Александр Сокуров, кинорежиссер, член совета по культуре при президенте России: «Вы должны заставить своего главного архитектора работать»

В Челябинске завершился IV Всероссийский фестиваль авторского кино «Полный артхаус», главным гостем которого стал известный кинорежиссер Александр Сокуров. В программу фестиваля была включена не только премьера его фильма «Франкофония», но также ретроспектива кинолент. Стоит отметить, что зал на этих показах был всегда переполнен. О том, почему французы оставили Париж, о судьбе российского кинематографа, сохранении культурного наследия, бюрократических привычках, о природе добра и зла мы говорили с гостем нашей редакции Александром Сокуровым.

– Александр Николаевич, на своем официальном сайте вы не выставляете собственных фильмов. Почему? Сегодня режиссеры не скрывают того, что согласны даже на пиратский просмотр своих фильмов в Интернете, лишь бы народ их увидел.

– Для того, чтобы выложить на сайте видеозапись картин, надо заплатить большие деньги. У меня таких денег нет. И у моих друзей, которые мне помогают, тоже нет таких денег. Мы неделю назад закрыли нашу студию «Берег», закрываем и наш сайт – уходим из интернет-пространства.

– Почему?

– Вы же специалисты в области Интернета, неужели не понимаете, что каждая картинка что-то весит и за все надо платить. А если это фильм?! Есть еще одна проблема: низкое качество изображения в Интернете, поэтому художественные произведения там не очень прилично вывешивать. Я за то, чтобы фильмы были доступны, и у меня нет никаких претензий к тем, кто размещает мои картины на каких-то сайтах, не собираюсь никаких претензий предъявлять по этому поводу, но также понимаю, что Интернет – пространство технически небрежного изображения, безобразно небрежного. Поскольку зритель к этому привык, то он смотрит художественные фильмы на мониторах своих компьютеров. Может быть, еще и от этого у него возникает ощущение, что авторское кино не достойно особого внимания. Еще раз повторю: авторское кино требует культуры изображения и воспроизведения звука.

– Какова, на ваш взгляд, ситуация в России, если говорить об авторском кино, есть ли перспективы для его развития? И какова его аудитория – она сужается или, напротив, растет?

– По оценкам европейских специалистов, аудитория такого кино в Европе постоянна – она не становится больше, но, слава богу, не становится и меньше. Такой статистики по России у меня нет, но, по моим наблюдениям, аудитория, которая интересуется серьезным в музыке, кино, литературе, у нас становится меньше. Почти полностью из этого сектора ушло студенчество – на 98% российское студенчество повернулось спиной к этому пространству. Раньше оно составляло значительную часть тех, кто смотрел сложные фильмы, читал первые издания Хемингуэя, Ремарка... Также в число зрителей авторского кино входила научно-техническая интеллигенция. По Челябинску вы должны знать, что это был за народ – потрясающий, удивительный, для которого было важно художественное творчество.

– Почему это происходит?

– Не надо искать таинственных причин. Время такое – деградация потребностей. У людей растет чувство неуверенности и тревоги. Политические и экономические перемены, которые произошли в стране, лишили население надежд и ощущения стабильности. С момента перестройки каждый год, каждый месяц, каждую неделю мы чувствуем рост этой нестабильности. Ощущение общей тревоги – это мое субъективное ощущение. И люди поменяли ковчеги – с большого надежного ковчега пересели каждый в свою маленькую лодочку и пытаются спастись в одиночку.

– Как в таких условиях работать художнику, режиссеру?

– Только надеясь на свои силы.

– Но вы же работаете на аудиторию.

– Я не работаю на аудиторию, я пытаюсь делать то, что могу и хочу. Я не зависим от аудитории, и у меня никогда не было мессианских настроений, что я делаю это для народа и что народу это надо. Неправда. Народу это не надо, и никогда не надо было. Это интересно только какой-то группе людей. Так же, как и мне неинтересна вся живопись и вся литература, мне интересно только то, что мне интересно, это абсолютно персонифицировано. И потом, в кино сделано столько всего качественного, что совершенно спокойно можно не ожидать, что я или кто-то другой сделают новый фильм. Фундаментальные серьезные работы в кино совершились, они есть, их можно смотреть и смотреть. Ничего нового в этом смысле нет – говорю это, чтобы не было заблуждений о моих мессианских настроениях. Я делаю то, что считаю возможным, и то, в чем я хоть как-то начинаю разбираться. Это только мой личный интерес, мое личное пространство.

– Вас порадовало, что в Челябинске на вашем фильме «Франкофония» большой кинозал был полон?

– Это не показатель. Это была церемония открытия, разогретое информационное пространство. Обычно, когда фильм выходит в прокат, все происходит очень спокойно. Если, конечно, речь не идет о фильмах Михалкова, где на продвижение тратятся огромные деньги. Поэтому, когда это будет не на фестивале, то в зале будет человек 15-20. А до конца картины останется человек пять-шесть, как это обычно бывает.

– Так было и на европейской премьере «Франкофонии»?

– Нет. Есть такое понятие «средний уровень культуры». Так вот, индекс этого среднего уровня культуры в России и во Франции, например, очень разный. И там другой зрительский состав, потому что там другая политика государства в области кино. У нас я такой политики государства не наблюдаю.

– Что такое политика государства в области кино, на ваш взгляд?

– Например, существование муниципальной или государственной сети кинотеатров. В Германии, к примеру, в каждом небольшом городе обязательно есть муниципальный кинотеатр, в котором никогда не продают коммерческое кино, только кино классическое, национальное немецкое. Стоимость билетов небольшая. У нас этого нет. И все призывы вернуться к национальному кинопрокату ни к чему не приводят.

– Вы говорите о попытках квотирования?

– Квотирование, наверное, один из вариантов. Но оно ничего не решит. Какой-то условный «я» делаю фильм, принимая в смету для его создания часть государственных денег, соответственно, у меня должна быть ответственность перед государством. То есть я должен отчитаться – показать этот фильм национальному зрителю. Или по ТВ, или на доступных киноплощадках. Мы обязаны отчитаться перед налогоплательщиками, на что пошли их деньги. Иногда это миллионы. Сейчас моя бывшая студентка, например, заканчивает полнометражный фильм, значительная часть сметы которого – деньги налогоплательщиков. Но где нам его показывать? ТВ от национального кино отворачивается, ему нужны только сериалы, которые проплачивают рекламодатели. А киносеть принадлежит различным американским кинопромышленным фирмам. И нам негде показывать свои фильмы. Это все равно, что производить товар, который негде продавать. Роль государства – сделать эти продукты доступными для людей, но государство предпочитает этого не делать, потому что это противоречит личным интересам чиновничества.

– Фестиваль «Полный артхаус» в Челябинске – способ замедлить деградацию потребностей?

– Не замедлить, а просто не обращать на нее внимания. Фестиваль декларирует независимость от того, что происходит вокруг. Он утверждает, что разум существует, честность существует, талант, одаренность человеческая существуют. Поэтому хочется выразить огромную благодарность руководству города, что оно поддерживает такой фестиваль. Вот это и есть политика – сделать все, чтобы стало доступным отечественное кино. А за то, что этот фестиваль держится на именах российских режиссеров, я благодарен киноведу Вячеславу Шмырову, который является выдающимся деятелем культуры, поскольку столько времени это делает.

– На пресс-конференции вы сказали о своих ощущениях от Челябинска. Что нужно сделать, на ваш взгляд, чтобы изменить облик города?

– Нужно, чтобы ваш главный архитектор начал работать, нужна реновация фасадов и так далее. Что нового я сказал на конференции, чего вы не знали? Чиновники просто не исполняют своих обязанностей. Вы думаете, что Екатеринбург или любой другой город в ином положении? Сколько там совершено вандализма? Больше, чем у вас, наверное. А в Нижнем Новгороде, а в Ярославле, а в Вологде? Кусочек старины сохранили в центре городов и пляшут вокруг этого.

– В Петербурге вы являетесь членом градостроительного совета...

– Нет, я ушел, остался только в совете по культурному наследию. В Петербурге все еще труднее, потому что там другие деньги, другой масштаб вмешательства в город, другие темные персонажи. Не знаю, как у вас в этом пресса участвует, а у нас в Петербурге прессы нет вообще, все закрыто – нет городского телевидения, хотя пять миллионов населения, нет ни одной серьезной газеты в городе, все закрыто, все свернули.

У нас был Олег Константинович Руднов, основатель Балтийской медиагруппы. С его смертью все моментально было задушено. Все газеты, которые были под его контролем, закрыты, телевидение перестало существовать, пятый петербургский канал стал федеральным, его отобрали у города, выкупили. В этом смысле положение в городе тяжелое, но сами граждане действуют смелее. Мы добились существования постоянных общественных комиссий при губернаторе, у нас постоянные встречи с губернатором, вице-губернатором, раз в месяц мы собираемся и решаем вопросы. В таких условиях чиновникам уйти от ответа труднее, потому что все отслеживается, протоколируется и так далее. Есть фигуры, на которые можно опереться. Если есть у вас такие люди, надо их поддерживать. Самому обществу надо создавать такую систему.

– Откуда, на ваш взгляд, берутся разрушительные настроения. К примеру, когда на нашем сайте публикуются статьи в защиту памятников деревянного зодчества, находятся горожане, которые пишут: зачем нам эти гнилушки?

– Снова низкий уровень культуры, низкий качественный уровень образования. Но для того, чтобы этим настроениям противостоять, существует другая часть населения, которая думает по-другому, у которой уровень культуры другой. Для этого существует власть, задача которой противодействовать этим настроениям и действиям. Но власть в России очень часто в нарушение Конституции страны публично ведет себя по-другому. Некоторое время назад в Кремле президент подписал документ «Принципы культурной политики РФ», где черным по белому написано, что градозащита – задача государства, что культура является целью существования государства и так далее. Я был на подписании этого документа, там присутствовали губернаторы многих областей, и все они стояли, потупив голову, потому что понимали, что надо работать. А они привыкли не исполнять распоряжений президента, это бюрократическая привычка, надо им об этом напоминать.

– Разрушительные настроения – наследие Гражданской войны?

– И так, и не так, потому что первое, что сделали большевики – и надо отдать им должное, – они стали воевать с безграмотностью. Потому что безграмотность была сокрушительная, катастрофическая. Но отчасти это правда, потому что 1917 год разрушил сложившуюся систему отношений, экономическую и моральную. И, в первую очередь, отношение к частной собственности – важнейшей опорной точке прежнего политического режима.

– То, что происходит сегодня в Москве и Петербурге – снос торговых павильонов – снова удар по частной собственности?

– Еще одна ошибка власти. С точки зрения градостроительной культуры, это надо было сделать. Но по процедуре это сделано безобразно. При этом промолчали те люди, которые занимаются защитой бизнеса. И то, что в Москве все было снесено ночью, это просто безобразно. В другом государстве сразу начала бы действовать прокуратура, и городской глава был бы вынужден уйти в отставку, а то и под суд попал бы за нарушение процедуры. Но у нас все не так.

– В одном из интервью вы говорили, что за рубежом вам комфортно работать, то есть в России сегодня работаете меньше?

– Я работаю там, где есть средства и где относятся терпимо или поддерживают мои идеи. Конечно, работать с российской съемочной группой мне интереснее, потому что эти люди меня понимают и я их понимаю. Русские съемочные группы инициативнее, в сложных ситуациях быстрее находят выход. Работать со съемочной группой интернациональной приятно, интересно, но это всегда тяжеловесные коллективы, которые трудно идут на изменения планов, не всегда там понятен социальный расклад – положение режиссера-постановщика в европейской группе или японской совершенно отличается от положения в российской. Например, в японской съемочной группе невозможно, чтобы ассистент поднялся до режиссера-постановщика, есть строго очерченный социальный ранжир: к режиссеру-постановщику должны обращаться только люди его ближайшего профессионального круга. Иначе, как они считают, создается производственный хаос. Это не фанаберия, они так живут. А мы живем по-другому: в российской группе ко мне может обратиться любой. Я к этому просто привык, у нас так принято.

Но сложные технологические задачи лучше решаются в интернациональной съемочной группе. К примеру, группу, которая работала с передвижным оборудованием на съемках фильма «Фауст», мы нашли в Канаде. Нужна была особая квалификация. И они работали идеально, как часы, в этом сложном процессе съемок «Фауста», где были сотни актеров, десятки людей в съемочной группе из разных стран мира.

К сожалению, есть ряд задач современного профессионального свойства, которых российские кинематографисты выполнить не могут, не хватает квалификации, опыта работы с новым оборудованием, опыта работы с компьютерными системами. Вроде бы стоит одно и то же «железо», сидят молодые люди абсолютно одинакового возраста, но в Хельсинки вы получите один результат, а в Москве и Петербурге – другой. В Петербурге и Москве вам будут долго рассказывать, почему нельзя. А в Хельсинки все сделают точно и быстро. Поэтому все свои последние картины, когда речь идет о сложных технологиях, я делал за рубежом. К сожалению, приходится обращаться туда. Работать там по-настоящему интересно. Но жить я хочу на Родине.

– А российскую натуру для съемок используете?

– Фильм «Мать и сын» я снимал и под Петербургом, и в Германии – на островах в Северном море. А «Отец и сын» – часть снималась в Петербурге, а часть в Лиссабоне. Во главе всегда художественная задача. Конечно, если что-то интересное можно найти здесь, то снимаю здесь. Но есть еще один вопрос: сколько это будет стоить? Ваши земляки, думаю, зарядят такую цену, что за эти деньги финны, шведы или англичане не только позволят использовать натуру, но еще и построят все, что надо для съемок. Я с этим сталкивался много раз.

– Герои Ремарка в его романе «Земля обетованная» часто говорят о том, разрушат ли немцы Париж при оставлении Франции или нет? Как вы думаете, почему они не разрушили Париж, Версаль, о котором идет речь в вашем фильме «Франкофония»?

– Не надо забывать, когда мы говорим о войне на европейском театре, что речь идет о схватках между родственниками, ведь европейцы – родственники. Второе – до сих пор во Франции дебатируется вопрос: что произошло, когда французский парламент и правительство сбежали на юг Франции? Официально было объявлено: «Париж – открытый город». Есть такой термин в дипломатии. Это означает, что государство и этот город сопротивляться не будут. И армия, которая входит на территорию страны, может спокойно занимать это пространство. Почему было принято такое решение? Если бы французы начали широкоформатную войну с немцами на территории Франции, что было бы? Французы не были уверены, что Франция победит. Что будет спасено в случае сопротивления? Честь? Зачем французам честь, когда господь даровал жизнь. Это очень непростой вопрос: что важнее – человеческая жизнь и суммарное накопление духовных ценностей или политическая категория?

– И почему немцы бомбили Ленинград и разрушили Петергоф, ведь они представляют не меньшую ценность, чем Версаль?

– Когда немцы планировали продвижение к Ленинграду и Москве, о бомбежках городов речи не шло. Они были уверены, что войдут в Москву, они заранее спланировали, где будут поселены военные. Для немцев это был серьезный вопрос, где поселить армию, которая прошла такое расстояние. В городе все для этого есть, зачем нужны руины? И тогда какой смысл в бомбежках Ленинграда и Москвы? Города начали бомбить ковровым образом, когда стало понятно, что русские стоят насмерть. Немцы не понимали мотивации сопротивления Красной армии. Они понимали: когда проигрываешь, нужно, спасая своих, отступить. И они не понимали, почему надо сопротивляться, когда ни тактически, ни стратегически это ничего не дает, кроме тел убитых солдатиков. Кстати, работая на картине «Франкофония», я познакомился с документами официального объявления войны СССР со стороны Германии, рекомендую найти эти документы и прочесть. Там есть восемь пунктов, почему война с СССР стала неизбежной.

– Но в наших учебниках истории говорится, что Гитлер напал на СССР без объявления войны.

– Документы говорят обратное: накануне начала войны с СССР в Берлине была собрана большая пресс-конференция, был вызван посол СССР, и ему был передан текст объявления войны. Есть даже фотографии этой пресс-конференции, полно было журналистов.

– А что в тех восьми пунктах неизбежности войны?

– Там в частности говорится об агрессивных действиях компартии Советского Союза и советской разведки, которые все время перебрасывают деньги коммунистам Германии для государственного переворота. Вокруг каждой войны существуют ужасающие провокации, ужасающая ложь. Я был на двух чеченских войнах, я был на границе с Афганистаном во время обострений и знаю, сколько вокруг этого ходит совершенно абсурдных глупостей.

– Вы сказали о своих учениках, значит есть такое понятие в авторском кино – учитель?

– Да, у меня был режиссерский курс, в августе прошлого года группа из 12 студентов защитилась. Вопрос не в том, считаю ли я их своими учениками. Вопрос в том, считают ли они меня мастером. Вопрос простой, не агитационный. Они же не являются моими идеологическими, эстетическими последователями. В этом смысле никому не нужны маленькие Сокуровы или маленькие Бондарчуки. Нас интересуют индивидуальности. Если они считают меня своим мастером в контексте соблюдения моральных норм, то это было бы для меня гораздо важнее, потому что идеология в обучении была, конечно же, это строгая и даже жесткая дисциплина. Этот курс был похож на группу курсантов в военном училище.

– В чем это проявлялось?

– Никакой студенческой легкой жизни. Не было суббот и воскресений. Было обязательное посещение занятий. Рабочий день довольно часто заканчивался в час и в два часа ночи. Иногда нашей группе даже разрешалось ночевать в университете. Объем проделанной работы был огромным: они одновременно учились режиссерской профессии и прошли курс истории, литературы, драматургии на уровне Петербургского университета. И так три года, четвертый год был больше съемочный, пятый – дипломный.

– Вам с ними было интересно?

– Мне нравятся их дипломные работы, я показал некоторые в Челябинске.

– Вы сказали о низком индексе среднего уровня культуры в России. Есть хоть малая толика надежды на возрастание этого индекса?

– Зло существует само по себе. Господь создал мир со злом. Чтобы существовало добро, нужно непрерывно для этого что-то делать. Будет кто-то работать, будет сопротивляться, значит, будет добро. Не будет народ сопротивляться, будет вялым, будут русские женщины любить войну, значит, ждите гробы, значит, ничего хорошего не будет. Многие действия государства сегодня действительно поддерживаются большей частью народа. Понятно, что причиной тому является ужасающая идеологическая работа телеканалов. Но позволю себе все же предположить, что головы-то на плечах у зрителей есть.