«Надо было найти живых». Как систему безопасности в московском метро изменил теракт с десятками погибших пассажиров

Около девяти утра, 6 февраля 2004 года. Москва, как всегда, просыпается рано. Ровные ряды автомобилей, вставших в километровые пробки. На плечи людей в черных пуховиках и куртках падает снег, который за секунду тает. А от количества лужковской рекламы рябит в глазах. Вереницы людей клюют носом и тихо ждут своей очереди, чтобы в час пик встать на эскалатор и наконец спуститься на станцию метро.

В этот же день молодой, ничем не примечательный на вид парень восточной внешности выходит из дома, а за плечами у него рюкзак с бомбой мощностью от 2,9 до 6,6 килограмма в тротиловом эквиваленте. Он заходит на станцию метро «Кантемировская», захватив с собой музыкальный плеер, чтобы по дороге слушать записи Корана.

Если замолчать и прислушаться, то можно услышать: «Бах, бах, бах». Это колеса вагонов на зеленой ветке отстукивают ритм, преодолевая километры. Через несколько минут здесь произойдет один из самых страшных терактов за всю историю современной России.

Сев в поезд, пассажир доезжает до тоннеля между станциями «Автозаводская» и «Павелецкая». В 08:32 утра тот самый парень — участник Карачаевского джамаата, террорист-смертник Анзор Ижаев из Карачаево-Черкесии в вагоне московского метро взрывает самодельную бомбу. 42 человека гибнут, еще 250 ранены. Сразу после взрыва во втором вагоне начинается пожар пятой (самой высокой) степени сложности. Третий же вагон оказывается сдавлен взрывной волной, отразившейся от стен тоннеля.

С момента трагедии прошло ровно двадцать лет. Что изменилось? Какой стала система безопасности на одном из самых охраняемых объектов Москвы? Можно ли было избежать столько жертв, если бы с «бандитами договаривались»? И что теперь с теми, кто невольно оказался в эпицентре трагедии? В этом попытался разобраться корреспондент MSK1.RU.

17-летний студент Андрей Алимов, темноволосый парень с широкой улыбкой, едет в сторону станции «Киевская», чтобы пройти практику по малярно-штукатурному делу от училища. Но именно 6 февраля он не слышит будильник и просыпается позже. Впопыхах запрыгивает во второй вагон метро, хотя обычно садится в третий, так удобнее. До места практики Андрей так и не доезжает.

— Я стоял, держась за поручень, — вспоминает Алимов. — Что-то шарахнуло. Думал, что электричеством ударило. В ощущении свободного полета оказался у четвертой двери, пролетев почти через весь вагон. Куча останков посыпалось на меня. Те, кто устроил взрыв, не рассчитывали на большое количество жертв. А там каша была. Потом глаза открыл — задымление и люди пытаются двигаться.

Возня, скрежещущий треск и пугающая тишина — от взрывной волны закладывает уши. А потом валит едкий дым, смешанный с запахом паленой кожи. Через несколько минут после взрыва Андрей пытается встать на ноги. Паники нет, хотя с него «как с резаной свиньи льется кровь». Оглядывается по сторонам и в дымке видит силуэты: люди ведут себя спокойно, пытаются встать.

— Первое ощущение — ноги оторвало. Пошевелил, вроде всё на месте. Вагон же растянуло по тоннелю. В эти распертые двери я двух женщин и вытолкнул. Они были в полном шоке, не понимали. Так бы надышались и умерли. А потом и сам вылез. Там какой-то дядька дал мне мокрую тряпку, и мы пошли по тоннелю в сторону «Автозаводской». Я бы просто не дошел до «Павелецкой», — рассказывает MSK1.RU Алимов.

Студент вытаскивает из вагона нескольких человек. В этот момент машинист поезда Владимир Горелов быстро реагирует на ЧП. Он помогает пассажирам выбраться из превратившихся в груду металла вагонов, просит диспетчера снять напряжение с контактного рельса. Если бы сотрудник метро растерялся, то люди погибли не только от взрыва, но еще и от удара током.

— Пока ехали по эскалатору на поверхность, люди донимали вопросами: «Что случилось?» — вспоминает пассажир. — А потом меня посадили в скорую. Водитель тоже сыграл большую роль. Меня хотели сначала в одну больницу отвезти, но он сказал: «Не-не, туда мы его не повезем. Иначе всё, кранты ему. Только в Склиф». Лежал в ожоговой реанимации, было две остановки сердца. Но жить страшно хотелось, боролся.

Когда в метро произошел взрыв, телефонная связь легла. Люди хотели сообщить своим близким, куда их повезли, но не могли этого сделать. В итоге родные оставались в неведении и ждали новостей возле моргов и больниц.

— Мамкин телефон наизусть помню. Но связи уже не было. Но потом удалось поговорить с ней. Она мне после рассказывала: «В тот момент, когда в метро бабахнуло, я стояла мылась в душе, и вдруг будто что-то оборвалось, ударила тревога». То есть она почувствовала этот момент. В больнице через окошко нам дали поговорить, но обожженную сторону лица я не показывал — не хотел расстраивать, — вспоминает Андрей Алимов.

Еще когда мать Андрея находилась в коридоре, медики вышли со списком раненых и погибших. Рядом с ней сидела молоденькая девчушка и плакала. К ней подошел врач и сказал: «Чего ты плачешь? Твоего пацана через день-два выпишут. Вон у Алимовых всё на грани, шансы небольшие».

Пройдя курс лечения и прочитав новости о том, что на «Автозаводской» был совершен теракт, Андрей вспоминает, что стоял буквально в метре от террориста-смертника. Это был мужчина небольшого роста, мусульманской внешности. Странноватый чудак.

По словам Андрея Алимова, выплаченная компенсация для него почти ничего не стоит. К тому же через время он снова чуть не становится жертвой теракта.

— Я работал на «Парке культуры», был водителем Ильи Ямщикова — иконописца. И в этот день у него был сердечный приступ. Он мне позвонил: «Андрюха, не надо, сегодня не едь». После его звонка через час происходит взрыв на станции «Лубянка». Я там должен был проезжать, — рассказывает Андрей Алимов.

Если один раз увидел, как на твоих глазах в муках умирает человек, — забыть этот сковывающий тело ужас практически невозможно. В ушах набатом звучит фраза: «Я мог бы что-то сделать», но сделать спустя 20 лет уже ничего нельзя — только помнить. Вот и Андрей Алимов, теперь уже семьянин и автослесарь, — забыть не может.

— В мае того же года после теракта на «Автозаводской» я вновь захожу в вагон метро, и как нарочно во второй. А там какие-то мусульмане, у них сумки, — вспоминает пассажир. — Они ехали на вокзал, а у меня уже всё — накрывает. Тогда было страшно, но переборол. Из-за теракта психованный был, крепкий алкоголь пить нельзя было — крыша ехала, инстинкт самосохранения пропал. Забыть не могу: я засыпаю с этой мыслью и просыпаюсь. Я живой.

По мнению жертвы теракта, правительство прикладывает силы, «чтобы ничего не происходило в «этом» направлении. Жить спокойнее стало».

— Сейчас спокойнее стало, — уверен пострадавший во время теракта. — И сумки досматривают. Охранники выдергивают пассажиров с рюкзаками и баулами, начинают проверять. Если бы правительство не работало, то нас бы разрывали. Была бы провокация за провокацией. Тогда никому ничего не надо было. Это были отголоски «нулевых»: развал СССР, Ельцин, перестройка, только пришедший президент Владимир Путин. Пока он не разобрался со всем этим, вся система была развалена, всем на всё было плевать. Пролетали и «Печатники», и Каширка, и «Норд-Ост». У нас терроризм процветал.

В паре метров от Андрея и террориста-смертника сидит 45-летняя Людмила Тимофеева — сотрудница управления по обслуживанию дипломатического корпуса. Миниатюрная женщина с короткой стрижкой и голосом, похожим на птичий щебет. В тот день она, как и тысячи москвичей, едет на работу. И так уж сложилось, что судьбы многих пассажиров злополучного вагона переплелись, сами того не подозревая.

— Я ехала от станции «Красногвардейская». Так как мне было удобно выходить из первой двери второго вагона, чтобы потом выйти через переход на «Театральной», я села туда. А вот уже на «Автозаводской» была давка страшная. Я никакого странного мужчину не видела. Толпа была такая, что даже продохнуть нельзя было, — рассказывает Людмила.

А дальше всё как в тумане. Людмила спасается только благодаря тому, что из-за взрывной волны ее сразу же отбрасывает на несколько метров. Женщину накрывают тела других пассажиров. Кто-то из них еще жив, но большая часть погибла. Сразу. На месте.

— Меня спасла норковая шуба, — говорит Людмила. — Мех выгорел и огонь не дошел до тела. Шуба была вся в крови. Мне сказали, что если бы я была в каком-нибудь итальянском пальто на синтепоне, в котором хотела в тот день поехать, то травм было бы больше.

Людмила понимает, что ничего не слышит: спасатели ей машут руками, пытаются что-то объяснить, а в голове тишина. Как потом выяснится — у нее повредились барабанные перепонки. Когда маленькая худенькая женщина открывает глаза, то видит перед собой разлетевшиеся стекла, раскуроченные двери вагона, части человеческих тел, пол, залитый кровью.

Из-под груды трупов Людмилу достает офицер МЧС Сергей Кавунов, который 6 февраля ехал на работу в управление. И оказался рядом с ней случайно.

— Он меня вытащил из вагона, — вспоминает пассажирка. — Я пришла в себя еще в вагоне. Потом каким-то путем добиралась по туннелю до «Павелецкой». Меня забрали медики и отправили в больницу. Там я пробыла около года. Мне говорили, что я буду на инвалидной коляске. Но ничего не уходит обратно. В институте Склифосовского у меня была клиническая смерть, ожоги, в легкие чужая кровь попала.

Прийти в себя после теракта на «Автозаводской» Людмила смогла не сразу. От полученных травм женщина долгое время кашляла, поэтому ей не смогли сделать операцию для восстановления барабанных перепонок. Но страха зайти вновь в метро не было. После взрыва власти ужесточили законы, касающиеся террористов.

— Я часто вижу, как [сотрудники службы безопасности] проверяют людей. Конечно, какая-то доля безопасности в этом есть. Но мне кажется, что если что, то это всё произойдет. Допустим, рюкзак, понятно, что человек может пронести в нем взрывное устройство. Систему безопасности надо усиливать и усиливать, — считает Людмила Тимофеева.

6 февраля Людмила Тимофеева празднует свой второй день рождения. Сейчас она занимается волонтерской деятельностью — отправляет необходимые вещи бойцам на СВО. Каждый год в последний месяц зимы она созванивается с теперь уже бывшим офицером МЧС России Сергеем Кавуновым и говорит слова благодарности.

— Мы на «Домодедовской» жили тогда, прямая дорога на работу была через ту станцию. Как часы: полвосьмого туда, потом оттуда, как у всех. Я служил на «Тверской» напротив мэрии. Все в своих мыслях, никто никогда на посторонних не обращает внимания, — считает Кавунов.

Перед тем как зайти на станцию метро, спасатель покупает в киоске газету «Спорт-экспресс». Каждое утро он читает именно ее, каждое утро заходит в одну и ту же дверь одного и того же вагона. Сергей Кавунов уверен: коренные москвичи знают, где им выходить, путь до работы буквально просчитан по шагам. Но утром 6 февраля 2004 года спасатель изменяет своим привычкам. Случайная пассажирка внезапно привлекает его внимание.

— Обычно я езжу во втором вагоне — вторая дверь. Там и произошел взрыв. Но случилась мистическая история. За неделю до этого жене купили первую шубу. Я отправился на работу раньше нее. А передо мной шла женщина точно в такой же шубе. Посмотрел и подумал: «Жена вроде дома». Мне захотелось посмотреть, что за женщина в такой же шубе, — усмехнувшись, вспоминает Сергей. — Я за ней зашел в третий вагон — первая дверь.

Стук колес номерных вагонов, желтый тусклый свет от ламп и внезапный «бах». Воздушный поток, осколки стекол и плафонов летят в лицо. Загорается аварийный свет, ошарашенные пассажиры еще некоторое время стоят в вагоне. По громкой связи звучит механический голос машиниста: «Только когда двери открою, тогда можно будет выходить». Какая-то женщина пытается докричаться до него: «Мы тут стоим, задыхаемся, нам дышать тяжело».

— Мы с мужиками спрашивали, у кого есть вода, чтобы смочить тряпки и дать людям. В этот момент уже произошло возгорание. Я с профессиональной точки зрения оценивал ситуацию и понимал: вагон метро горит достаточно быстро. Боялся того, что появятся языки пламени. Думал, как буду бить окно. Пару человек в обморок упали. Всё в дыму, — вспоминает спасатель.

Сергей Кавунов стоит около двери, которая из-за взрыва открылась внутрь, вместо того чтобы отъехать влево. Тогда он еще не допускает мысли, что произошел взрыв. Разворачиваются спасательные работы: людей очень много — до этого же был час пик, места между тоннелем и раскуроченным вагоном мало, а вытащить всех как-то надо. Эвакуацию нельзя проводить в спешке — может начаться давка, и тогда снова жертвы.

— Мы пошли в сторону «Автозаводской». А то, что происходило у второго вагона, я не видел. Когда последний вагон проходим, я вижу части тел, лежащие на путях. Тогда я подумал, что произошла какая-то вспышка в тоннеле. Про взрыв не знал. Я обернулся, и мне какой-то мужик говорит: «Да там же взрыв во втором вагоне». Люди пошли дальше через белый туман, — вспоминает Кавунов.

Понемногу осознавая, что произошло ЧП, Сергей Кавунов бежит обратно — к вагону, от которого почти ничего не осталось. Под ногами — окровавленные части тел, а в голове: «А если обвал и всё вспыхнет? Сейчас, видимо, будет работа серьезная».

— Мы много к чему готовились и тренировались. До этого тоже были трагические события. Я работал почти на всех обрушениях и терактах в Москве: на «Пушкинской», в переходе, все-все-все. Прибежал, дежурное освещение горит, дымка рассеивается. И смотрю — картина ужасающая (даже спустя 20 лет Кавунов вспоминает трагедию со слезами), около вагона стояли три человека, мы начали распределять работу. Прежде всего надо было найти живых среди всей этой массы, как бы это печально ни звучало.

Среди этой «массы» разорванных тел спасатель находит Людмилу Тимофееву. Мужчина проверяет пульс, дышит женщина или нет. Садится на корточки и гладит по голове, приговаривая: «Всё хорошо, моя хорошая. Потерпи, сейчас тебя вытащим». Объясняет: при спасении важно говорить с людьми ласково, чтобы не началась паника.

— Я торопился, потому что боялся возгорания. Меня эта мысль не оставляла. Надо было найти живых и убрать их отсюда в безопасную зону. А потом пошла работа: одного, второго, третьего, пятого, шестого достали. Затем начали спасатели прибывать. Практически все знают меня в лицо. Первый в темноту просовывается, я его за шкварки беру и говорю: «Узнаёшь?» — с улыбкой в голосе говорит Сергей.

Работа прибывших сотрудников МЧС уже подходит к концу — тех, кто выжил, доставили на поверхность, осмотрели вагоны. Но Сергею приходит в голову мысль: «А вот сюда я вроде еще не смотрел». Он протягивает руку вперед под сиденье, по локоть оказывается в телах погибших и случайно нащупывает пульс. Слабый, но живой.

На поверхность Сергей Кавунов выберется только спустя три часа. Серое февральское небо и первый глоток свежего воздуха он не может забыть до сих пор. Вышел на станцию метро, присел и полной грудью вдохнул.

— С того момента многое изменилось, — уверен спасатель. — Не было связи в подземке, а для руководства важно получить именно информацию. Те, кто находится наверху, для них первичные новости очень нужны. Рамки поставили. Но самое главное, что поставили людей службы безопасности. Когда с маленькой сумочкой едешь — проходи. А те, кто с рюкзаками, — проверяют. Каждый раз, когда я езжу на метро, то обращаю внимание, как в этом направлении работают. Сотрудники бдительность не теряют.

Как считает Сергей Кавунов, при прохождении рамки металлоискателя практически каждый пассажир может «зазвенеть». Но сотрудники, которые находятся на станциях, — решающий фактор: «Любая система может дать сбой. Но то, что они проверяют и останавливают, — уже одно это психологически может надавить на преступника».

За оказанную помощь Кавунова наградили орденом Мужества. В 2016 году он вышел в отставку. Сейчас, по его словам, бывший спасатель ведет тихую и спокойную жизнь пенсионера. Ужасы тех лет он оставил в прошлом.

Ту страшную пятницу 2004 года пытается забыть и машинист поезда маршрута № 171, где произошел взрыв, Владимир Горелов. За все 20 лет после теракта он практически не дал ни одного интервью. А о трагедии вовсе пытается забыть. Но на службу в Московский метрополитен вернулся и работает там до сих пор.

Когда на «Автозаводской» произошел взрыв, стекла в кабине машиниста рассыпались бисером. Перед глазами за секунды промелькнуло лицо сына. А потом крик по спецсвязи вывел из оцепенения: «У нас пожар».

Вагон плавится примерно за 7 минут, значит, меньше чем через час от него ничего не останется. От заблокированных в нем пассажиров — тоже. Горелов сообщает диспетчеру о нештатной ситуации и просит отключить рельсы от напряжения.

В беседе с MSK1.RU машинист говорил неохотно, будто страшась нарушать какую-то клятву, которую дал себе много лет назад.

— Я пытаюсь этот день не вспоминать, и рассказывать я не хочу, — отрезав, говорит Горелов. — В метрополитене я работаю и сейчас — электромехаником. Ничего принципиально с того дня не изменилось.

— Я не представляю сейчас подобной трагедии в новой России. А вы?

— После этого, насколько я знаю, тоже происходили такие «истории» [теракты]. Понятия не имею, как сейчас изменилась безопасность. Я к ней никакого отношения не имею.

После произошедшего Владимир Горелов ушел в тень. Он пытается сделать так, чтобы общественность и жаждущие эксклюзивов журналисты забыли о его существовании. Бывший машинист ведет тихую жизнь в Подмосковье.

— Со мной пытались связываться [пострадавшие и выжившие]. Но я не хочу никак и ни с кем связываться. Чем я меньше вспоминаю об этом, тем мне легче, — рассказывает Горелов. — И чем реже мне напоминают об этом, тем мне самому, как человеку, легче. Этот день я не считаю своим вторым днем рождения. Мне кажется, это было везение. Самолеты разбиваются, некоторым пассажирам удается выжить. Некоторым нет. Это случайность.

— Вы работаете электромехаником в метрополитене, потому что вышли на пенсию?

— Инфаркт был, списали… — тихо говорит Горелов. — Не знаю, если честно, скучаю по прошлой работе. Мне работа нравилась. А как водители, которые попадают в аварию. 99% из них снова садятся за руль. Для меня это была случайность, и в эту случайность очень мало вероятности попасть снова.

Вместе со спасателями на место трагедии приезжают оперативники, следователи и криминалисты. Среди них был прокурор-криминалист Лев Бертовский. Он работал с теми пассажирами, чьи тела остались на месте взрыва. «Это последний живой», — кричит один из спасателей.

— Мы работали с теми останками тел, которые остались на месте теракта. В основном люди умерли от баротравм (физическое взрывание органов тела, вызванное разницей давления между внешней средой — газ или жидкость — и внутренней полостью. — Прим. ред.) и взрывной ампутации. Естественно, всё это надо было доставить в морг. Мы тащили их в сторону «Автозаводской» и там сортировали: отдельно женские и мужские руки, ноги, головы. Милиция всё оцепила, работали технические службы, — вспоминает спустя годы криминалист.

По ступенькам подземного перехода мельтешат работники прокуратуры, ФСБ, спасатели, пожарные. У бордюра — носилки все в крови. Врачи и милиционеры уносят вниз бутылки с питьевой водой, столы и брезентовые носилки — штук 50, не меньше. Андрей Кондратьев, фельдшер выездной линейной бригады подстанции скорой помощи № 13, только что поднялся из метро. В вагоне поезда он увидел девять трупов, фрагменты тел.

В тот день у врачей, как и у других сотрудников спецслужб, нет времени на отдых. Они принимают огромное количество пострадавших и направляют их в больницы, где медики уже борются за их жизни.

Скорые ходили вереницами. Полное непонимание, кто и что и делает, — суматоха. Такого не было даже при взрывах домов на Каширском шоссе. Постепенно работа приходит в русло.

— С одной стороны, можно говорить, что людей надо учить безопасности и так далее и так далее. А с другой, нужно создавать такую среду, чтобы она была безопасна. Идеология была, по телевизору фильмы шли с посылом: «Давайте любить друг друга». И все фильмы были направлены на то, что национальности — это замечательно. В СССР все равны, все мы любим друг друга, — рассказывает Бертовский.

Для того чтобы человек распознал угрозу, он должен быть специалистом по безопасности очень высокого класса. А мы можем такого поставить на каждую станцию метро? Тем более открытие новых станций поставили на конвейер, — рассказывает криминалист, который работал на месте трагедии.

По словам Льва Бертовского, после развала Советского Союза угрозы взрывов в метро рассматривались не так серьезно. Когда происшествие доходит до определенной критической точки, а ситуация признается особо общественно опасной, тогда государство делает определенные шаги для урегулирования подобных преступлений.

— Теракты в том или ином виде есть и сейчас, — считает криминалист. — Те же прилеты БПЛА. Сейчас, в принципе, вот таких межконфессиональных конфликтов, как тогда, нет. И внутренних противоречий в России тоже нет. Конечно, система безопасности меняется: вовсю идет распознавание лиц и, что немаловажно, — распознавание эмоций. Если к вам не подошли в метро с проверкой, это не значит, что вы не просвечены. Вы понимаете, что на самом деле система права вообще и система общественной безопасности инертная. Наверное, это правильно.

Подготовка ко взрыву на Замоскворецкой линии метро началась еще в 2003 году. В направленную в Москву группу входили четверо террористов: амир Карачаевского джамаата Идрис Глоов, подрывник Тамбий Хубиев, ведущий специалист отдела службы судебных приставов Минюста РФ Мурат Шаваев и Анзор Ижаев — террорист-смертник, взорвавший бомбу в вагоне метро в день теракта.

Следователи прокуратуры получали от сотрудников ФСБ, работавших на Северном Кавказе, ориентировки на террористов, которые могли совершить самоподрыв в Москве в феврале 2004 года. Из десятков подозреваемых наибольший интерес у следственной группы вызвал житель Карачаево-Черкесии Анзор Ижаев — ярый приверженец ваххабизма, который находился в розыске за участие в незаконных вооруженных формированиях и незаконное хранение оружия. 30 января 2004 года Анзор приехал в столицу на поезде из Нальчика, а после этого бесследно исчез.

Чтобы проверить, имел ли Ижаев отношение к теракту 6 февраля 2004 года, прокуратура поручила провести молекулярно-генетическую экспертизу находившихся в морге неопознанных останков; кровь для анализа взяли у его матери. Экспертиза подтвердила догадку оперативников.

Спецслужбы разыскивали организаторов взрыва у станции «Автозаводская» более года: Глоов был убит в Ставропольском крае уже через месяц после теракта, а Шаваева и Хубиева арестовали в мае 2005 года. Тогда же был пойман и другой участник Карачаевского джамаата — русский ваххабит Максим Панарьин, стоявший за подрывами автобусных остановок в Воронеже и взрывом у метро «Рижская» в августе 2004 года, который он готовил вместе с Хубиевым и Шаваевым.

После ареста в 2005 году террориста Тамбия Хубиева прокуратуре удалось выяснить, что накануне теракта Ижаев жил в однокомнатной квартире, которую Хубиев снимал на Бирюлевской улице, а бомба была изготовлена террористами еще до приезда смертника.

После взрыва у станции метро «Автозаводская» в феврале 2004 года депутаты партии «Единая Россия» внесли в Госдуму законопроект, ужесточавший наказание за теракты. Теперь те, кто организовывал или имел отношение к подрывам, могли получить пожизненное наказание. Кроме того, численность сотрудников органов правопорядка в метро была увеличена втрое, и для координации их действий с 2005 года стал функционировать Ситуационный центр УВД на Московском метрополитене.

А зачем тогда ужесточать законы, если теракты происходят по вине террористов-смертников? Во-первых, не все взрыватели погибают. Во-вторых, подобные преступления редко совершают люди в одиночку.

— Например, в том же Беслане один из террористов остался жив, — объясняет юрист Юлия Федотова. — Теракт никогда не готовит только тот самый смертник, который себя подорвал. Это всегда очень много людей: вербовщики, пропагандисты, водители, изготовители оружия. Это огромная сеть организаторов. Очень редко, когда подобное делает один человек. Организаторы и сообщники могут не находиться ни на месте трагедии, ни в городе, где запланирован теракт.

Юрист допускает, что ужесточение законодательства могло произойти из-за чеченских кампаний или выборов президента. Власти хотели показать, как в стране борются с террористами.

— Можно это связать с внешнеполитическими событиями. В целом это обоснованное и нормальное решение. В большинстве стран за нарушение статьи о терроризме дают пожизненное лишение свободы. Статью 205 законодатели меняли и правили и в последующие годы, если смотреть по правкам, — уточнила юрист.

Поменялось не только законодательство, но и система в целом. Еще в начале своего правления президент России Владимир Путин сказал: «Где бы террористы ни находились. Мы будем преследовать террористов везде. В аэропорту — в аэропорту. Значит, вы уж меня извините, в туалете поймаем, мы и в сортире их замочим, в конце концов». И именно эта мысль стала основой для развития системы безопасности в стране, которая начала восставать из пепла развала.

Эксперт комплексной безопасности, полковник запаса, руководитель холдинга структур безопасности «Русь» Роман Насонов рассказал, как именно изменилась система безопасности в московском метро спустя 20 лет.

— На метрополитене создали централизованную систему видеонаблюдения. До этого ее не было. Появились камеры в поездах и вагонах, — объясняет эксперт. — Втрое увеличилось количество сотрудников УВД на Московском метрополитене. Это по-другому позволило реагировать на происшествия. Появился ситуационный центр на метро. Начали проводить учения по антитеррору, которые позволили вскрыть целый ряд проблем. На каждой станции был установлен специальный контейнер, предназначенный для помещения в него взрывчатого вещества или похожего на него. После закрытия он купирует взрыв достаточной мощности.

Кроме того, на станциях появились рамки на всех станциях и выходах, интроскопы. Ввели ручные металлодетекторы, и появилась дополнительная служба на метрополитене, которая осуществляет досмотр. Появилась специальная подготовленная служба в составе частного охранного предприятия. Некий спецназ, который наиболее подготовлен.

— В ходе разбора теракта 6 февраля 2004 года было вскрыто немалое количество административных, технических, правовых, личностных ошибок, совершенных в том числе и из-за финансовой недостаточности. И всем им был дан правовой системный вывод, из которого в дальнейшем и возникла та стройная система. Надо понять, что это была не частная ошибка метрополитена.

— Поверьте, сейчас вероятность повторения трагедии снизилась на порядки. Человеческий фактор — это слабое место любой системы. Но специалисты метро проходят важные психологические тренинги. К тому же власти Москвы после теракта сделали определенные выводы после всех трагических событий, — уверен Насонов.

Прошло 20 лет с момента трагедии, которая унесла жизни 42 человек. И спустя время в Москве всё такой же серый февраль. Старенькие поезда на зеленой ветке всё так же проезжают участок «Автозаводская» — «Павелецкая». И мало кто теперь обращает внимание на мемориальную табличку из коричневого мрамора, где позолоченными буквами намертво приколочены имена погибших людей.

Они больше никогда в жизни не спустятся в метро, не встретят на станции своих любимых и не поднимутся на эскалаторе в серый московский февраль.