Владимир Рушанин, ректор академии культуры и искусства: «Ученые – это счастливые люди. У них даже характер лучше, чем у остальных»

Многие знают этого человека как талантливого ученого, доктора наук, окруженного аспирантами и учениками. Другим он знаком как хороший семьянин: заботливый муж, любящий отец, дедушка. Третьи скажут, что он в первую очередь прекрасный руководитель, способный привнести что-то новое, решить самые сложные задачи, которые другим кажутся невыполнимыми. Четвертые уверены: он отличный футболист, готовый всего себя отдать страсти игры.

Так кто же он – Владимир Рушанин? Руководитель, муж и отец, ученый или все-таки спортсмен? Он поразительным образом соединяет в себе все эти ипостаси, и в каждой стремится быть на высоте. О том, каково это – преуспевать сразу на нескольких фронтах – рассказывает ректор академии культуры и искусства, профессор Владимир Рушанин.

Защита докторской – закономерный итог

– Владимир Яковлевич, вы по образованию педагог. Почему именно педагогическую деятельность вы выбрали в качестве своей профессии?

– Мне трудно сказать, почему я выбрал именно педагогическую сферу. Для меня главным в выборе профессии была не педагогика, а предмет – история. Я в школе ее очень любил, мне нравилась она как предмет, как научная дисциплина, а в Челябинске единственный исторический факультет тогда был в педагогическом институте. Если бы такой факультет был в университете, может быть, я бы поступил туда.

– Ваша карьера была богатой на разного рода события. Какое из них вы считаете самым ярким, может быть, переломным в жизни?

– Если брать именно карьеру, то самым ярким событием я считаю защиту докторской диссертации в 1994 году. Мне тогда было 40 лет. Это очень рано для защиты докторской, и это было большим событием в научной жизни Челябинска, потому что только что открылся докторский диссертационный совет по истории. И вот я первый защищался. Прошло 14 лет, но я до сих пор считаю это событие самым главным в моей профессиональной деятельности.

– Каким образом оно переломило вашу жизнь?

– Оно не переломило. Более того, оно стало закономерным итогом большой многолетней работы. Дело в том, что я защитил кандидатскую в 26 лет. Это тоже очень рано. Поэтому у меня было много времени поработать над докторской. Стать доктором наук в таком молодом возрасте очень необычно. Стать доктором исторических наук в таком индустриальном городе, как Челябинск, где доминирует техническая основа, а не гуманитарная – тоже очень необычно. И после защиты докторской события начали развиваться стремительно: тут же мне предложили должность проректора по научно-исследовательской работе, у меня появились аспиранты, пошли защиты диссертаций моих учеников. И конечно, наличие докторской степени серьезно укрепило мои позиции и как исследователя, и как администратора.

– В педагогическом университете вы были проректором по научно-исследовательской работе. Не скучаете по этой деятельности сейчас?

– Скучаю. Я был проректором по научной работе восемь лет и считаю это время самым плодотворным, самым результативным, самым интересным периодом своей жизни. Может быть, это совпало с возрастным этапом. К тому же я занимался делом, которое я очень хорошо знал и любил. Мне было интересно проводить научно-практические конференции, организовывать работу аспирантуры и докторантуры, открывать диссертационные советы, заниматься издательской деятельностью, выпускать вестники, популяризировать больших ученых, которые работали в педагогическом университете. Я безумно скучаю по этой работе, но, придя в академию культуры и искусства, я постарался придать дополнительное ускорение научной работе. И считаю, что за последние шесть лет научная работа здесь вышла на принципиально новый этап. Конечно, как ректор, я не могу в таком объеме заниматься исследовательской деятельностью, потому что параллельно приходится заниматься административными делами, но и по педагогическому институту, и по работе в научной части я очень скучаю.

Ученые – счастливые люди

– Что дает человеку занятия наукой, кроме возможности получения ученой степени?

– Очень многое дает! Я считаю счастливыми людей, которые занимаются наукой. Часто говорят, что сейчас наукой заниматься не модно, не престижно, что в нее не идут способные и талантливые люди. Я считаю, что это верно лишь отчасти, потому что в любое время занятие исследовательской деятельностью делало человека счастливым. Я это говорю абсолютно искренне, без какой-либо высокопарности. Ведь что такое заниматься наукой? Это открывать неизведанное, искать новое, находиться в вечном движении, не быть успокоенным. Это, в конце концов, заниматься любимым делом! Человек, если он занимается любимым делом, в гораздо меньшей степени зависит от условностей. Ушла любимая, неудачи на работе, маленькая заработная плата, но если ты занимаешься любимым делом, если ты каждый день приходишь в лабораторию и ставишь новые опыты, если ты спускаешься в архив и ищешь новые документы – это становится главным. Бытовые проблемы, производственные неудачи тоже переживаются менее остро. Науковеды давно отметили, что ученые в массе своей – счастливые люди. Они и живут дольше, чем другие, и характер имеют лучше. В основном это связано с тем, что они занимаются любимым делом.

– Сейчас в науке все меньше неизведанного, каких-то белых пятен, и молодым людям очень трудно находить какие-то предметы для исследования, чтобы сделать открытия.

– Я считаю, что это не совсем верная постановка вопроса. Наоборот, сейчас гораздо больше проблем, каких-то болевых точек, неоткрытых, неизведанных дорог. В том числе и в гуманитарной науке. Например, в истории сейчас работать намного интереснее, чем 15–20 лет назад, потому что многие догмы просто сняты, открыты новые пласты, которые были неизвестны. Человек может говорить и писать то, что он думает, а не то, что ему приказано в рамках официальной идеологии. Вообще, во всем цивилизованном мире профессия ученого считается самой престижной и высокооплачиваемой.

– А у нас?

– У нас, к сожалению, пока не так. Хотя в советские времена кандидаты наук, а особенно доктора, академики были очень уважаемыми людьми. Но сейчас все меняется к лучшему. Это видно по растущему конкурсу в аспирантуру. Если еще лет десять назад способные молодые люди не хотели связывать свою жизнь с наукой, уходили в бизнес, то сейчас картина меняется: они все чаще делают выбор в пользу научной карьеры. Да и государство старается материально поддерживать ученых, адекватно оплачивать их работу. И отношение в обществе к ученым и вузовским преподавателям меняется в лучшую сторону.

– Вы сказали, что в советское время ученые были уважаемыми людьми, но даже тогда наибольший интерес вызывали точные науки – физика, математика, либо науки, имеющие практическое значение – медицина, биология… Во всяком случае, гуманитарные науки стояли не на первых позициях.

– Видите ли, если вы возьмете историю науки, то наиболее громкие открытия были сделаны в области ядерной физики, космоса, в области атомного оружия. Когда я учился в школе, на меня гигантское впечатление произвел роман Даниила Гранина «Иду на грозу» – история о молодых физиках, которые исследовали атмосферу. И было не суть важно, что это физики, медики или историки, ведь профессия ученого, его мышление имеют одну основу, независимо от предмета исследования. Конечно, в нашей суперпромышленной стране больше ценились технари. Но нельзя сказать, что гуманитарии не ценились вовсе. В нашем, уральском, регионе они всегда были на втором-третьем месте, но были!

– Рост конкурса в аспирантуру доказывает интерес молодых людей к научной работе, но в то же время идут разговоры о переоценке ценностей современной молодежью. Сейчас она больше ориентирована на материальные достижения, она стала более прагматичной и менее романтичной, а в науке без романтики трудно…

– Мне кажется, одно другому не противоречит. Подчеркну еще раз, что с прошлого года государство стало за кандидатскую степень доплачивать три тысячи рублей в месяц, а за докторскую – семь. Это уже довольно существенно меняет материальный статус вузовского преподавателя и создает стимул для работы над диссертацией. Конечно, в исследовательской деятельности не заработаешь как в бизнесе. Но в то же время в науке сейчас создаются инкубаторы, инновационные структуры, исследователи имеют возможность поехать в заграничные командировки, получают гранты, которых становится все больше. Нельзя сказать, что в материальном плане они влачат нищенское существование. Но с другой стороны, материальное состояние российских ученых – особенно молодых – неадекватно тому уровню, что существует в развитых странах.

– Были ли у вас какие-то кумиры-ученые, на которых вы хотели бы походить?

– Конечно! Если брать литературных героев, то в трилогии Юрия Германа «Дорогой мой человек», «Дело, которому ты служишь» и «Я отвечаю за все» есть Владимир Устименко – врач, ученый, гражданин. Мне очень нравился образ этого человека. Если же брать реально существующих людей, то мне очень нравился Евгений Викторович Тарле. Это великий русский ученый, академик. Мне нравилась Милица Васильевна Нечкина – крупнейший историк, академик. Борис Дмитриевич Греков – ученый мировой величины. И профессиональная деятельность этих людей, этическая позиция, монографии, их обобщающие труды для меня были образцами. И я, кстати, стал с их трудами знакомиться еще на школьной, а не на студенческой скамье.

– И сейчас вы достигли такого же уровня?

– Нет, не достиг. Это уровень корифеев. В науке есть небольшая группа людей, которые проламывают действительность, которые достигают принципиально новых знаний. Это удел очень немногих. Ведь в любой сфере есть люди способные, одаренные, и есть гении. И открытия совершают гении, а одаренные люди развивают знания в рамках этого прорыва. Знаете, когда идут военные действия, часто бывает, что какой-то полк или дивизия прорывают оборону противника. И потом вся армия устремляется в эту брешь, расширяя, раздвигая ее границы. Так же и в науке.

Что касается меня, то я реально оцениваю свои результаты. Видите ли, наука требует сосредоточения, жертвенности даже. Почему часто образ ученых в кинематографе или литературе – это образ человека не от мира сего? Это люди, которые днем и ночью живут страстью, они сконцентрированы на своей проблематике и не очень замечают то, что происходит вокруг. Например, академик Лев Ландау относился к категории таких людей, для которых быта не существовало. Но если брать мою биографию, то я занимался наукой, достиг там определенных результатов, но всегда параллельно занимался и административной работой. А она плохо корреспондируется с научной. Вот попробуйте с девяти утра до шести вечера руководить факультетом или академией, а потом прийти домой и заниматься научными исследованиями. Они требуют свежей головы, сосредоточения. К тому же я всегда параллельно нес и учебную нагрузку, вел общественную деятельность. И, конечно, это сдерживало мой пыл. Если бы я занимался только научной деятельностью, то и результаты, может быть, были бы большими.

– Владимир Яковлевич, как вы думаете, почему мужчин-ученых довольно много, в том числе и известных, а вот женщин гораздо меньше?

– Это интересный вопрос. Недавно мы проводили в последний путь нашего профессора, замечательного ученого, доктора наук Исаака Григорьевича Моргенштерна. Он был библиографом. И ведь в библиотеках работают тысячи женщин и единицы мужчин, но в жизни получается, что именно эти единицы становятся корифеями библиотечного дела. Это не говорит о мужском шовинизме, но, видимо, что-то есть в мужской психике, что заставляет нас говорить: средняя и высшая школа задохнется без преподавателей-мужчин. В вузах, например, наиболее яркими деканами, ректорами, заведующими кафедрами становятся мужчины, хотя женщины тоже есть. Чем это объяснить? Наверное, тем, что мужчина более свободен, у него больше возможностей для самореализации. Женщина ведь прежде всего мать, хозяйка, и в нашем мире ее от этой функции никто не освобождал. Что значит для женщины рождение ребенка? На три года как минимум она должна выпасть из профессиональной сферы. А потом несколько лет работать не на полную катушку, потому что ребенок для нее всегда будет безусловным приоритетом. Это сказывается на профессиональных успехах. А мужчина по своей органике предрасположен к карьерному росту: ему создают более благоприятные условия, в том числе и его жена.

Руководитель – не от слов «водить руками»

– Вам как руководителю приходилось заниматься несвойственной вашей должности работой?

– Мне как руководителю приходится заниматься всем. Что свойственно, а что не свойственно должности, мне сложно сказать, потому что руководитель – это не от слов «водить руками». Это человек, для которого нет несвойственных ему проблем. Проблемы возникают ежедневно и зачастую неожиданно. И если это руководитель настоящий, искренне стремящийся к успеху своего коллектива, к заботе о своих сотрудниках, он будет заниматься любой работой: и устройством в садик, и вопросами военкомата, и вопросами, простите, чистоты в санузлах. Ведь насильно человека никто не заставлял быть директором завода, ректором или главой района. Человек дал согласие на эту должность, значит, он хотел этого. Но тогда не дели работу на белую и черную. Понятно, что есть работа более приоритетная, более комфортная, а есть менее приятная, но тут уже не до чистоплюйства. Я это говорю не к тому, что ректор обязан делать все. Нет! Можно чем-то не заниматься самому, но тогда найти человека, заместителя, который бы сделал данную работу хорошо и за которого ты будешь спокойным, что он не подведет.

– В академию культуры и искусств вы пришли с программой реформирования. Каково это – быть реформатором?

– Быть реформатором очень непросто, но чрезвычайно интересно. Непросто потому, что люди, особенно в нашем обществе, устали от реформ. Они сейчас не очень верят в их эффективность. Им много обещали, и далеко не всегда эти обещания выполнялись. Существует некая настороженность к любого рода обещаниям, изменениям. Поэтому реформатором быть нелегко, ведь придется что-то отринуть, что-то отсечь, что-то подвергнуть ревизии и предложить нечто принципиально новое, которое не всегда укладывается в сознании людей. Многие люди воспринимают реформы в штыки, потому что априори считают, что этого нельзя, это невозможно. Но с другой стороны, процесс реформирования чрезвычайно интересен. Я сейчас вступил в такой возраст, когда задаешь себе вопрос: а для чего человек существует на земле? И по большому счету, я прихожу к выводу, что он пришел в этот мир, чтобы что-то изменить позитивно: сделать мир добрее, свое дело – профессиональнее, помочь другим людям.

Мне было обидно за Челябинский институт культуры, который, имея такие потенциальные возможности, жил достаточно скучной жизнью, не очень достойной творческого вуза. И привнести дополнительные импульсы в его работу, поменять имидж вуза, нарастить его позиции в России стало для меня интересной задачей.

– Прошло почти шесть лет. Ваши реформы уже дают результаты?

– Я считаю, что да. Более того, мы недавно подвели итоги пятилетней программы развития вуза. В 2002 году эта программа была воспринята как фантастическая, нереальная, если хотите, даже пропагандистская. Но она выполнена, а по некоторым разделам и перевыполнена. И сегодня в академии ведется работа над составлением новой пятилетней программы развития. Это еще раз убеждает меня, что даже самые амбициозные планы становятся выполнимыми, если есть политическая воля руководства, умение привлечь финансы, если есть команда, которая поддерживает первого руководителя.

Нам нужна великая Россия

– У каждого историка есть свой любимый период. Вы бы в каком времени хотели жить?

– Мой любимый во всех отношениях период – не потому, что я хотел бы в нем жить, а он мне очень интересен – это вторая половина 19–начало 20 века. Это был период, когда Россия развивалась очень динамично, когда на глазах создавалось мощное государство, когда возникали политические партии. Это период, когда ставилась задача достижения всеобщей грамотности населения, когда развивалась российская школа, особенно высшая. Это период расцвета литературы – Серебряный век культуры. Мне это время кажется чрезвычайно интересным и для изучения, и для того, чтобы именно из этого периода извлекать уроки. Ведь помните, когда прошла первая русская революция – это был первый тревожный звонок для самодержавия. В Государственной думе шла дискуссия, и Петр Аркадьевич Столыпин – выдающийся государственный деятель, премьер-министр России – заявил революционерам: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». И он просил два-три десятилетия спокойствия. Это были не эмоции, за этими словами стоял расчет Дмитрия Ивановича Менделеева, который убедительно доказывал, что темпы роста России намного выше других европейских стран. И если бы не вот эти трагические события – в том числе и революция 1917 года – наша страна была бы другой.

– И ваш любимый исторический деятель тоже из этого периода?

– Мне очень нравится Петр Аркадьевич Столыпин как российский государственный деятель. Мне очень нравится Менделеев. Я считаю его не только величайшим химиком, ученым, но и крупным недооцененным государственным деятелем, который много сделал для развития производительных сил России, и в частности – Урала.

– Россия способна учиться на своих ошибках?

– Почему только Россия? Ошибки совершают все люди – это касается и обыденной жизни, и общественной, и политической. Поэтому если изучать историю любой страны, можно найти очень много ошибок ее руководителей, которые привели к неправильным действиям, трагедиям, к тому, что эти страны откатывались назад. Другое дело, что двадцатый век для нашей страны был наиболее болезненным: слишком много было этих ошибок. Причем ошибок планетарного масштаба, которые замкнулись не только на России, но и сказались на всем мире.

Сейчас я считаю, что новое руководство России – молодое, динамичное, грамотное – настроено на то, чтобы не повторять ошибок. Это не значит, что их удастся избежать. Просто надо уметь делать соответствующие выводы – это одна из главных задач политических деятелей.

Бывших спортсменов не бывает

– У вас есть хобби?

– Да, как у любого нормального человека. Я считаю, что человек, не имеющий хобби, подозрительный человек. Ведь хобби – это то, что интересует человека вне производственной сферы, то, чем он готов заниматься в свободное время, что для него составляет «минуты отдохновения», как говорил Пушкин. Есть у вас свободных полдня, есть отпуск – чем вы занимаетесь в это время? Хобби!

Конечно, интересы меняются. Когда я учился в школе, в вузе, моим хобби был футбол. Это было увлечение довольно глубокое: я все свободное время был с мячом, играл, занимался. Сейчас моим увлечением является книга – причем редкая книга. Я собираю книги конца 19–начала 20 века, раритетные. И занимаюсь сбором коллекции открыток того же периода. Это чрезвычайно интересно для меня, познавательно, и я готов все свободное время (к сожалению, его не так много) посвящать этому.

– Такие старые книги нужно и хранить особым образом: при определенной температуре, при определенной влажности…

– Да нет, способ хранения обычный. Я просто с особым уважением отношусь к книжникам. Это люди, которые понимают ценность книги, причем не просто как источника информации, а как результата культуры определенного века. Для меня важно не только содержание, хотя оно первостепенно, но и еще обложка, бумага, полиграфическое исполнение, художественное оформление, тираж книги, наличие дарственной или владельческой надписи. Я сегодня несколько раз упоминал Д. И. Менделеева, так вот, я недавно приобрел книгу 1906 года издания с его дарственной надписью. Конечно, значение этого образца огромно. Я просто держу в руках книгу Менделеева «К познанию России», которой более ста лет, и понимаю, что это прижизненное издание трудов этого великого человека. И то, что он оставил на ней свой автограф, увеличивает значение книги в разы! Ведь она абсолютно персонифицирована, одухотворена авторским присутствием.

– К сожалению, к книгам сейчас отношение не такое трепетное. Они все больше расцениваются как чтиво.

– Это, к сожалению, так. И эта проблема волнует многих, ведь недаром прошлый год был объявлен Годом чтения. Я верю, что такое отношение пройдет. Интернет никогда не заменит живую книгу. Сейчас книжный рынок забит в буквальном смысле дешевой макулатурой. Причем, когда я говорю об этом, я сам не против почитать какой-нибудь детектив. Но почитать где? В электричке, в метро – там, где существует вынужденное безделье. Читать серьезную литературу в такие моменты не хочется, да и не всегда она есть под рукой, а вот детектив вполне поможет скрасить эти 30-40 минут. Убивает то, что такая литература доминирует на книжном рынке, и многие именно ее считают настоящей литературой. У меня есть свой критерий оценки. Когда мне кто-нибудь взахлеб рассказывает, что вышел новый детективный роман, я говорю: «Давайте через неделю я вас попрошу рассказать сюжетные перипетии романа». Как правило, люди их забывают. Ведь особенность этого жанра в чем? В том, что пока человек читает детектив, он не может оторваться. Здесь острый сюжет, неожиданные повороты, загадки и тайны. Но это не откладывается ни в душе человека, ни в его сознании. А литература оставляет печать в сердце. У меня, например, есть круг любимых писателей: Юрий Нагибин, Юрий Трифонов. Я по несколько раз перечитывал их романы. Проходит какой-то период времени, и ты, несмотря на то, что сюжет знакомый, по-новому смотришь на героев, начинаешь видеть все новые и новые пласты. Вот это новое прочтение, которое зависит, видимо, от жизненного опыта и возраста, и есть главное отличие литературы настоящей от чтива.

– Как вы относитесь к экранизациям? Они хоть и близки к тексту, но все же не заменят книгу…

– Положительно, хотя экранизация экранизации рознь, но в целом я считаю это положительной тенденцией. И вот почему: социологические исследования показывают, что после любой экранизации интерес массового читателя к данному произведению и данному писателю возрастает в разы. А это огромный плюс. То есть люди, посмотрев экранизацию Толстого, Чехова или Бунина, в массе своей имеют интерес вернуться или даже впервые обратиться к тексту. Пускай не все прочитают роман от корки до корки, пусть кто-то пролистнет, но то, что кинофильм является дополнительным стимулом к обращению к творчеству писателя, не может не радовать.

Есть тут другая опасность: экранизация создает иллюзию знания. Особенно у школьников. Они говорят: мы «Тихий Дон» не читали, но видели фильм, и этого достаточно. Но книга и ее экранизация – это не одно и то же. Взрослый человек это понимает, а вот ребенок, к сожалению, нет.

– Вы раньше футболом увлекались, а сейчас страсть прошла?

– До последнего времени я много играл в футбол, и была у нас даже своя футбольная команда, но проблемы со зрением не позволяют мне сейчас активно заниматься этим видом спорта, хотя мне очень хочется. Врачи говорят: вы играйте потихоньку. Но потихоньку я не могу. Когда я выхожу на поле, когда я вижу мяч, когда идет борьба, я забываю, что надо беречь себя, и начинаю заводиться по-настоящему. Это приводит к тому, что увеличивается внутриглазное давление, и после этого у меня очень болят глаза. Для меня по-прежнему футбол – не просто вид спорта, это нечто большее. Я с интересом слежу за чемпионатом России, за другими турнирами, читаю «Спорт-экспресс» и соответствующую литературу. Недавно у нас в академии был день здоровья, и я говорил, что не бывает спортсменов бывших. Человек, если он занимался спортом, если он знает, что такое соленая от пота майка, что такое сбитое дыхание – никогда не забудет это.

– Но вы же болеете за какую-нибудь футбольную команду?

– Я болею за санкт-петербургский «Зенит» и очень рад, что в этом году они стали чемпионами России. Из европейских команд моя любимая – сборная Франции.

Я не мыслю себя вне вуза

– Если бы вы сейчас были абитуриентом, то в какой вуз поступили бы?

– Я бы воспользовался тем, что абитуриент сейчас располагает большей свободой, и поступил бы в академию культуры и искусства, изучал бы библиографию. Дело в том, что эта наука имеет очень мощную историческую подкладку и в то же время изучает судьбу книги, что мне чрезвычайно интересно. Вообще, после прихода в академию культуры и искусства мои научные интересы тоже несколько изменились. Меня сейчас в большей степени интересует история российской культуры, книгоиздательство, книгораспространение.

– Владимир Рушанин-ректор и Владимир Рушанин-семьянин сильно отличаются друг от друга?

– Они кардинально отличаются, потому что это две совершенно разные позиции. Владимир Рушанин-ректор – это человек, который руководит академией культуры и искусства и принимает управленческие решения, а семьянин – это я в семье, это моя жена, мои дети, мои внуки.

– То есть в семье вы не принимаете управленческих решений?

– Я там принимаю все решения, в том числе и управленческие, но они носят абсолютно другой характер, более локальный.

– Кем вы себя видите лет через пять?

– Я вижу себя профессором на кафедре, не ректором. Вижу себя человеком, который будет читать студентам лекции, заниматься в библиотеке, архиве – то есть восполнять то, что отбирала административная работа. Я вижу себя окруженным аспирантами, учениками, которые бы работали в русле моей проблематики. Я не мыслю себя вне высшей школы, я очень люблю преподавательскую работу и считаю ее самой интересной.