«Пример Европы пугает. Мы от нее отстаем на пару месяцев»: врач-инфекционист — о первом годе пандемии и третьей волне

Год назад на третьей неделе марта COVID-19 стал реальностью для Челябинска. Волнение от кадров из китайских городов переросло в затаенный страх — инфекция рядом. 18 марта коронавирус подтвердили у жителя Миасса, а 20 марта — у челябинца, точнее, сразу целой семьи, которую он заразил. Именно в эти дни стало очевидно — не пронесет. Первыми это поняли, конечно, врачи. Среди них была главный инфекционист Челябинска Екатерина Стенько. Именно ее отделение в горбольнице № 8 приняло первых заболевших пациентов и сразу перешло фактически на военное положение — работу без сна и отдыха с отчаянной борьбой за каждого заболевшего и потерей заразившихся коллег-медиков. Спустя год мы встретились с Екатериной Стенько, которая не стала скрывать — было страшно. Врач рассказала, как они наблюдали за распространением коронавируса, готовились и всё равно не могли представить, с каким масштабом придется столкнуться. А еще инфекционист предупредила — третьей волны не миновать. Все подробности — в нашем интервью.

Екатерина Александровна пригласила нас в свой небольшой кабинет, который находится в чистой зоне инфекционного корпуса.

— Не переживайте, здесь больных нет, — успокаивает доктор, пока мы идем по коридору.

В отделении, видимо, только что закончился утренний обход, и в чистой зоне довольно оживленно. Мы проходим в небольшой кабинет, на столе — стопки историй болезни — лишь малая часть из тех, что прошли через эти стены за минувший год.

— Екатерина Александровна, помните первые сообщения о вспышке новой инфекции в Китае? Было ли тогда понимание, что она до нас вообще доберется?

— В тот момент эти сообщения вызвали чувство тревоги у инфекционистов. Наша планета на сегодняшний день так устроена, что большинство инфекционных заболеваний приходит к нам из Юго-Восточной Азии, любой инфекционист знает, что это резервуар гриппа и других инфекций, оттуда начинался высокопатогенный грипп, оттуда мы ждем птичий грипп. Поэтому когда там что-то начинает происходить, это всегда настораживает. В прошлом году мы тоже насторожились, но сначала это были единичные случаи. Так как SARS и атипичную пневмонию мы проходили, ближневосточный синдром проходили, конечно, надеялись, что это всё локализуется, на том и закончится.

— Когда стало понятно, что нам ковида не миновать?

— Сначала было тревожно, но ещё в рамках допустимого. Была суета, приезжавших из-за границы отслеживали, обследовали, изолировали, но тяжелых больных не было, и вообще больных у нас практически не было. Первый больной по Челябинску в нашем стационаре зарегистрирован 20 марта, подтвержденный. Кстати, это не были приехавшие из Китая или Кореи — первым был мужчина, точнее, это была семья (и не одна семья, но они были завязаны в один очаг), один из членов этой семьи прилетел из Италии. Оттуда уже всё понеслось.

А в апреле стали появляться очень тревожные сообщения из Европы — про Италию, про Испанию, рост заболеваемости пошел в геометрической прогрессии, сначала счет шел на десятки, потом на сотни, потом тысячи, потом появились сведения о коллапсе системы здравоохранения этих стран. И тут тоже нужно понимать, у них эта система, конечно, устроена по-другому, но она совсем не плохонькая — и в Италии, и в Испании уровень медицины очень высокий, как и вообще в европейских странах. Речь же шла не о Занзибаре, не о странах заведомо сложных с точки зрения организации медицинской помощи, речь шла о высокоразвитых странах. Дальше Америка — с большими мощностями здравоохранения, с большим количеством квалифицированных кадров, лабораторной службой, и это уже очень тревожило.

Нам в тот момент, я думаю, повезло, хотя нашей стране редко везет, но в данном случае повезло — с одной стороны, что мы были не на первой линии вот этой массовой заболеваемости, с другой стороны, сыграли свою роль разные заградительные мероприятия. Может быть, если бы раньше закрыли границы… Вирус, конечно, все равно проникнет, не так, так эдак, просто расползлось бы медленнее. Но тем не менее эти несколько месяцев, пока мы готовились, пока мы принимали решения о том, как мы все тут будем перепрофилировать, запасались каким-то оборудованием, защитными средствами, мы выиграли время, и это, наверное, самое главное.

— Первые сообщения были о том, что все пациенты переносят инфекцию в легкой форме.

— Да. Тяжелые больные появились уже в начале мая — были и реанимационные, и, к сожалению, летальные исходы. Тут уже всё было по-настоящему.

— Первого умершего помните?

— Помню… (Неожиданно для закаленного врача Екатерина Александровна заметно поникла.) Их несколько человек у нас умерло примерно в одно время, и как раз доктор была из Златоуста, и молодой человек из Челябинска, у них вся семья болела. Мы очень долго пытались что-то сделать, он у нас месяца полтора пролежал, но тем не менее…

Надо понимать, что мы учились на ходу. За год десять версий клинических рекомендаций по ведению пациентов вышло, это тоже о чем-то говорит. Смешно сказать, но по каким-то инфекционным болезням мы работаем по приказам середины прошлого века, потому что ничего особенно не изменилось: ну появились новые антибиотики, какая-то корректировка в духе времени, безусловно, проходит, но канва остается прежней. А тут сначала про одни препараты говорили, что они должны быть эффективны, потом про другие, про третьи. По сути дела, всё на ходу, где-то чисто интуитивно, где-то — обобщая клинический опыт, мы на какие-то вещи шли. Что-то правильно было, что-то неправильно.

Это, конечно, вносит тяжелый психологический компонент — когда ты знаешь, как надо делать, ты абсолютно уверен в своих действиях, но даже если что-то не получается, всё равно нет таких внутренних терзаний, а тут очень много тяжёлых больных и летальных исходов очень много. Каждого пациента, с которым что-то пошло не так, ты на миллион раз прокручиваешь в голове, обсуждаешь — или мы где-то ошиблись, может быть, надо было не так, а этак, сомнение и тревога всегда остаются.

— Спустя год вам сейчас спокойнее, чем тогда, весной, когда и рекомендации еще были совсем сырыми, и собственного опыта работы с этой инфекцией не было?

— Нет, к сожалению. Сейчас мы уже многое понимаем и знаем, но у ковида такой полиморфизм клиники… С одной стороны, симптомы вроде все одинаковые, с другой — течет заболевание у всех совершенно по-разному. И, к сожалению, очень трудно даже с прогнозом определиться. Понятно, человек, который долго не обращался, поступил поздно, с большим объемом поражения, он прогностически неблагоприятен, но иногда, несмотря ни на что, удается этих пациентов вытащить. А бывают другие случаи, когда вроде ничего не предвещает беды и неприятностей — и вовремя поступил пациент, и не такой большой объем поражения, и всё, что положено по нашим схемам и алгоритмам, получает, всё ему делается, тем не менее процесс идет, и мы ничего с этим не можем сделать. Поэтому сказать, что мы научились лечить ковид… Нет, сказать, что мы ничему не научились, тоже будет несправедливо, но сказать, что всё точно, понятно, известно, пока нельзя.

Даже обыватель, наверное, понимает, что речь идет не просто о вирусной инфекции. Когда присоединяются странные симптомы с потерей обоняния и все прочее, это уже поражение мозга, это какие-то явления поражения нервной системы. Сейчас много говорят о том, что у больных начинается депрессия, возбуждение, часто они не совсем адекватны — это всё признаки поражения, но они разного генеза, это не гнойные очаги, как при менингококковой инфекции, это вирусное поражение вещества мозга, и его не видно ни на КТ, ни на МРТ. Плюс поражаются мельчайшие сосуды и, наверное, самое общее понятие о том, что такое коронавирусная инфекция, — это генерализованный васкулит, то есть поражение сосудов, а так как сосуды с головы до пятки есть везде, поэтому и проявления самые разнообразные. Безусловно, орган-мишень — это чаще всего лёгкие, потому что вирус через дыхательные пути попадает в организм, и первая зона локализации — это дыхательная система, но идет поражение и нервной системы, и поджелудочной железы, и печени, и кишечника, и сердца — самые-самые разные варианты.

Кроме того, есть целый ряд пациентов, которые вроде выздоровели и были выписаны, но потом у них тоже начинаются проблемы со здоровьем, с которыми надо разбираться — то ли это осложнения, то ли проявления инфекции. Всё это требует дальнейшего научного изучения и осмысления, но и в практической жизни что-то приходится делать с этими пациентами. А когда повторно через несколько месяцев снова появляется клиника — что это? Повторное заражение или продленное проживание вируса в организме? Где он прячется? В каких клетках? В каком виде? Вопросов ещё очень много. То есть пациент переболел, выписался, но сказать, что об этом можно забыть, нельзя.

— Что было самым сложным в этом году?

— Понятно, что была очень тяжелая нагрузка, очень тяжело было работать в этих костюмах, особенно летом, когда было жарко. Но самое страшное, это я совершенно точно могу сказать, это когда болеют коллеги, когда болеют близкие, когда погибают, не дай бог, и это просто ужасно. Ужасно, потому что хоть и говорят, ты как на войне, но все равно мы люди мирные. Мы понимаем, что всякое бывает в жизни, но когда это случается с близкими людьми, с теми, с кем ты проработал всю жизнь и хорошо знаешь, это просто невозможно пережить, я вам честно скажу. Это самое тяжелое.

— Почему все-таки умерло много медицинских работников, с чем это связано? Они чаще занимаются самолечением или получают большую дозу вируса?

— Трудно сказать. Ну, конечно, мы любим сначала сами полечиться, мы же всё знаем про себя. Безусловно, больше контакт с пациентами. Ну и потом, я думаю, что усталость физическая и психологическая, напряжение в течение такого длительного времени тоже никому здоровья не добавляют. Потому что работать приходилось очень много, вот у меня в корпусе в отпуске практически никто за это время не был, сейчас чуть-чуть поспокойнее стало, мы по неделе по очереди отдохнули, но сразу договаривались, что никто никуда далеко не уезжает, чтобы находиться в шаговой доступности, если понадобится. Это тоже не способствует здоровью и, наверное, тоже играет какую-то роль.

— Ну и вообще риск подхватить инфекцию у медиков изначально выше, мы же помним вспышки в больничных отделениях, и их было немало.

— В первую очередь заболевали сотрудники не в инфекционных отделениях, где уже понимали, с чем работают, а в соматических. То есть пациент поступает, а у коронавирусной инфекции, как у любой инфекции, есть инкубационный период, и пациент может поступить в стационар с чем угодно — с инфарктом, инсультом, переломом ноги, будучи совершенно здоровым по коронавирусной инфекции. Пока человек находится в больнице, заболевание развивается, а наиболее заразным человек становится в последние дни инкубационного периода и в начале заболевания. Естественно, там нет такой жесткой изоляции, в таких стационарах использовались менее жесткие средства защиты, все это горьким опытом, к сожалению, постигалось. Потом уже и в обычных соматических стационарах все работали максимально защищенными — в респираторах, в одноразовых халатах, режим противоэпидемический ужесточался, но избежать заносов инфекции было невозможно, какими бы жесткими меры ни были. Плюс любое обследование — это вопрос времени, тот же мазок ПЦР, он может быть сегодня отрицательный, а завтра положительный.

— В начале пандемии часто звучала фраза о том, что смертность от коронавируса нисколько не выше смертности от обычного гриппа, что можете сказать на это сейчас, спустя год?

— Думаю, сейчас уже никто так не говорит. Безусловно, летальность достаточно высокая, безусловно, в зоне риска люди с хроническими заболеваниями, возрастные пациенты, те, у кого изначально больше проблем со здоровьем, но я вам хочу сказать, что и молодые, здоровые, ничем не отягощенные пациенты тоже погибают, и это, конечно, тяжело.

— К вопросу о масштабах пандемии. Вы уже сказали, что никто не ожидал такого. Когда осенью почти все больницы в области перепрофилировали на ковид, насколько это было историческим моментом? Такое когда-то было вообще?

— На моей памяти нет, хотя, как вы понимаете, я уже достаточно долго работаю. Да, мы перепрофилировали больницы, когда были эпидемии гриппа — кроме нашей больницы обычно еще одну-две закрывали, это обычно студенческая больница была (ГКБ № 2. — Прим. ред.), одиннадцатая, госпиталь ветеранов как-то закрывали. Но всё равно это было локально. Конечно, в голову не могло прийти, что будут закрываться целиком такие огромные тысячекоечные больницы — огромная ГКБ № 8, огромная ГКБ № 1, огромная ГКБ № 9, ОКБ № 2 полностью, большой процент ОКБ № 3 и все областные близлежащие больницы. И такая ситуация везде. Таких масштабов бедствия предположить, конечно, не могли.

— Я правильно понимаю, что мы уже пережили две волны ковида, третья будет?

— Да, очень тяжело было летом — особенно май, июнь, июль, чуть легче стало в августе, потом с середины сентября опять пошел рост. Сейчас вроде бы очевидный спад по числу заболевших. Настораживает то, что в Европе какие-то послабления были, а сейчас опять закрывают, очередная волна.

Конечно, я очень надеюсь на вакцинацию, но всё равно надо понимать, еще очень небольшой процент населения вакцинирован. Да, люди переболели, но в Европе тоже люди болели, и тем не менее говорить, что пул тех, кто уже не должен заболеть, сформирован, всё равно еще рано. Может быть, новая волна не будет такой бурной.

В принципе, любое инфекционное заболевание всегда идет по синусоиде: больше — меньше, больше — меньше. Допустим, с тем же гриппом был подъем в 2009 году, потом в 2011-м, потом уже меньше в 2013-м, в 2016-м. Между этими пиками тоже была заболеваемость, но не такая высокая и не так все тяжело было.

— Кстати о гриппе, куда он делся? У нас ведь до сих пор его нет.

— Да, в этом году нет гриппа, практически нет ОРВИ. Вариантов два. Конечно, один вирус вытесняет другой, это правило присутствует, но маски тоже сыграли свою роль. Вспомните, как мы относились к маскам во время карантинов по гриппу и ко всем карантинным мероприятиям. Я всегда возмущалась, что столько гриппа, а люди в магазинах без масок.

— Думаете, за этот год мы научились носить маски, мыть руки и вовремя изолироваться в случае заболевания?

— Думаю, да. И нам это сыграет хорошую службу в плане других респираторных инфекций. Ну кто раньше носил маски? И на работу ходили с температурой, и детей в школу, в садик отправляли, все это распространялось. Сейчас стало больше сознательности и страха банального и за себя, и за окружающих.

— Хочу вернуться к теме прививок. Вы, кстати, поставили?

— Как только вакцина появилась и стало возможным ее использовать, я сразу же поставила.

— Что можете сказать тем, кто до сих пор боится новой прививки?

— Даже если мы не берем вакцину от коронавируса, любую другую, то количество последствий и осложнений — единицы на миллион, и сколько людей погибает от той или иной инфекции, это несопоставимо. Возьмем такую жуткую инфекцию, как полиомиелит, — это же просто страшно, а сейчас мы об этом даже не думаем, с пеленок все прививаются, и все нормально. Все эти антипрививочные кампании мы уже проходили, как только количество непривитых возрастает, мы тут же получаем вспышку. В 90-е мы получили тяжелейшую вспышку дифтерии с летальностью — всё, как положено. Потом опять усилили прививочную работу и, слава богу, мы уже больше 20 лет про нее не слышим. Тот же полиомиелит — уже казуистика, кори достаточно мало. Почему такой шум поднялся вокруг вакцины от коронавирусной инфекции, мне вообще непонятно, потому что принципиально ничего не отличается, всё то же самое.

Когда говорят, что вакцину сделали слишком быстро и что лучше дождаться импортной, во-первых, надо признать, что тема прививок, вакцинации, вакцины, иммунобиологических препаратов — она у нас исторически достаточно сильная. Именно советские и российские иммунологи, вирусологи, микробиологи — это всемирно известные ученые, благодаря которым появилась вакцина от гриппа, от полиомиелита, от клещевого энцефалита и так далее. И от лихорадки Эбола первую вакцину сделали у нас. Естественно, механизмы и технологии — всё это отработано и, слава богу, не утрачено во все катаклизменные времена, поэтому и удалось достаточно быстро сделать эти вакцины. Ну а дальше, чем она должна быть страшнее, чем прививка от гриппа или от гепатита В?

Это досужие разговоры, но очень вредные — люди насторожены, многие боятся, благо сейчас удалось этот лед растопить немножко.

— Но многие до сих пор ждут вакцину «Вектора» или Чумаковскую, а не ту, которая сейчас есть.

— У этих вакцин есть нюансы, свои особенности, но для широкого потребителя они вообще малозначимы. Принципиально там ничего не меняется, это просто разные технологии, в которых большинство людей ничего не понимает, да им это и не нужно. Надо доверять профессионалам.

— Заболеваемость ковидом в регионе до сих пор высокая, есть риск заболеть после прививки?

— Вакцинация проводится в два этапа, интервал — 21 день. После первой прививки только начинается выработка антител, к сожалению, мы имеем случаи, когда люди в этом интервале заражаются. Кроме того, даже если мы обследуемся перед вакцинацией, сдаем мазок, антитела, ничего нет, это не факт, что завтра не появится, человек может находиться в инкубации. Поэтому, естественно, можно заболеть после первой прививки, и после второй тоже можно, потому что иммунитет считается сформировавшимся через 2–3 недели после второй инъекции — это просто законы иммунологии, почему и говорят, что даже после прививки надо соблюдать масочный режим.

— То есть маски продолжаем носить, руки — мыть.

— Мыть руки вообще небольшой грех, на мой взгляд. (Смеется.) Но по нынешней ситуации пока нужно носить маски не только для защиты от ковида, даже для профилактики банальных вирусных инфекций. Всё это тяжело и неприятно, но во всём должен быть здравый смысл, и лишняя паника ни к чему. Допустим, идёшь по улице, ну зачем надевать маску? Особенно зимой в мороз или летом в жару. Вот если вы стоите в очереди спина к спине, нос к носу, тогда лучше надеть. Ну и маску обязательно менять, если она одноразовая, стирать и гладить — если многоразовая, а то иногда смотришь, достают из кармана что-то непристойного вида. Но всё равно видно, что люди стали осторожнее, и это добавляет оптимизма.

В Челябинской области к 15 марта за сутки коронавирус подтвердили у 140 южноуральцев. Всего с начала пандемии зарегистрировано уже 54 468 случаев заболевания. На данный момент лечение проходят 5004 человека. С весны прошлого года скончались 2202 пациента с COVID-19. Из них от осложнений коронавируса — 1106, еще 1096 — от других тяжелых заболеваний, инфекция у них была сопутствующей.

С лета прошлого года смертность от ковида была очень высокой, лишь в марте Минздрав заявил о том, что ситуация начала меняться.

Челябинская область уже почти год живет в режиме повышенной готовности, 5 марта коронавирусные ограничения снова продлили, вероятно, в последний раз.