Бывает время дня, когда все скалы темные, только верхушки светятся. Но во все времена суток они хороши. Охватить взглядом все скалы реки Ай невозможно, не то что сделать панорамный снимок, поэтому я беру фрагменты и на выставке располагаю их рядом.

– Художник – великий созерцатель?

– Художник не просто должен быть хорошим созерцателем, он должен уметь физически сливаться с природой, как это делают китайцы или японцы. Сегодня я спокойно могу часами ходить по росе или по воде с хлюпающей в ботинках водой. Даже чувствую удовольствие. И у меня уже нет желания быстренько переобуться. Уверен, что рыбаки, охотники относятся к этому тоже спокойно, вода в сапогах только сначала прохладная, потом она согревается, становится тепленькой, и так тебе хорошо. (Смеется.) Художники тоже способны сливаться с природой. Я могу сколько угодно сидеть и смотреть на эти вот скалы или как дождь идет, снег падает…

– Или чертополох цветет. У вас особая любовь к колючим цветам?

– Это один из красивейших цветков. У меня есть серия «Прошлогодние цветы» – это высохшие колючие цветы. Но посмотрите, как они хороши, живописны. И я к этим букетам постоянно возвращаюсь: есть зимний вариант, осенний. Увядшая природа, а сколько в ней пластической красоты. Разнообразие форм бесконечно. Это чудо-цветы, я их очень люблю. Мне было бы тяжело жить среди постриженных парков и газонов, я поклонник дикой природы, естественного ландшафта. А эта красота у нас повсюду, лишь бы мусором не была засыпана. Прошлогодние цветы у меня перекликаются с другой серией – календарной, где каждый букет обозначает календарный месяц: декабрь, ноябрь... А этот букет чертополоха я поставил на свет, и получилась вот такая игра светового потока.

– Когда вы это колючее чудо пишете растущим и цветущим, тоже экспериментируете с цветом и светом?

– Не люблю слово «эксперимент», потому что не ставлю себе задачи экспериментировать. Эксперимент происходит сам собою. Пикассо и по этому поводу нашел точные слова: «Я не ищу, я нахожу». Художник всегда знает, что ему надо. Он ставит формальные задачи и решает их. Чем лучше я представляю себе будущую работу, тем лучше результат. Здесь нельзя работать на ощупь, нужна точность и определенность. Мне интересно было увидеть чертополох в красных тонах, и я это сделал. Мне важен был красный цвет, потому что это цвет живого чертополоха. Когда поляна освещена солнцем, это такое буйство красок: какие-то кусты цветут, горят этим пурпурным огнем, а рядом – уже отцвели и дали пух семян. Посмотрите, ритм какой цветовой! Если это делать натуралистически, то невероятно сложно передать все нюансы, невозможно все прорисовать, – и акварели уже не будет. А я использую возможности акварели, пластику акварельной живописи – так я мыслю, так вижу. Видите, этот пух вдалеке уже в облака переходит. И ритм какой – близких и дальних кустов чертополоха. Частокол цветочный: на переднем плане почти хаотичный, а на дальнем – полосатый. В таком многообразии одно всегда подчеркивает другое: например, чернота подчеркивает светлые краски, а жесткость графическая подчеркивает расплывчатость форм.

– А в вашей «Веранде» есть что-то от Валентина Серова.

– «Веранда» – моя этапная работа. Время было тяжелое, работа не шла. И вдруг я увидел, как проглядывают деревья сквозь запотевшие окна... Это же не веранда, это кусочек моей мастерской, запотевшие окна, потому что дверь открыта на балкон. Часть стекол запотела, и я увидел, как это здорово: деревья четкие через открытую дверь, а сквозь запотевшее стекло все расплылось. Буквально из ничего возникла веранда. Это 1999 год. Веточка стояла в банке, а яблочки мне и не нужны, я их и так напишу. (Улыбается.)

– В вашей мастерской столько предметов крестьянского быта, откуда?

– Я без ума от этих старых вещей. Держу их в руках, и такое счастье накатывает! (Смеется.) Собирал, когда мы с ребятами сплавлялись по уральским рекам, заходили в заброшенные дома в деревнях, и вот там все это было оставлено. Вот эти ведра – они же выдолблены из цельного бревна. Туеса, чайники, глиняные сосуды… Из этой моей любви к старой деревне выросла серия акварелей «Деревянное небо». Люблю я деревянные избы, крытые огромные дворы с поленницами – обилие оттенков и игры света. Это Средний и Северный Урал. У нас вы таких дворов не найдете. Я начал эту серию, когда уже полностью перешел на акварель, много тогда писал. Это было начало 90-х. Сначала в одной деревне увидел такой двор, потом в другой, в третьей... И сам процесс работы здесь хорошо виден: даже карандашная зарисовка. Сам карандаш после окончания работы красками имеет графическое значение, он участвует в этой графике. А подсолнухи мне захотелось вставить, и я это сделал, хотя это самый север Урала, они там не растут.

– Сколько у вас таких акварельных серий?

– Десятка два: больших и маленьких. Объясню, почему объединяю работы в серии. В 2005 году был я в Красноярском крае, как-то шел по по дороге и вдалеке увидел горную цепь. Горы красные, наверное, отсюда и название Красноярск. Эту линию горную невозможно было вместить в одну работу – не выскажешься. Гряда огромная. Поэтому я делю увиденное на фрагменты и соединяю в серии. Так было и со скалами на реке Ай.

Есть у меня серия «Южный город» – это Ставрополь. Жена у меня оттуда, и я там время от времени бываю. В Ставрополе тоже удовольствие ходить по улицам: много старинных зданий, гигантские деревья, сосновые шишки там, как кедровые. Ты видишь будто бы уральские деревья и пейзажи, только все это гигантских размеров.

Есть серия «Дорога в Курган». Есть фруктово-овощные серии: «Гранаты», «Помидоры», «Груши», «Яблоки». Как разноцветны, разнообразны эти плоды, потому что степень спелости разная. Что еще-то нужно? Все рядом, только увидеть надо.

А еще есть довольно серьезная серия «Задворки»: «Красная полоса», «Белая полоса» и «Желтая полоса». Я их так обозначил, потому что увидел сначала новые постройки: дерево еще не состарилось и от солнца желтое, золотое, а крыши крыты черным рубероидом. И получилась вот такая цветовая гамма.

На другой работе из этой серии крыши суриком покрашены, оттого и «Красная полоса». Цвет красных крыш подкреплен цветущим кипреем в заброшенном огороде. Умирает деревня, но и в гибели своей красива. Скоро, наверное, не останется людей, которые смогли бы построить дом в старинных традициях уральских. Вот бы на Урале создать музей деревянного зодчества.