«В состоянии стресса мне работается легче»: челябинский режиссер рассказал, как покорил Москву

В спектаклях челябинца Сергея Землянского артисты молчат – эмоциональный накал достигается за счет музыки и языка жестов. В прошлом году челябинцы увидел спектакль Землянского «Ревизор» в исполнении артистов Московского театра имени Ермоловой. И только что кричали браво спектаклю «Дама с камелиями», который привез на гастроли в Челябинск столичный театр имени Пушкина. О том, как добиться успеха в Москве и удержать его, мы говорили с Сергеем за кулисами Челябинского драматического театра.

– Сергей, как часто вы бываете в Челябинске, навещаете родных?

– К сожалению, редко.

– Меняется ли город? Если да, то в какую сторону, на ваш взгляд?

– В этот раз был поражен: когда подлетали к Челябинску, увидел, что город накрыло густым смогом. Очень печально. Отметил, что дороги в городе не становятся лучше, а рекламные щиты почти полностью скрыли его архитектуру. Когда я был студентом, рекламный бум только-только начинался, сегодня этот процесс просто гипертрофирован.

– Родители жалуются вам на плохую экологию в Челябинске?

– Они настолько счастливы меня видеть, что им не до жалоб.

– Вашим спектаклям уделяется особое внимание на страницах федеральных газет и журналов. Как скоро удалось добиться известности в столице?

– Не так быстро и не так легко, как может показаться. Надо было обладать терпением и терпимостью. Москва – город непростой. Были там и трудности, и напрасные ожидания. Надеюсь, я прошел проверку на прочность и сумел реализоваться.

– Олег Меньшиков, когда приезжал в Челябинск в прошлом году, сказал много лестных слов в ваш адрес.

– В его театре идут мои спектакли, публика хорошо покупает на них билеты. Но это еще ничего не значит.

– А что главное? Что посоветуете молодым талантам из Челябинска, если они отправятся за успехом в столицу?

– Надо много смотреть – бывать на постановках разных режиссеров, в разных театрах. Есть возможность ходить на фестивали – надо ходить. Понятно, что все это деньги, билеты… Но чтобы понимать современный культурный слой, нельзя сидеть на месте, ты должен постоянно двигаться и доказывать – даже не кому-то, а прежде всего самому себе, что ты можешь жить и работать в этом городе.

– Важно было, что вас в Москву пригласили, что вы не явились туда незваным соискателем успеха?

– Нет, все равно это было мое решение, несмотря на то, что Володя Панков пригласил меня на постановку спектакля «Переход». Но это, конечно же, стало отправной точкой. С Володей мы сделали спектаклей пятнадцать, наш последний с ним проект – спектакль «Война» для чеховского фестиваля в 2014 году.

– Разве первая работа с Панковым не способствовала возникновению других предложений?

– Наоборот, возник момент некого ожидания: тебя должны заметить, позвать… Но этого не произошло. На самом деле, в Москве никто никому ничего не должен. Пока сам не оторвешь задницу, никто не придет и ничего не предложит.

– И до сих пор так?

– Сейчас, может быть, чуть проще, потому что есть общение с ведущими артистами, с режиссерами, худруками театров. То, что обо мне знают, – очевидно. В последние два-три года предложений много. Не все театры готовы идти на такие эксперименты, а если и готовы, то средств недостаточно. Постановки таких спектаклей затратны. Во-первых, подобный спектакль невозможно сделать за три недели, а там хоть трава не расти. Во-вторых, я работаю только со своей командой. Возможно, театр мог бы пригласить одного режиссера, но команду – уже нет. Дорого.

– Считаете себя смелым человеком, готовым к крутым переменам?

– Не знаю, смелость ли это? Просто ты доходишь до какой-то вершинки и логически понимаешь, что надо двигаться дальше, но для этого нужен новый поворот.

– Страх в эти моменты присутствует?

– Страх есть всегда. Это нормально. Если я перестану переживать и волноваться перед каждой постановкой, можно считать, что как художник я умер.

– Можно сказать, что в мире искусства все творческие «браки» совершаются в тусовке? Нет связей – нет проектов?

– Не могу сказать, что я человек тусовки. Обо мне знают, я многих знаю, но для этого не обязательно тусоваться. Звонить, узнавать, пойти на вечеринку поулыбаться – это совсем не про меня. Конечно же, череда работ в центральных московских театрах дает право на новые проекты. Вот и все.

– Будучи студентом Челябинской академии искусств, вы уехали в Екатеринбург, в знаменитый ныне театр «Провинциальные танцы» Татьяны Багановой. Тоже по приглашению?

– Нет, педагог по классике Любовь Дмитриевна Ивлева предложила мне съездить в Екатеринбург, Татьяна Баганова набирала танцовщиков. Я считал, что меня не возьмут, потому что я ничего не умею. Но меня взяли. И спасибо моему мастеру Виктору Ивановичу Панферову, с которым мы договорились, что я буду работать в «Провинциальных танцах» и параллельно заканчивать учебу в академии. Я тогда был на четвертом курсе. Если бы меня не отпустили, я, наверное, бросил бы учебу.

– Так хотелось танцевать?

– У Татьяны Багановой я научился не просто танцевать, научился понимать свое тело.

– А когда почувствовали в себе закваску хореографа?

– Когда я принял решение уехать в Екатеринбург, Виктор Иванович Панферов на эмоциях сказал: «Я не учил тебя танцевать чужую хореографию, я учил тебя делать свою»! Только тогда это попало в меня осознанно. На самом деле, мы узнали, что наш курс в ЧГАКИ был экспериментальным, только ближе к выпуску – что из нас хотели сделать не педагогов, не методистов, не артистов, а постановщиков. Сейчас я понимаю, что мои педагоги пошли на какое-то должностное преступление, разрешив студенту работать в другом городе и свободно посещать занятия в академии. Любой студент мог тогда сказать: «Почему Землянскому разрешили, а мне нельзя»?!

– Челябинцы увидели два ваших особенных спектакля – «Ревизор» и «Дама с камелиями», где слова полностью заменены жестами, пластикой, но зрителю все понятно. Как вы пришли к такой стилистике постановки на драматической сцене, которую называете wordless (версией без слов)?

– Это был длительный процесс переосмысления режиссуры, ведь я был и профессиональным танцовщиком, и хореографом поработал с разными драматическими режиссерами. Идея такой постановки, где драматургия передается языком пластики, пришла от артистов Московского театра имени Пушкина. Они предложили так поставить «Материнское поле» Айтматова. Мы пошли к художественному руководителю театра Евгению Писареву. «Что же это будет? – спросил он. – Современный танец?» – «Нет». – «Балет?» – «Нет». – «Пантомима?» – «Нет». – «Тогда что же?» Я в тот момент не знал этому названия, я просто понимал, что литературное произведение можно поставить на сцене в бессловесном ключе. Евгений Писарев дал нам месяц на постановку. Спустя месяц мы показали 45-минутный эскиз – отдельные сцены, без декораций, без костюмов. И сразу же худрук и директор театра взяли меня под белы рученьки: «Да, мы хотим такой спектакль». С этого все и началось.

– «Калигула» Камю, «Воскресение» Толстого, «Дом Бернарды Альбы» Лорки – как донести это до зрителя, не произнеся со сцены ни единого слова?

– Но у постановщиков есть впечатления от прочитанного произведения, и в сознании, в сердце мы понимаем, как это можно решать, какими средствами. Процесс создания таких спектаклей своеобразный – во-первых, нужно подготовить артистов к тому, что им предстоит физически. А потом уже высекать из этого эмоцию – важную, ценную, тонкую; рисовать линии пересечения персонажей, судеб.

– Драматическому актеру сложно существовать на сцене, не произнося ни одного слова?

– Жалоб не было. Напротив, даже возрастные актеры хотят сыграть в таких спектаклях. Но здесь на первый план выходят физические данные – может ли актер вынести такие нагрузки, нет ли у него травм и так далее. Мне достаточно двух минут, чтобы понять, как артист движется, что сможет и чего не сможет сделать.

– Музыка – одно из выразительных средств в таких спектаклях?

– Для меня очень важен звук. В «Даме с камелиями», например, есть отсылки к опере Джузеппе Верди «Травиата», но в целом это музыка Павла Акимкина. Если бы это были куски из оригинальной оперы Верди, ничего бы не вышло. Меня не вдохновляет симфоническая музыка, не цепляет, нет мурашек. Звук должен быть объемным.

– Это 3D, 4D-музыка?

– По сути да. Потому что музыка несет в себе эмоциональную часть спектакля. Она заражает и заряжает эмоциями артистов. И зритель воспринимает спектакль визуально и звуково, он не слышит речи, но он слышит звук. Как отзывается человеческое нутро на этот звук – очень важно.

– Ваши спектакли идут не только в Москве, но за рубежом, в региональных театрах России. Вас это вдохновляет?

– Недавно поймал себя на мысли, что в других городах мне не хватает темпоритма Москвы. В городе Лиепая, например, где я поставил уже два спектакля, течение жизни медленное, неторопливое. Море рядом, весна – все расслабляет. А в Москве всегда множество дел одновременно, и сам ритм жизни этого города будоражит. Может быть, это сродни стрессу. Получается, что в состоянии стресса мне работается легче.

– То есть вы почувствовали, что Москва – ваш город?

– Иначе я бы не жил там. Этот город вдохновляет.