«Суд длился шесть минут»: чем Сталину помешал челябинский патологоанатом

80 лет назад на страну обрушилась волна ежовщины, или, как теперь говорят историки, кровавого террора. До Челябинска она докатилась только ближе к осени. Среди врагов народа и вредителей оказались ни в чем не повинные люди — рабочие, крестьяне, представители интеллигенции, в том числе и врачи. Судьбы двух из них — Николая Арнольдова и Григория Шастина — сложились по-разному: один практически сразу погиб, а второй дважды прошёл лагеря и выжил. В день памяти жертв политических репрессий (30 октября) мы решили рассказать о судьбах двух челябинских врачей.

Массовые репрессии 1937–1938 годов принято связывать с именем наркома госбезопасности Николая Ежова. Начало было положено 2 июля 1937 года, когда вышло постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «Об антисоветских элементах», а 5 августа оно вступило в действие. Чуть раньше, 30 июля 1937 года, был подписан тайный приказ НКВД №00447, в котором был детально разработан механизм террора. И понеслось... По рассекреченным данным, в 1937–1939 годах в СССР арестовали не менее 1,7 миллиона человек. Более 760 тысяч из них расстреляли за «контрреволюционные преступления», около миллиона крестьян умерли на этапах раскулачивания и в спецпосёлках, около полумиллиона заключенных погибли в ГУЛАГе.

Во многом события 37-го года предвосхитили массовые репрессии против врачей уже после войны, в начале 50-х годов, когда будет инициировано так называемое «дело врачей». Зачастую в документах остались одни фамилии. Шаг за шагом энтузиастам-исследователям удаётся вытащить судьбы пострадавших из забвения и восстановить честь имени.

— Когда я собирал материалы по медицине и здравоохранению города Челябинска, столкнулся с тем, что никаких сведений за период 1937–1938 года попросту нет, — рассказывает заведующий музеем истории медицины Челябинска Николай Алексеев. — Ни статей в печати, ни документов, связанных с репрессиями врачей, в открытом доступе нигде не было. (Равно как и по 53-му году, которым сейчас занимаюсь). Я обратился в архив, поскольку часть дел уже рассекречена и доступна для изучения, и попросил найти мне документы. Меня интересовали судьбы Кузнецова и Арнольдова. Оказалось, что Кузнецов тут не при чём, а на Арнольдова мне дело нашли.

По словам историка, это была очень известная семья в Челябинске. Глава семьи, отец Алексей Стефанович Арнольдов, работал врачом в Оренбургском казачьем войске до 1900 года. У него было два сына и четыре дочери. Одна погибла очень молодой, а три остальные стали известными в городе людьми.

Когда в 1917 году власть перешла в руки Советов народных депутатов, оба сына Алексея Арнольдова, Григорий и Николай, во второй Долгодеревенской станице (ныне — село) Оренбургского казачьего войска организовали антибольшевистское выступление. Потом, когда белых выбили из Челябинска, оба ушли с побеждёнными войсками. В 1919 году Григорий погиб: по одним источникам — от туберкулёза, по другим — просто выкинули из поезда. А Николай к тому времени уже был врачом и, в конце концов, как и вся белая эмиграция, попал в северный Китай, в Харбин.

— Там он организовал для военнослужащих небольшую больничку, — продолжает Николай Александрович, — но в 1923 году, когда многие потянулись назад в Россию, он тоже вернулся домой, на Южный Урал. И стал здесь в Челябинске в городской больнице первым патологоанатомом и судмедэкспертом — официально оформленным.

Как отмечает хранитель музея, до революции такой специальности вообще не существовало. Вскрытиями умерших занимались рядовые врачи, да и проведение судебной медицинской экспертизы тоже было побочным занятием обычного врача. Николай Алексеевич Арнольдов взялся за дело очень толково. Он был квалифицированным специалистом с деловой и практичной хваткой. По сохранившимся письмам, которые он писал в разные инстанции, ясно, что за своё дело он очень болел, стремился организовать патанатомию и судмедэкспертизу на хорошем уровне. (Отметим, что в медицине становление патологической анатомии имеет решающее значение в установлении истинного диагноза и причин смерти пациента, в развитии медицины как науки).

— На тот момент в городской больнице морга не было, — добавляет её бывший главный врач. — Через дорогу от неё тогда было кладбище, при котором в небольшое помещение и привозили трупы, там же и производили вскрытия. Потом построили деревянное здание типа барака, это и был морг. Там Николай Арнольдов и работал — проводил судмедэкспертизы, вскрывал умерших, кого было положено. Он же в определённой степени и начал создание лаборатории при морге, проводил разного рода исследования, научные изыскания и вообще очень любил это дело: разбираться, что случилось, почему болезнь развивалась так, а не иначе, и что привело к летальному исходу. Эта информация потом помогала врачам корректировать лечение, искать другие методы и способы диагностики и так далее. Без такой работы, которую проделывал Арнольдов, медицина бы осталась на месте, никак не развивалась бы.

В 1936 году в Челябинск приехали врачи-немцы — Канн и Ливинштет. Они были евреями и бежали из Германии от нарождающегося фашизма, и Наркомздрав направил их на Южный Урал работать врачами. Канн был санитарным врачом в санатории, а Ливенштет в качестве гостя и соотечественника жил какое-то время в доме Арнольдовых, потому что жена хозяина дома Екатерина Робертовна Реж была немкой. Дом стоял на улице Болотной, которая стала в последствии Красной, там, где стоит сейчас кинотеатр «Урал».

Наступил 1937 год. В это время были уже арестованы председатель облисполкома Михаил Алексеевич Советников и заведующий облздравотделом Николай Фёдорович Носов. Следователи добывали показания на других людей, и Носов указал на Арнольдова.

— Николая арестовали в ноябре 1937 года. Он сразу же написал заявление на имя следователя, что признаётся во всем — прямо его рукой написано, — отмечает историк. — На допросах говорил, что его завербовал Носов, чтобы готовить бактериологическую диверсию для отравления каких-то водоёмов. Ему задают вопрос, какие конкретно вредительские действия он совершал (можете себе представить — в морге?!) В качестве примера Арнольдов привёл совершенно непонятный эпизод, что якобы при вскрытии умершего подростка он дал неправильный диагноз врачам. Может быть, такое и было — в принципе, ошибиться в процессе работы просто. Но он представил это как «целенаправленные действия, в результате которых врачи были введены в заблуждение». И это был единственный хоть какой-то конкретный эпизод, всё остальное — голословные обвинения.

Во время обыска в доме у Арнольдова изъяли фотоаппарат, химреактивы для пленки, какие-то использованные пленки, фотографии, удостоверение профсоюза и больше ничего. Носову и Арнольдову устроили очную ставку, и оба все подтвердили — да, участвовали.

Следствие было скоропостижным: время начала заседания и время окончания отмечено в протоколе. Тройкой верховного суда за шесть минут Арнольдову предоставили слово, но он в своё оправдание ничего не говорил, зачитали обвинение и вынесли приговор.

— Всего за шесть минут ни заседание провести, ни бумаги даже просто написать невозможно — всё было готово заранее, — подчеркивает заведующий музеем. — В январе 1938 года Арнольдова приговорили к высшей мере, а на следующий день расстреляли. Есть справка об этом.

Жену Екатерину Робертовну арестовали тоже. Ей дали восемь лет и посадили в АЛЖИР — Акмолинский лагерь жён изменников родины. Она отсидела дата в дату ровно восемь лет. Когда вышла, то стала интересоваться, что стало с её мужем — сначала ей говорили, что он умер в тюрьме в 1942 году. Позже — в 1953 или 1954 году — ей уже выдали справку, что он был расстрелян. Когда начался процесс реабилитации, то врачей Игнатова и Смалина вызвали в КГБ, расспрашивали, кто такой был Арнольдов, что из себя представлял. Они дали на него самые положительные характеристики, и тогда Арнольдова реабилитировали. Немцев Канна и Ливенштета арестовали в то же время. Дали высшую меру и тоже расстреляли. Расстреляли ещё такого врача, как Илья Григорьевич Упоров.

— Недавно у меня появился список работников облздравотдела, которых репрессировали, одни фамилии, без имен-отчеств, порядка 12 человек, — говорит Николай Александрович. — На бумажке просто напечатаны фамилии репрессированных в 1937 году. Что с ними стало — никто не знает.

Больше ничего, кроме того, что они работали здесь врачами, про Канна и Ливенштета тоже не известно. Никаких подробностей. Есть так называемые «Сталинские списки»: толстые многотомные фолианты. В них были собраны и подшиты из разных регионов списки людей, которых надлежало арестовать. Сам Сталин, Молотов и ещё ряд других деятелей утверждали эти списки — на обложке есть их подписи. Из Челябинска было несколько таких списков, в них довольно много фамилий, в том числе есть и фамилия Арнольдова. По словам историка, ещё не было ни суда, ни следствия, ещё сам человек даже не был арестован, а список приговорённых к расстрелу Сталин уже утвердил. Сохранилась телеграмма Ежову от первого секретаря обкома партии Рындина и сотрудника НКВД, что в Челябинске «тройка» будет в таком-то составе и планируется (!) приговорить к высшей мере наказания 2502 человек и 4984 — к высылке из Челябинска.

— В сознании у большинства людей закрепилось ощущение, что под репрессии попадали начальники, какие-то партийные деятели — ничего подобного! — уверен Николай Александрович. — Большая часть этих списков — это простые люди — рабочие, колхозники, служащие. И непонятно, чем они могли помешать власти. Что-то про кого-то сказал или рассказал анекдот, и этого было достаточно, чтобы сломать человеку судьбу и лишить жизни. Как можно планировать расстрел?! Вгоняли страну в состояние панического абсолютного страха, чтобы все боялись, а никаких контрреволюционных выступлений не было и в помине. Первая серия репрессий началась в 20-е годы, но тогда она была «мягкой» — давали по три года или пять лет и отпускали. А в 37-м году всех загребли повторно. Крови на этих бумагах нет, но как добывались такие показания, какие давали Носов и Арнольдов, я представляю, не одни они такие были.

Специалист уверен, что за поиском политических мотивов — контрреволюционных выступлений и угроз новому строю — во всех отраслях хозяйства скрывалась обычная расхлябанность. А в неисполнительности и плохой организации работы виделась рука «врагов народа», и часто разгильдяйство списывалось на вредительство. По делу Носова есть косвенные документы, подтверждающие эти предположения. В то время шла активная работа по строительству областной больницы, и он часто ездил в Москву, выбивал деньги, много писал своим подчинённым, что нужно сделать. Но далеко не всегда эти распоряжения исполнялись так, как следовало. В постановлении Президиума Городского совета тогда говорилось, что строительство гинекологического корпуса больницы осуществлялось явно вредительски. Под этим подразумевалось, что строительство ведётся без проектов, смет и планов организации работ, потому что «враги народа приняли все меры к тому, чтобы это строительство законсервировать и сорвать». Документы того времени подтверждают, что стройка несколько раз останавливалась, рабочая сила распускалась, строительные материалы расхищались, что привело к огромным перерасходам и недопустимой затяжке строительства (с 1930 года). А к строительству здания морга, ледника, второй очереди котельной, наружному водопроводу, канализации, оборудованию прачечной за семь лет вообще ещё не приступали.

Но при чем тут Арнольдов? Никакого отношения к строительству больницы он не имел. Почему на первом же допросе он во всём «признался»? Скорей всего, предполагает историк, шантажировали семьёй или брали обманом: мол, дадут немного, отсидишь, вернёшься. Или выбивали признания физически.

— В деле никаких таких подробностей, конечно, нет, — добавляет заведующий музеем. — Равно как нет и никакого доноса на Арнольдова. Как правило, в деле такой донос есть, но для ознакомления его не дают — заклеивают в конверт. Когда выбивали показания из Носова, он показал на Арнольдова. Абсолютно не было никаких причин — хорошие отношения, никакой неприязни. Сценарий один и тот же: «Кто, кто завербовал?» — и удар в лицо. «Кто, говори!» — удар в печень. Мало кто не сломался в этой ситуации. Это были единицы. Основная масса, все признавали вину, причём делали это публично на судах. Как это страшно... Это тяжело! Я узнал всю его историю: его семью, кем были его близкие, родственники, сёстры-братья, истории их жизней, о нём самом — чем занимался, как, что делал, когда. И когда я читал его дело — как будто на родного человека, и ощущение было ужасное — человек пропал ни за что.

Под жернова репрессий попал и главврач больницы ЧТЗ Григорий Константинович Шастин. Он отсидел дважды и выжил. Первый раз его арестовали в 1936 году по обвинению в контрреволюционном участии в троцкистско-зиновьевской группе при ЧТЗ. За проведение антипартийной и антисоветской агитации его приговорили к восьми годам. Отбыл срок, вернулся, снова был арестован в 1949 году, вышел и остался жив. В лагерях работал врачом и после — тоже.

Его имя еще до недавнего времени в истории восьмой больницы, бывшей ЧТЗ, значилось только датами рождения и смерти. Вытащить его из забвения и восстановить доброе имя врача удалось благодаря усилиям руководителя музея горбольницы №8 Марины Григорьевны Ткаченко, участников школьного исторического кружка школы №59 и её научного руководителя историка Марины Сергеевны Салминой. По крупицам, на основе следственных дел, хранящихся в Челябинском областном архиве, три года они собирали информацию, а в 2016 году вышла в свет монография «Дело Лурье отразится на мне рикошетом…», подготовленная Юлией Фоминой.

Григорий Константинович Шастин родился 15 января 1904 года в станице Екатерининской Амурской области в многодетной семье священника. Закончил 1-й Ленинградский медицинский институт (ныне СПбГМУ им. академика И. П. Павлова). В следственных делах 1936 года есть любопытная информация, что с учёбой у Григория всё обстояло неплохо, а вот политические взгляды подвели — в 1925 году его исключили из ВЛКСМ якобы за создание группировки против руководства комитета комсомола. Вполне возможно, что создание этой «группировки» объяснялось студенческой шуткой. Дело было в том, что зимой 1924/25 года группа студентов общежития Первого медицинского института — Шастин, Рябов и Кульнев — создала коммуну, в которой состояло несколько мужчин, а девушек в неё не принимали. Однако в комитете комсомола к этому отнеслись серьёзно: состоялся товарищеский суд, и трёх инициаторов на шесть месяцев исключили из комсомольской организации. В 1928-м Сергея Кульнева арестовали за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Шастину это тоже аукнулось: молодые люди были дружны всё студенчество, подругами были и их жёны — Наталья Жегалова и Александра Максимова. После окончания института в 1928 году Григорий отслужил два года в Красной армии. После демобилизации его назначили главным врачом районной больницы в селе Глушково Курской области, где он проработал около трёх лет.

В конце 1920-х годов благодаря плану индустриализации страны Челябинск стал одним из важнейших центров, где развернулось строительство новых заводов. Летом 1932 года, как сообщается в анкете следственного дела, старшего брата Григория — Николая Шастина после окончания двух курсов института имени Плеханова в Москве направили на работу в Челябинск, где он работал в планово-экономическом отделе тракторного завода имени Сталина. Вскоре и Григорий с женой был направлен Наркомздравом в наш город на строительство тракторного завода. Главным врачом больницы ЧТЗ Григорий Константинович Шастин был назначен в августе 1934 года и проработал там до времени своего ареста — 23 августа 1936 года.

Однако осуждён он был только 10 сентября 1940 года. Особым совещанием при НКВД СССР отправлен на восемь лет в «Севдвинлаг МВД», располагавшийся в городе Вельске Архангельской области. Там он стал главврачом лазарета.

— Сведения о повседневной жизни заключённых этого лагеря, в том числе о работе медперсонала, можно почерпнуть из воспоминаний фельдшера А. П. Евстюничева, — говорится в монографии. — Над работой медиков был налажен строгий контроль: «Все, кто обращался за медпомощью, записывались в журнал с указанием фамилии, номера бригады, кратким диагнозом и пометкой, освобождён или нет от работы. Приём проводился до позднего вечера, пока не уходил последний посетитель. Приходило от 30 до 100 человек в день».

Одним из самых распространённых диагнозов был «дистрофический энтероколит». Таких больных называли по-лагерному «доходягами». Врач был не в силах улучшить питание заключённых, но мог освободить их от работы, положить к себе в стационар или отправить в лазарет, чтобы приостановить истощение и спасти тем самым жизнь. Многое делалось и для профилактики заболеваний: «Из лесу привозили ветки сосны или ели, — пишет А. П. Евстюничев. — Я специально освобождал от работы ежедневно двух-трёх человек для помощи. Они ощипывали у веток иголки, санитар в деревянном корыте рубил их топором. Измельченная масса засыпалась в бочку и заливалась кипятком. Получался зеленоватый настой. На вечернем приеме я обязательно заставлял пить этот настой всех, а санитар в ведре разносил по баракам. Надо отметить, что многих хвойный настой буквально спасал от цинги».

К сожалению, автор воспоминаний не приводит конкретных фамилий тех докторов, с кем ему пришлось познакомиться в лагере. Он только пишет, что со многими у него установились дружеские отношения, что он консультировался у них, брал для изучения медицинские книги. Возможно, одним из этих людей был и Григорий Константинович.

В декабре 1945 года закончился срок его заключения, и он остался в тех же краях — работал главврачом поликлиники №7 Вельского отделения Севжелдорлага МВД СССР. А 9 сентября 1949 года его снова арестовали по тому же самому обвинению и выслали на постоянное место проживания в Красноярский край. До 1955 года он работал главврачом Маклаковской участковой больницы в Енисейском районе, потом в той же должности переведён в Ирбейский район. В 1957 году после реабилитации сын Эрнест перевез отца в Курганскую область, где в селе Звериноголовском он возглавил районную больницу. Умер Григорий Шастин там же в 1978 году.

За что же Григорий Шастин был дважды наказан? Неужели студенческая шутка могла стоить человеку судьбы и самой жизни? И да, и нет. В силу служебных обязанностей в сентябре 1933 года Григорий Константинович познакомился с Натаном Лурье, который затем проходил по так называемому «Делу шестнадцати», или «Московскому процессу», — о деятельности «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра». Он и был тем 16-м, а первыми в списке арестованных значились Григорий Зиновьев и Лев Каменев. 25 августа 1936 года все 16 человек были расстреляны. Знакомство с Лурье и сыграло роковую роль в судьбе братьев Шастиных. Кроме того, Григорию как руководителю приписывалось такое же вредительство, только на строительстве теперь уже больницы ЧТЗ. В протоколах допросов некоторые свидетели называют его «хорошим хозяйственником», «грамотным врачом». Именно Шастин требовал постройки новой больницы, поскольку прежняя находилась «в совершенно недопустимых условиях — в ветхих бараках, недостаточных по площади. Следствием этого были скученность и антисанитария, вызвавшие немало жертв среди больных». Сам Григорий Константинович сетовал, что как главный врач не довёл это дело до конца, был недостаточно настойчив, а следователи объяснили всё «неверием в заботу партии и правительства о нуждах трудящихся и вытекавшим отсюда неверием в успешное решение поднятого вопроса».

В отличие от Арнольдова Шастин долго не признавался в том, что ему вменяли. Но постепенно, как отмечают исследователи, подпись на протоколах становилась всё неразборчивей — то ли рука дрожала, то ли перо в руке не держалось: корявая укороченная непривычная роспись. «Мысли о физическом воздействии на подследственного не покидали нас на протяжении всего исследования», — говорится в монографии.

К счастью, братья Григорий и Николай Шастины были реабилитированы ещё при жизни. Дело от 10 сентября 1949 года было прекращено за отсутствием состава преступления. Всю свою жизнь Григорий Шастин так же, как и Николай Арнольдов, оставались преданными своей профессии. Где бы не оказался Григорий Константинович, что бы ни происходило в его личной судьбе, он всегда был настоящим доктором, который лечил и спасал человеческие жизни.

Автор благодарит музеи истории медицины Челябинска (при ГКБ №1) и больницы ЧТЗ (ГКБ №8), лично Николая Александровича Алексеева и Марину Григорьевну Ткаченко за помощь в подготовке материала.